Приглашаем всех творцов принять участие в конкурсе "Однажды 20 лет спустя" в честь юбилея ТТП!   

18 сентября 2003 года

Пять лет назад, когда Панси Паркинсон устроилась на первую в своей жизни работу и получила синюю форменную кепку почтальона, ей приходилось вставать в половину шестого утра, чтобы успеть разнести всю корреспонденцию до семи. Велосипеда у Панси не было, поэтому она ходила пешком по немаленькому пригороду с довольно тяжелой сумкой на плече.
Каждый день Паркинсон выбиралась из постели с одной-единственной мыслью: уж сегодня-то она точно ляжет спать пораньше, а лучше всего – сразу по возвращении домой. К вечеру Панси начинало казаться, что все не так уж плохо, поэтому она покупала билет на очередной киносеанс или допоздна сидела на диване, бездумно уставившись в бормочущий телевизор, будучи не в силах даже заснуть. Паркинсон ложилась спать не раньше часа ночи, о чем утром страшно жалела, проклиная саму себя на чем свет стоит.
От смены профессии легче не стало. Официантки в ресторанчике «У Хогана» трудились более восемнадцати часов, а когда пухленькая напарница неожиданно призналась, что она уже на седьмом месяце беременности и уходит в декрет, Панси пришлось работать не через день, а каждый день почти три месяца.
Чувство усталости давно стало для Паркинсон естественным. Она привыкла к постоянно ноющим мышцам ног, периодическим судорогам и красным от перенапряжения глазам, как привыкают к овсянке на завтрак. В редких разговорах с коллегами, которые жаловались на ненормированный рабочий день, Панси вполне искренне шутила, что ничего не болит только у мертвых, а на том свете все они отоспятся.
Панси Паркинсон слишком хорошо знала, что такое усталость.
Но назвать просто «усталостью» или даже «переутомлением» то, что девушка испытывала сейчас, у нее не поворачивался язык.
В четверг Панси Паркинсон проснулась с одним-единственным желанием: завернуться с головой в одеяло, закрыть глаза, забыть о внешнем мире и снова заснуть. Казалось, ради нескольких минут сна она была готова на все: разрушить город, построить дворец, продать душу дьяволу…
Волшебный будильник на каминной полке продолжал играть до тошноты оптимистичную попсовую мелодию. Паркинсон застонала и перевернулась на другой бок, испытывая невероятное желание запустить в будильник если не заклятием, так хотя бы подушкой.
«Не пойду. Притворюсь больной и не пойду. Имею я право заболеть, в конце концов?!»
Мелодия «Spice Up Your Life» заиграла снова, на этот раз заметно громче. Панси резко села в постели, поморщившись от головной боли.
«Ненавижу четверги, – мрачно подумала Паркинсон, натянула теплые носки и поплелась в ванную комнату. – Лучше бы я снова подавала кофе и разносила обеды».
Панси умылась, стараясь не слишком вглядываться в собственное отражение, почистила зубы, с закрытыми глазами сидя на краешке ванны. Немного поразмыслив, сунула голову под струю холодной воды, надеясь не то проснуться, не то избавиться от головной боли. Мигрень никуда не делась, как и ненависть к рабочим будням, но жить стало как-то проще.
Пытаясь замаскировать синяки под глазами с помощью найденного на дне сумки тонального крема, Паркинсон подумала, что еще никогда не чувствовала себя такой измотанной. А ведь рабочий день даже еще не начался.
Вроде бы ничего особенного: не слишком ранний подъем, четыре урока в течение дня, большой перерыв на обед. Подумаешь – четыре часа в день пересказывать студентам содержание учебника. Куда проще, чем восемнадцатичасовая рабочая смена в кафе без единой возможности присесть. Куда легче, чем долгие пешие прогулки с огромной сумкой корреспонденции через плечо или вождение по кругу огромного дребезжащего трамвая с шести утра до одиннадцати вечера.
Реальность педагогических будней оказалась куда более суровой, чем Панси представлялось двадцать пятого августа. В теле ныла каждая мышца, от постоянной писанины пальцы сводило судорогой, ноги к концу дня отекали и ощущались словно чужие. Беспрерывно болело левое плечо: ни рукой пошевелить, ни шеей. А главное – все эти дети, ранее воспринимавшиеся лишь как неприятное приложение к необходимой работе, стали что-то значить для Панси, хотя в этом Паркинсон не желала признаваться даже самой себе.
Две с лишним сотни студентов, совершенно непохожих друг на друга, каждый со своими собственными надеждами и мечтами. Панси уже знала по имени почти всех. Две сотни студентов, которые, казалось, ежедневно выпивали эмоции и чувства, словно дементоры. К концу дня в голове не оставалось ни одной мысли, потому что Панси уже не было все равно, о чем говорить. Она заставляла себя тщательно подбирать каждое слово, взвешивать фразы.
Нет, Панси по-прежнему не любила своих учеников. Но тем не менее они стали что-то для нее значить. И от осознания этого факта Паркинсон бесилась больше всего.
– Мне понадобится очень большой стимул, чтобы пережить этот день, – пробормотала Панси, разглядывая собственное отражение. – Очень, очень большой стимул… Скажем, письмо об отмене проверки…
Паркинсон сделала приглашающий жест руками и на секунду замерла, глядя в потолок, словно ожидая божественного знака.
– Нет? Ну что ж, это вполне ожидаемо, – криво усмехнулась Панси, наклоняясь, чтобы завязать шнурки. Мрачный юмор и разговоры с самой собой подействовали, как и всегда: настроение улучшилось на несколько пунктов, хоть и осталось отвратительным.
В Большой зал Паркинсон шла, мечтая о гильотине: на голове будто поселился невероятно трудолюбивый дятел, методично клевавший в правый висок. Она прекрасно знала, как это выглядит со стороны: вот идет мрачная, вечно всем недовольная преподавательница Маггловедения. Брови нахмурены, губы поджаты, ни тени улыбки. Панси представила себя Снейпом и, злорадно хихикнув про себя, взмахнула полами мантии на повороте.
От шума, издаваемого этими невыносимыми школьниками во время завтрака, дятел будто бы оживился, ускорив темп своей дьявольской работы. Ненависть к Хогвартсу, ученикам, преподавателям и, вообще, ко всей этой ужасной ситуации нахлынула с новой силой.
«Интересно, почему никого не волнует, что студенты почти ничего не съедают толком, занятые болтовней?!» – Панси с отвращением уставилась на бокал с тыквенным соком, холодную овсянку и тосты.
– Ты что, не любишь овсянку?
«Интересно, когда Лонгботтом перестанет подкрадываться, словно кот?!»
– Я люблю овсянку, – чеканя слова, ответила Паркинсон, для пущей наглядности зачерпывая ложкой остывшую массу. Правда, до рта овсянка не добралась, шлепнувшись обратно в тарелку.
– Уверена? – профессор Гербологии снова говорил тем самым особенным спокойно-ленивым голосом в духе «Бедная Панси, сейчас я сварю тебе кофе, и мы поговорим за жизнь». Ничего общего с предупредительно-вежливым Лонгботтомом из учительской, который одним предложением чая отбил у Паркинсон всякую охоту к общению. – Ты же ее сейчас взглядом воспламенишь.
Паркинсон мрачно посмотрела на широко улыбающегося Невилла и неожиданно для самой себя произнесла точно таким же тоном:
– Единственный объект в этом зале, который может получить от меня Инсендио, – ты, Лонгботтом.
Сказала – и замерла с ложкой в руках, чувствуя, как головная боль отчего-то утихает.
– Ну-ну, рискни здоровьем, – спокойно отозвался Невилл, продолжая намазывать тост джемом. Словно в ответ на его слова, Панси оглушительно чихнула.
«Ненавижу четверги. Только бы сегодня никого не убить!» – подумала Паркинсон, чувствуя на себе не меньше десятка любопытных взглядов.
– Будь здорова, – безуспешно пытаясь не смеяться, выдавил Лонгботтом.
– Панси, Невилл! Доброе утро! Панси, директор МакГонагалл просила тебя зайти перед обедом. У нее возникли вопросы по поводу твоих учебных планов, и…
Преувеличенно жизнерадостный голос Грейнджер, которым та говорила не слишком приятные вещи, прозвучал для больной головы Панси словно иерихонская труба. Дятел вернулся с новыми силами.
Чертовы планы!
– …А вечером нужно обсудить план открытого занятия… – продолжала Гермиона.
Вечер в компании Грейнджер, при всех ее ощутимых достоинствах, ни в коем разе не входил в пятерку лучших вечеров Панси Паркинсон. И даже в десятку. Хотя бы потому, что при мыслях о проверке и открытом занятии Панси начинало подташнивать. Помимо того, Паркинсон так и не нашла ответа на вопрос, рассказывать ли Грейнджер или МакГонагалл о настоящих сроках прибытия Перси Уизли.
И почему она никогда не замечала, какой у Гермионы высокий голос?
– Я поняла, Грейнджер, – перебила Панси, с трудом подавив желание заорать: «Заткнись!» – Я должна зайти к директору в обед, а вечером к тебе. Кстати, у кого-нибудь есть граммофон или на чем там прежняя преподавательница музыку включала? Я нашла в кабинете пластинки, но…
– У Патриции был собственный патефон. Она забрала его, когда уезжала, – от неожиданности Грейнджер даже не стала спрашивать, зачем Панси понадобилось включать музыку. – Ничего, кроме механического граммофона, в Хогвартсе работать не будет, еще в «Истории Хогвартса» написано…
– Спасибо, Грейнджер! – перебила Паркинсон, прежде чем Гермиона пустилась в долгие объяснения с приведением цитат из любимой книги. – Этой информации мне вполне достаточно.
Гермиона недовольно поджала губы.
– Если тебе это нужно для занятия, у меня есть патефон, – вмешался Лонгботтом. – Я могу одолжить, вечером зайди.
– Если уж на то пошло, в учительской тоже есть граммофон, но я хотела бы знать, зачем…
– Для занятия, Грейнджер, для занятия. Лонгботтом же сказал, – Паркинсон воспользовалась ее замешательством, поднялась со своего стула и исчезла быстрее, чем Грейнджер успела что-то возразить.
Панси всегда ходила быстро.

***

Разговор с МакГонагалл в обеденном перерыве был долгим, но каким-то малоинформативным. Паркинсон покорно выпила три чашки чая, съела крекер, но так и не поняла, зачем нужно было организовывать эту встречу. Учебные планы были отредактированы директором лично, от Панси требовалось лишь переписать начисто. На ожидаемую проверку разговор так и не свернул.
Прикинув время, оставшееся до начала занятия, Паркинсон решила поймать Лонгботтома на выходе из Большого зала и забрать у него патефон, чтобы после уроков прослушать некоторые пластинки и отобрать необходимые для открытого урока. К сожалению, преподаватель Гербологии уже успел покинуть зал, и Панси удалось догнать Невилла только у выхода к теплицам, окруженного толпой третьекурсников с Хаффлпаффа и Гриффиндора.
– Лонгботтом! Э-э-э… Профессор Лонгботтом! Не могли бы вы…
Невилл даже головы не повернул:
– Мне некогда, профессор Паркинсон. У меня занятия.
Машинально отметив холодность в его голосе, Панси тем не менее продолжила:
– Но до занятия еще десять минут. Вполне можно успеть…
– Не в моих привычках опаздывать. Всего хорошего, профессор Паркинсон.
Панси замерла как вкопанная. Ей словно дали под дых. Паркинсон могла бы ожидать подобного отношения от Коннора, Вектор, даже от Грейнджер, потому что сама общалась с профессором Чар именно таким отстраненно-холодным тоном.
Но не от Лонгботтома.
В голове будто взорвался маленький фейерверк, на мгновение ослепив.
– Что ж… – Панси поморщилась от вернувшейся боли, проглотила пару нелестных эпитетов в адрес Невилла и заставила себя продолжить вполне мирно: – Простите, что оторвала, профе-ессор. Всего хорошего.
Лонгботтом спокойно вышел, а Паркинсон осталась стоять в коридоре. Она могла поклясться, что взрыв хохота за спиной был вызван именно этой нелепейшей ситуацией. Плевать. Не в первый раз и уж точно не в последний.
Оборачиваться и срывать зло на насмешниках Панси не стала. Мелко.
«Да пошел он, Лонгботтом. Тоже мне, Недоизбранный долбаный. И без него разберемся».
В Больничное крыло за Обезболивающим зельем Паркинсон уже не успела (даже если бы она действительно попыталась попасть туда), пришлось идти на урок к седьмому курсу Слизерин-Гриффиндор.
«Если Росс скажет хоть одно лишнее слово – прибью», – подумала Панси, одаривая заходящих в класс студентов мрачным взглядом.
К счастью, худшие ее ожидания не оправдались. Первые пятнадцать минут в кабинете Маггловедения царила блаженная тишина, нарушаемая лишь скрипом перьев по пергаменту. Учащиеся, почувствовав состояние Паркинсон, вели себя практически идеально: не возмущались, получив очередную контрольную, почти не списывали, не шептались и не перебрасывались записками.
Вторую половину урока Панси, взяв себя в руки, посвятила новой теме: «Глобальные проблемы человечества и роль магического сообщества в их решении». Ей самой тема казалась ужасно скучной, но студенты, оживившись, устроили стихийную дискуссию. Первые пару минут Паркинсон еще пыталась как-то контролировать процесс, но потом махнула рукой и стала просто слушать, изредка вставляя свои комментарии.
Панси, признаться, была приятно удивлена осведомленностью семикурсников о современных проблемах магглов. Насколько она помнила, ни ее, ни однокурсников никогда не интересовало происходящее в маггловском мире.
«Потому что тогда собственная война была намного ближе, Паркинсон, только и всего».
– Все это полная ерунда! – горячилась Оливия Симмонс, то и дело нервно поправляя гриффиндорский галстук. – Автор учебника утверждает, что угроза третьей мировой войны уходит в небытие благодаря деятельности ООН и других организаций, призывающих ограничить вооружение. Но это же неправда! А как же Ирак?!
– Симмонс, ты как будто вчера родилась, – слизеринец Калеб Фаулер презрительно поджал губы. – Ты что, и правда веришь, будто у Ирака есть ядерное оружие?
– Наш министр тоже утверждал, что Волдеморта не существует, – насмешливо сказала Люси Малфой. – Было бы желание, доказать можно все что угодно.
– Разумеется, все политики одинаковые!
– Ты считаешь, Фаулер, что политикам пристало…
Панси мельком глянула на часы: до конца урока оставалось всего пять минут.
– Брейк, – объявила она и добавила, заметив непонимание на лицах студентов: – Достаточно, скоро звонок. Домашнее задание: эссе «Что бы я сделал, если бы стал Генеральным секретарем ООН?»
– Империо карается законом, – хмыкнул Росс, промолчавший весь урок.
Панси подняла голову от журнала, в очередной раз поморщившись:
– А без магии, мистер Росс? – спокойно спросила она.
Илай передернул плечами, скривился, всем своим видом показывая пренебрежение:
– Но у меня-то магия есть! Почему бы ей не воспользоваться?
Действительно, почему? Зачем оттачивать мастерство политика, если можно просто сказать: «Империо»?
Панси медленно обвела студентов взглядом, словно пытаясь прочитать ответ на вопрос на их лицах – встревоженных, недоумевающих, растерянных, безразличных.
«Вот поэтому мы и не вмешивались в дела магглов столько лет. Мы сознательно отгородились, делая вид, будто все проблемы их мира не имеют к нам ни малейшего отношения, потому что даже с помощью палочки мы не найдем ответов на все вопросы, а без магии даже пытаться не станем. И ни одному учителю Маггловедения, каким бы талантливым он ни был, не внушить этим юнцам уважение к простым людям, не обладающим магическим даром».
– Потому что… – в последний момент Панси проглотила готовое сорваться с языка «Потому что это нечестно» и сказала: – Это запрещено законом, мистер Росс. Странно, что вам приходится это объяснять.
– Любой закон можно обойти, – Илай снова пожал плечами, глядя на Паркинсон с вызовом. – Вы так говорите, профессор, словно никогда не нарушали правил.
Прозвенел звонок, но никто не двинулся с места.
– Нарушала, мистер Росс. Поэтому и говорю так уверенно, – ласково улыбнулась Панси, красочно представляя себе удушение наглого гриффиндорца. – Я жду работы в четверг.
– Это не ответ, – фыркнул Росс, вставая. – Вы такая же, как все, профессор Паркинсон. Говорите такие прекрасные речи о равенстве и братстве, будто бы сами верите в них. Но если бы вас поставили перед выбором: спасти жизнь простого маггла или мага, – вы выбрали бы мага. Мы лучше магглов. Наша кровь ценнее.
Паркинсон на мгновение показалось, будто она перенеслась во времени. Ничего не изменилось. Противники идеологии чистокровности боролись зря. Но почему-то ликования по этому поводу, как подобает истинной слизеринке, она не испытывала.
«Панси, неужели ты наконец-то выросла?»
– Познакомьтесь, – растягивая слова, как настоящая Малфой, произнесла Люси, прежде чем Паркинсон собралась с мыслями для ответа студенту: – Лорд Илай Брайан Росс, предводитель нового поколения Упивающихся смертью!
– Закрой рот, Малфой! – Паркинсон с ужасом наблюдала, как пульсирует синяя жилка на виске Росса.
Но тут Оливия Симмонс засмеялась, чисто и искренне, а через минуту хохотали уже все, даже сам Росс криво ухмыльнулся. Все, кроме Панси, которая подумала, что еще не скоро сумеет шутить на эту тему.
Нет, что-то действительно изменилось. Пять лет назад любой из ее однокурсников наградил бы Малфой заклятием из разряда не самых безобидных. Илай, при всех его недостатках, хоть и не признал себя неправым, так сумел посмеяться над самим собой.
– Я думаю, магглы сильнее, – отсмеявшись, сказал Грегори Лим. – Они не полагаются на магию, поэтому намного лучше приспособлены к жизни, чем маги.
– Ты защищаешь магглов, Лим, потому что ты полукровка, – вполне мирно парировал Илай.
– Как и ты, Росс, – ухмыльнулся Грег.
– Вы опоздаете на следующее занятие, – Панси покосилась на часы и неожиданно для себя самой добавила: – Если вам так хочется продолжить дискуссию, можете прийти вечером.
Паркинсон не заметила особого энтузиазма на лицах студентов, впрочем, она не слишком на это и рассчитывала. Однако когда Панси, пропустив ужин, уже планировала отправиться на поиски Грейнджер, собирая свои пергаменты с заметками, в дверь кабинета негромко постучали.
– Войдите! – машинально отозвалась Паркинсон, недоумевая, кого это дементоры принесли так поздно.
На пороге, не решаясь войти, стояли студенты седьмого курса.
– Добрый вечер, профессор! – поздоровалась Люси. – Вы сказали, что мы можем прийти вечером. Мы пришли.
Полностью сосредоточенная на вечернем разговоре с Грейнджер, Панси совсем забыла о необдуманных словах. Да и не надеялась, что семикурсники примут ее предложение всерьез.
– Ну что ж…
Дико хотелось выкурить сигарету, выпить чашку крепкого кофе и, завернувшись в теплый плед, уснуть сном без сновидений. Голова слегка кружилась от голода – за весь день преподавательница Маггловедения так ничего и не съела, кроме директорского крекера, – но совершенно не болела.
Мысли о предстоящем визите Уизли и грядущем провале пронеслись и исчезли. Паркинсон медленно, будто во сне, отодвинула стопку пергаментов с заметками на край стола. Наступила ясность. Четкое понимание, что именно сейчас Панси может сделать выбор, от которого зависит все. Здесь и сейчас она могла сделать что-то полезное и правильное.
Здесь и сейчас.
– Заходите, раз пришли, – пожала плечами Панси.
Со смешанными чувствами Паркинсон наблюдала, как студенты заходят и направляются к привычным местам. Пришли все слизеринцы и гриффиндорцы с седьмого курса, парочка непонятно как затесавшихся хаффлпаффцев и несколько ребят с Равенкло. Не хватало только Росса. Ну что ж, этого стоило ожидать.
– Если вы хотите вернуться к обсуждению вопроса о роли магического сообщества в решении глобальных проблем человечества, то необходимо найти оппонента. Мистер Росс, видимо, нас игнорирует, – Панси наклонилась, чтобы достать из ящика перо.
– Мистер Росс пришел, профессор, – Паркинсон никогда бы не подумала, что будет так счастлива услышать наглый голос Илая.
Это была победа. Маленькая, но ее собственная.
– Мисс Малфой, – снова улыбнулась Панси. Впервые за все это время – открыто и искренне. – Не могли бы вы отнести записку профессору Грейнджер?
На клочке пергамента, явно оторванном наспех от ученической работы, затейливым почерком с наклоном влево было написано:
«Грейнджер!
Ты вправе злиться, но я не приду работать над открытым уроком. У меня тут стихийно образовался «Римский клуб», если тебе о чем-то говорит это название. В конце концов, это мой открытый урок, мое рабочее место и, если уж на то пошло, исключительно мои проблемы.
Так что приятного тебе вечера, Грейнджер!
Паркинсон».

***

Темные коридоры Хогвартса, увешанные дремлющими портретами, казались безжизненными, но при этом странно родными.
Отправить по спальням студентов, не на шутку заспоривших о роли магического сообщества в решении глобальных проблем мира, оказалось довольно сложно. Пришлось соврать, что сегодня вечером дежурит профессор Снейп, и угроза лишиться нескольких десятков баллов разом заставила счастливых и довольных семикурсников разойтись за полчаса до вечернего колокола.
Выпроводив учащихся, Паркинсон с трудом подавила желание пойти в свою комнату. Традиционное чаепитие преподавателей должно было уже закончиться, поэтому Панси, прихватив пластинки, отправилась в учительскую, чтобы отобрать музыку для занятия.
Панси рассмеялась, заметив, что машинально замедлила шаги, добравшись до памятного поворота, на котором в прошлый раз подслушала разговор Снейпа и Грейнджер. Сегодня коридор был пуст.
Интересно, какие бумаги отказывается подписывать Грейнджер?
«Да, Паркинсон, именно об этом и нужно сейчас думать. Больше же не о чем».
Сказав пароль, Панси вошла в учительскую. К счастью, в комнате действительно никого не оказалось. Граммофон стоял на самом видном месте; в шкафу нашлись турка, молотый кофе и остатки печенья. Паркинсон с облегчением сбросила туфли у порога и принялась за работу.
Вошедший через полчаса Невилл увидел занимательную картину: скрестив по-турецки босые ноги, Панси Паркинсон сидела на ковре у камина с закрытыми глазами. В левой руке – чашка кофе, в правой – перо, которым Паркинсон делала пометки. Из трубы граммофона гремел «Полет валькирий» Рихарда Вагнера.
Панси была настолько поглощена музыкой, что не услышала скрип дверных петель. Паркинсон думала.
Наступившая ясность была как никогда кстати. Панси размышляла о войне, которая закончилась пять лет назад, но для некоторых продолжалась до сих пор в душах и сердцах. О войне, которая унесла жизни стольких людей, но была напрасной, потому что мир не стал лучше. В нем по-прежнему есть чистокровные и магглорожденные, кризисы и бедствия, герои и трусы, гении и злодеи. Но, может быть, так и должно быть?
Панси думала о том, что у Снейпа (Мерлин – у Снейпа!), очевидно, роман с Грейнджер (Мерлин – с Грейнджер!). И, видимо, все серьезно, потому что размолвка между ними, свидетельницей которой Паркинсон невольно стала, тоже была нешуточной. Понять, как такой роман вообще мог возникнуть, Панси оказалась не способна, но, в сущности, что она знала об этих двоих? И сальноволосый ублюдок Снейп, и растрепанная заучка Грейнджер остались в прошлом. Они обитали совсем в ином Хогвартсе, там, где мир делился на черное и белое, а у слизеринской принцессы Панси Паркинсон было все, чего только можно пожелать.
Панси думала и о Невилле Лонгботтоме. Можно считать, впервые с того вечера в учительской за чашкой кофе. Тогда у Паркинсон мелькнула странная, предательская мысль, что, возможно, в какой-то иной реальности они вполне могли бы стать друзьями. Впрочем, Панси гнала ее как можно дальше из сознания, списывая само появление подобной мысли на дурацкую привычку привязываться к любому, кто проявит хоть каплю внимания. Сегодняшний день в очередной раз показал, насколько такие ожидания нелепы.
Черт, почему же так больно?!
«Отвыкла быть преданной и брошенной, только и всего. Ты размякла, Панси».
Да, просто размякла. Расслабилась, привыкла к дружескому отношению в противовес недоброжелательности всех остальных. Поверила в то, что для Лонгботтома ее статус предательницы ничего не значит. И даже не подумала, что Невилл окажется настолько лицемерным.
Ничего, все пустяки. Все проходит, пройдет и это.
Отзвучал последний аккорд. Наступившая тишина была настолько пронзительной, что Панси едва не вылила на себя остатки кофе, услышав голос Лонгботтома:
– Почему ты не пришла за патефоном?
Наверное, появись Лонгботтом на пятнадцать минут раньше, до того, как Панси выпила кофе и все обдумала, она бы лишь высокомерно промолчала. Но Невилл пришел именно сейчас, невозмутимо говорил тем же дружеским тоном, что действовал на Паркинсон необъяснимым образом, поэтому в ответ услышал злобное:
– А, то есть теперь ты со мной разговариваешь?
Панси встала, поставила пустую чашку на каминную полку и наградила Лонгботтома полным отвращения взглядом из-под отросшей челки.
– А когда это я с тобой не разговаривал? – непонимающе нахмурился Невилл.
– Говорят, для улучшения памяти нужно рыбу есть. Не пробовал? – не дожидаясь ответа, Панси принялась уничтожать следы своего пребывания в учительской. Лонгботтом молча наблюдал, как она поставила граммофон на место, собрала разбросанные по полу пластинки и пергаменты.
Паркинсон огляделась в поисках обуви. Туфли стояли у выхода, рядом с левой ногой небрежно прислонившегося к дверному косяку Невилла. Панси тяжело вздохнула:
– Отойди.
– Паркинсон, ты что, пьяная? Что за чушь ты несешь? – Лонгботтом выглядел настолько невозмутимым, что Панси на мгновение всерьез задумалась, уволят ли ее за нанесение тяжких телесных повреждений коллеге.
– Я не пью, Лонгботтом. Знаешь, можно было сразу предупредить, что наши дружеские отношения не должны стать достоянием общественности. Я бы не поставила нас обоих в неловкое положение. Уйди с дороги.
Лонгботтом ни капли не смутился и от дверей не отошел.
– Слушай, Панси, я не понимаю, за что ты на меня так взъелась, – он пожал плечами. – Просто объясни. Давай я сварю тебе кофе и…
При последнем слове Паркинсон прикрыла глаза и со свистом втянула воздух сквозь сжатые от злости зубы. Она представила, как приятно было бы с размаху пнуть Невилла в колено, небрежно хлопнуть скорчившегося от боли профессора Гербологии по плечу и сказать что-нибудь патетическое вроде: «Не люблю лицемерия».
– Спасибо, но у меня на твой кофе уже аллергия. Просто дай мне пройти.
Ответом ей стал скрип двери. Когда Панси открыла глаза, Невилла в учительской уже не было. Паркинсон пожала плечами, надела туфли и вышла в темноту коридора.
До прибытия Уизли оставались сутки. На душе было мерзко.

***

19 сентября 2003 года

Довольно милый доктор в смешных круглых очках поставил Панси Паркинсон диагноз «хронический бронхит» около года назад, когда она все-таки пошла в муниципальную поликлинику, отчаявшись вылечить «обычный кашель», мешавший есть, спать и разговаривать на протяжении четырех месяцев. Врач выписал ей самые дешевые антибиотики, посоветовал съездить к морю и бросить курить. Панси ограничилась антибиотиками. Как оказалось, кашель исчез лишь для того, чтобы снова вернуться к ней этой осенью.
Пятница девятнадцатого сентября началась для Панси в четыре тридцать утра. Началась не слишком радужно: она проснулась от ужасного приступа кашля и почти безуспешно пыталась отдышаться минут двадцать. Паркинсон всю колотило, но измерить температуру было нечем, а диагностических заклинаний она так и не выучила.
По-хорошему, нужно было бы сходить в Больничное крыло, но Панси вдруг красочно представила себе, как встревоженная мадам Помфри назначает ей постельный режим, а завтра приедет Уизли, а ничего не готово…
– Так я вам и буду болеть, не дождетесь, – пробормотала Паркинсон, обыскивая ящики стола, полки, не занятые вещами.
Ей повезло: на полочке в ванной комнате нашелся фиал Перечного зелья, почти пустой, но с полглотка набралось. Покопавшись в памяти, Панси вспомнила, что срок хранения зелья был около года. Вряд ли образцовая мадемуазель Дюпри держала бы у себя непригодное к употреблению снадобье, а значит, можно было надеяться, что Перечное еще действует.
«Если отравлюсь, всем будет легче».
От Перечного зелья Паркинсон потянуло в сон, так что она подремала еще часа два, прежде чем сработал будильник, а потом долго лежала с открытыми глазами, периодически щупая горячий лоб. То ли зелье оказалось некачественным, то ли сбывались худшие опасения Панси: за годы приема маггловских лекарств ее организм отвык от магических.
«Вставай. Глупо будет умереть здесь оттого, что лень было подняться с постели».
– Ненавижу пятницы! – почти простонала Панси, нехотя сползая с кровати.
Лонгботтома на завтраке не было, но, сосредоточенная на необходимости съесть хотя бы что-то за последние двое суток и дожить до конца рабочего дня, Паркинсон отметила отсутствие Невилла в Большом зале лишь к концу второго урока.
Панси героически отработала первую смену, пугая третьи курсы непривычной добротой, наплевательством на списывание и лихорадочным румянцем. Весь обеденный перерыв она просидела в кабинете: несмотря на голод, при одной мысли о еде мутило. Когда через пятнадцать минут после начала третьего урока у шестого курса Равенкло-Хаффлпафф в класс ворвался Снейп, Паркинсон почувствовала невероятное облегчение.
– Все свободны! – рявкнул Снейп на правах заместителя директора.
Студентов не пришлось долго уговаривать, класс опустел в считанные секунды. Панси заметила в дверном проеме слизеринских семикурсников. Мелькнула какая-то очень ленивая мысль о том, что профессора Зелий, вероятно, привели Грег с Люси.
«Наябедничали, значит».
Почему-то разозлиться на них не получалось. Панси действительно чувствовала себя отвратительно.
– В Больничное крыло, маленькая безответственная дурочка! – прошипел Снейп.
– Профессор Снейп, со мной все в порядке! – в его присутствии говорить уверенным тоном выскочки Паркинсон почему-то было невозможно, и у Панси вышел какой-то невнятный лепет с жалобными нотками в голосе. Приступ кашля окончательно лишил ее возможности реабилитироваться в глазах бывшего декана.
– Или вы идете к Помфри самостоятельно, или я трансфигурирую вас в мышь и несу в кармане. А еще лучше – отправлю совой, – бархатным голосом ответил Снейп, непреклонно складывая руки на груди.
– Хорошо, сэр, – всего второй раз с начала учебного года Паркинсон видела перед собой бывшего декана таким, каким она его помнила, – язвительным и жестким, но в то же время заботящимся о своих питомцах.
Выслушав сбивчивые объяснения Панси о бронхите, маггловской поликлинике и антибиотиках, Снейп пренебрежительно хмыкнул. Под многословные причитания мадам Помфри Панси послушно выпила все полагающиеся в таком случае зелья, а потом моментально отключилась.
Из белой ваты невнятных снов Паркинсон вырвали чьи-то бесцеремонные голоса. Обладатели их явно старались говорить тише, но периодически, видимо, забывали, что рядом спит человек.
– Знаешь ли, я тоже о ней беспокоюсь, но сегодня…
«Грейнджер. Интересно, есть в замке место, где ее нет?»
– Что – сегодня? Она чуть не умерла из-за страха показать слабину. Если бы я не торчал здесь все это время, можешь поверить, – Паркинсон бы уже и след простыл. Кроме того, тебе есть с кем провести вечер… – Панси каким-то невероятным образом поняла, что Снейп пожал плечами.
– Ты обещал, что никогда не будешь укорять меня за то, что у меня есть друзья, которые тебе не нравятся!
– Не кричи, Паркинсон разбудишь. Ты тоже кое-что обещала. Однако все мы несовершенны, мисс Грейнджер.
– Ты же знаешь, что я не выношу, когда ты так меня называешь! Прекрати!
– Я вам не студент, профессор. Не надо меня воспитывать. И разговаривать со мной в подобном тоне – тоже. Хватит.
«Они что, всегда будут выяснять отношения в моем присутствии?»
– Мы что, всегда будем выяснять отношения при Паркинсон?
– Гермиона, это ты пришла сюда. Я тебя не приводил и не приглашал.
– Вообще-то, сегодня ты приглашал меня на ужин, – от холодного голоса Грейнджер у Панси мурашки по коже побежали. – И не пришел. А я специально занятие с седьмым курсом перенесла.
– Великая жертва с твоей стороны! – невозмутимо согласился Снейп. – Ведь именно из-за твоей чрезвычайной занятости ты до сих пор миссис Рональд Уизли.
Панси потребовалась вся ее сила воли, что ничем себя не выдать. Подслушивать чужие разговоры неприятно само по себе, а если это разговоры Снейпа – так и опасно. Подслушать разговор Снейпа с Грейнджер о том, что Гермиона до сих пор не развелась и не желает разводиться, – опасно не только для жизни, но и для рассудка. Паркинсон всерьез задумалась: а не снится ли ей все происходящее?
– Ты прекрасно знаешь, что магический развод занимает не менее двух недель, – устало отозвалась Гермиона. – Две недели посещения Департамента семьи и брака, унизительные объяснения, на основании чего мы желаем расторгнуть этот союз. Официально я разведена, и ты с этим не поспоришь.
Снейп не менее устало ответил:
– А ты прекрасно знаешь, что я достаточно долго ждал, чтобы ты выкроила в своем расписании эти две недели. Что я должен думать, Гермиона? Что ты не желаешь обрывать магическую связь с Уизли, потому что не считаешь наши отношения достаточно ценными?
– Ты… – Грейнджер хотела что-то сказать, но Снейп заставил девушку замолчать самым банальным и верным способом: Панси услышала влажный, едва различимый звук поцелуя, хотя, возможно, он ей почудился – перед глазами плыли разноцветные пятна, она снова проваливалась в забытье.
– Я говорю, что ждал два года, – твердо произнес профессор Зелий Северус Тобиас Снейп. – Реши, наконец. Или прощай.
– Но…
– Просто реши. Завтра.
Панси завертело, закружило на огромной карусели. Разноцветные ленты, позолоченные лошадки…
…Но ведь она никогда не каталась на карусели…

***

Панси проснулась около двух часов ночи, без температуры и почти без кашля. Зато со зверским голодом. Паркинсон полежала минут пятнадцать с закрытыми глазами, читая себе лекцию о вреде еды на ночь, но потом сдалась и поднялась с кровати.
Можно было бы позвать мадам Помфри, но Паркинсон прислушалась к себе и решила, что сумеет дойти до своих комнат. Ее немного пошатывало от лекарств и голода (страшно подумать, двое суток почти ничего не есть!), но тем не менее в обморок падать Панси явно не собиралась.
Самый короткий путь из Больничного крыла в Жилое лежал через вторую лестницу, по которой Панси обычно не ходила, мимо комнаты Грейнджер. Паркинсон машинально ускорила шаг, поравнявшись с приоткрытой дверью, но остановилась, услышав довольно громкие голоса, несколько раз на разный лад сказавшие фамилию Паркинсон.
«Это какой-то синдром Поттера – все время кого-то подслушивать!» – укорила Панси саму себя, но все же решила не менять сложившуюся традицию и как следует прислушалась.
– Гарри, я умоляю тебя, поговори с кем-нибудь, чтобы Панси оправдали! – Грейнджер говорила тихо и четко, как умеют только учителя и секретари. – Я больше так не могу. Она совершенно ужасна!
У Панси перехватило горло. Ну, Грейнджер, хоть бы в лицо сказала!
Истинный смысл слов Гермионы дошел до Паркинсон намного позже. Грейнджер сказала «оправдали», а не «уволили». Значит – все знала?
– Гермиона, я не понимаю, – это голос рыжего здоровяка Уизли. – Если она тебе так не нравится, зачем ты взяла ее на работу?
– Рон, – снова этот вечный учительский тон. – Дело не в том, что мне не нравится Паркинсон. На самом деле она… ну, очень даже ничего. Умная, с чувством юмора…
– Мы точно говорим об одном и том же человеке? – с деланой серьезностью перебил рыжий.
– Рон! Ты же с ней не общался, а я с ней работаю. Она хорошая. Но она совершенно ужасный учитель, ну просто никакой! В понедельник проверка, а у нее ничего не готово, вообще ничего!
– Ну выгонят ее, – это уже Поттер, надежда магического мира, мальчик-который-выжил-снова-и-стал-начальником-Аврората. – Или сама выгони. Просто поговори с МакГонагалл и уволь.
– Гарри! – в голосе Грейнджер была прямо-таки истерика. – Как я могу ее уволить? Куда она пойдет? Если Панси уволят, ее программа будет считаться незавершенной, и деньги не вернут. Министерство просто заберет их себе и скажет, что Панси не выполнила условий договора. Найти работу в магическом мире с фамилией Паркинсон не так-то легко, а маггловским, я уверена, она сыта по горло.
– Я начинаю жалеть, что рассказал тебе о программе «Истоки», – вздохнул Поттер. – Ты слишком впечатлительна, чтобы просто принять ее как данность.
«Меньше надо трепаться, Поттер», – усмехнулась Панси. Она наконец-то вспомнила то, о чем гриффиндорские старшекурсницы говорили целую неделю: сегодня девятнадцатое, а значит – у Грейнджер день рождения. Вот почему здесь эти мальчики, вечно спасающие мир.
– Ты не можешь просто… применить свои связи? – Грейнджер сказала это обреченным тоном, заранее зная, что ей ответят.
– Кто ты и где настоящая Гермиона? – театральным шепотом спросил Уизли.
– Поверить не могу, что ты мне это предложила, – засмеялся Поттер. – Ты хочешь, чтобы я пошел против системы, пользуясь служебным положением?
– Ну да, а еще твоим статусом героя всего магического мира, – по голосу было слышно, что Грейнджер улыбается. – Кроме шуток, это возможно? Я вряд ли выдержу до конца года.
У Панси зачесались руки тут же войти в комнату и написать заявление об уходе. «А в качестве причины я укажу, что Гермиона Грейнджер вряд ли выдержит меня до конца года», – с мрачным юмором подумала Паркинсон.
– Нет, Гермиона, если бы речь шла только о Паркинсон, я бы, может, и смог что-нибудь сделать, – очень серьезно ответил Поттер. – Тем более что обвинение в ее адрес – полная чушь. Нельзя судить человека за момент слабости.
– О, какие мы добрые, – перебил Уизли. – Я бы сказал, за семь лет слабости. Или вы забыли Инспекционную дружину, эти дурацкие значки, издевательские песенки и вечные шуточки о бобрах?
– Нет, – кисло отозвалась Гермиона. – Я помню.
– Рон, с одиннадцати до семнадцати все бывают идиотами. А некоторые ими так и остаются. За это выселить из магического мира можно по меньшей мере человек пятьдесят, – снова рассмеялся Поттер. – Приговор Панси – полная чепуха. Ее обвинили исключительно в том, что она предложила сдать меня Волдеморту. Бред! Если бы я знал об этом, ее никогда бы не вынудили к участию в этом идиотском эксперименте!
– Пожалуй, в первую очередь нужно было бы отправить к магглам Малфоя, – мечтательно произнес Уизли.
– Вот-вот, – мрачно поддакнула Грейнджер. – А его вообще оправдали. Отделался штрафом.
– Деньги правят миром, – философски отозвался Поттер. – Понимаешь, Гермиона, если экспериментальную программу Панси завершить насильно, это создаст прецедент. А в «Истоках» участвуют тринадцать человек. И все они вступили в программу позже, чем Паркинсон. Она – первопроходец.
– Она – лабораторная крыса, – не выдержала Грейнджер. – Я так и не могу понять, зачем нужен этот ваш социальный эксперимент. Такое чувство, будто программу разработали, чтобы издеваться над людьми.
– Знаешь, я так о большинстве министерских проектов думаю, – серьезно произнес Поттер.
Панси очень аккуратно отошла от двери. Все, что нужно было, она уже услышала.
Итак, Грейнджер все известно. Все, кроме истинных сроков проверки. Но это не так важно, главное, что Гермиона заинтересована в успехе эксперимента Паркинсон. Значит, у Панси есть какой-никакой, а союзник.
Проглотив шоколадный батончик, завалявшийся в сумке, Панси с наслаждением вытянулась под одеялом, чувствуя, как отступает усталость. Уже засыпая, Панси вспомнила встревоженное выражение лица Люси, когда та привела Снейпа, и улыбнулась, довольная. Хоть что-то у нее получилось. Завтра, вернее уже сегодня, суббота. Сегодня решится, сможет ли Паркинсон остаться в Хогвартсе. Если ей удастся убедить Уизли в своей компетентности, у нее появится реальный шанс на успех всего предприятия.
О разговоре Снейпа с Грейнджер Паркинсон просто забыла.