Глава посвящается моим дорогим бетам. Спасибо им за бесконечно терпение, вдохновение и невероятный труд.

Гермиона без сил опустилась на измятую, испачканную кровью кровать и устало прикрыла глаза. Хотелось прижаться головой к стене или подобно сомнамбуле начать раскачиваться из стороны в сторону, а ещё лучше отчаянно зареветь, освобождаясь, выплескивая наружу раздиравшие её эмоции — сейчас она казалась себе настолько переполненной, что могла взорваться в любую секунду. Ярость и злость душили её, стремясь вырваться на свободу всепоглощающим желанием ломать мебель и разрушать стены, взрывать магией попавшиеся под руку предметы, крушить их, уничтожая, дробя на тысячи мелких осколков! А ещё где-то под волной всего этого плохо контролируемого гнева скрывался страх — бесконечный, испепеляющий, лишающий воли. Она не готова была ко всему этому: болезням, потерям, возможным смертям, постоянному ожиданию худшего. Она хотела, чтобы всё это наконец закончилось...

Снейп и МакГонагалл организовали перемещение заболевших детей через большой низкий камин факультетской гостиной, и, пока они оба были заняты отправкой пациентов к мадам Помфри в Больничное Крыло, профессор Спраут и Перкинс обходили спальни студентов, успокаивая напуганных детей, объясняя им, что бояться нечего и болезнь не заразна. А вот для Гермионы дела не нашлось, Снейп повторно попытался отправить её спать, но он был слишком занят, чтобы проследить за её уходом, и Гермиона незаметно вернулась в спальню второкурсников, не придумав ничего лучшего, чем ждать здесь в надежде, что старшим коллегам понадобится её помощь.

Нужно было очистить комнату от крови и рвоты, и Гермиона даже достала палочку, собираясь вернуть спальне изначальный вид, но так и осталась сидеть на кровати, растеряно глядя куда-то прямо перед собой. В такие минуты она завидовала Снейпу, его холодности, способности избегать лишних эмоций, циничной отстраненности от окружающей действительности и человеческого несовершенства. Смотри она на происходящее через столь же толстую призму недоверия к людям, и ей не прошлось бы каждый раз переживать эмоциональный шок, сталкиваясь с подлостью и несправедливостью этого мира.

Захария Смит всегда казался ей совершенно обычным — трусливым, капризным, возможно, немного испорченным. Но убийцей? Ни странное мифическое чудище Гриндевальд, о котором она лишь читала в книгах, ни Том Реддл, так давно уничтоживший в себе всё человеческое, что не стоило и удивляться, что он позабыл, каково это — поступать как человек, а всего лишь простой мальчишка, с которым она когда-то училась в Школе. Расщепить собственную душу на двадцать восемь частей... Думал ли об этом Смит, когда варил змеиное зелье? Знал ли он о последствиях? Мучила ли его совесть?

Гермиона невольно вспомнила, как сама накладывала чары на пергамент, который подписывали члены ОД, и тяжесть раскаяния железными тисками сдавила ей сердце. Такое безобидное на вид проклятье! Ей всего-то и нужно было, что позаботиться о безопасности Гарри!

— Магия лишает процесс ощущения сопричастности, — сказал однажды профессор Флитвик. Маленький смешной волшебник видел истинную сущность многих вещей намного глубже, чем дано было ей.

А ведь она так гордилась собой, когда на лице у Мариэтты Эджкомб высыпали прыщи... Гермиона в отчаянии зажмурилась. Мысли — хаотичные, рваные — беспощадно гнали её по закоулкам памяти. Вот так всё и начинается — с великого самомнения и потребности защитить то, что тебе дорого. Она не меньше Смита была виновата в случившемся — ведь именно она заколдовала двадцать восемь галлеонов.

Стало холодно. Гермиона обхватила себя руками и, подтянув колени к груди, попыталась согреться. Думать о том, чтобы наложить на себя согревающие чары, совершенно не хотелось. Снейп сказал бы, что она примеривает вериги, но ей было всё равно. Если бы можно было отрубить себе руку, державшую в тот день палочку, чтобы всё исправить, она бы сейчас это сделала.

— Жалеете себя или Смита?

Гермиона вздрогнула от неожиданности. Она не заметила, как профессор вошёл в комнату и сейчас, когда он стоял, прислонившись спиной к стене рядом с дверным косяком, разглядывая её со свойственной лишь ему бесцеремонностью, неожиданно почувствовала жгучую обиду. Она знала, что Снейп не использует легилименцию, и всё же было неприятно, что он с такой лёгкостью вторгается в её мысли, препарируя её чувства, не оставляя ей ни капли личного пространства, словно она и не человек вовсе, а скучная, предсказуемо написанная книга.

«Жалеете себя?»

Гермиона не знала, требовал ли заданный вопрос ответа или это была лишь свойственная профессору манера оттачивать на ней свой сарказм, но она всё же ответила:

— Скорее уж стараюсь унять ярость, — и, не сдержавшись, добавила: — Вам не понять, профессор, каково это — ощущать тяжесть вины за чужие грехи. Для самобичевания вам, вероятно, всегда хватало и собственных.

Слова её прозвучали на редкость неприятно, Гермиона и сама не ожидала от себя подобной мерзости. Всё-таки совесть, отягощённая виной, всегда превращала её в поразительно неприятного человека, даже более неприятного, чем при желании в глазах окружающих мог выглядеть сам Снейп. От него, по крайней мере, подобной желчности ожидали всегда.

Она думала, что профессор заслуженно скажет в ответ что-то язвительное или прочтёт ей лекцию об эмоциональной незрелости, и приготовилась смиренно принять её, но тот продолжал просто стоять, не делая попыток и дальше поддерживать этот бессмысленный разговор, и Гермиона вдруг поняла, что думает он сейчас вовсе не о ней... и собственная несдержанность показалась ей ещё более унизительной.

— Простите, профессор, — сказала Гермиона с искренним сожалением. — Я, наверное, действительно очень устала.

Не говоря ни слова, Снейп медленно вынул из кармана палочку и невербальным заклинанием очистил комнату. Невидимая метла смела мусор в невесть откуда взявшееся ведро, простыни и одеяла, поднявшись над кроватями, с едва различимым хлопком растворились в воздухе, а с рвотой и кровью справилось обычное «Экскуро». И Гермиона отчётливо осознала, что сидит на голом матрасе, совсем по-детски прижав колени к груди, и выглядит при этом отвратительно жалкой.

— Вы дрожите, — сказал Снейп, с укором глядя на неё.

Гермиона удивленно перевела взгляд на собственные руки и поняла, что они действительно дрожат.

— Вам не стоило пренебрегать мантией!

На мгновение Гермионе показалось, что профессор снимет собственную тёплую мантию из шерстяного сукна и протянет ей. Но это было бы слишком «сентиментально». Вместо этого Снейп нагнулся и, взяв с подлокотника кресла кем-то забытый галстук, быстрым взмахом волшебной палочки трансфигурировал его в свитер — большой, мягкий и канареечно-желтый.

— Надевайте, — сказал он без всякой заботы в голосе, и Гермиона вновь почувствовала болезненное разочарование. С таким же успехом он мог применить к ней обычные согревающие чары.

Однако свитер оказался неожиданно тёплым и пронизанным чужой магией, словно частичка чьей-то души прижалась к ней, отдавая немного себя.

* * *

— Почему вы сказали, что мы будем гадать? — спросила Гермиона, чтобы хоть как-то отвлечь себя от тяжёлых раздумий, пока, послушно следуя за профессором Снейпом, она поднималась по лестнице, ведущей к Большому Залу.

— Потому что это действительно самый быстрый способ понять, какие именно компоненты входят в состав интересующего нас зелья.

Снейп так и не прокомментировал ни её опрометчиво грубого высказывания, ни последовавших за ним неловких извинений, словно и не было ничего сказано. Но разговор поддержал неохотно. Впрочем, может и на нём просто сказывалась усталость.

— Нет никакого смысла тратить несколько дней на приготовление зелья, если единственная цель — подобрать противоядие. Нужно лишь вычленить компоненты, приводящие к неудовлетворяющему нас результату, и найти способ обратить их воздействие.

— Но ведь зелье такой сложности наверняка содержит не менее сотни компонентов?!

— Совсем не обязательно, — Снейп недовольно повёл плечами, ему всегда не нравилось объяснять очевидные вещи. — Вы мыслите слишком узко и прямолинейно, в любом, даже самом сложном зелье основных компонентов, действительно определяющих его сущность, обычно бывает не больше десяти. Всё остальное — это всего лишь связующие и стабилизирующие ингредиенты, в точной идентификации которых нет никакой необходимости.

Он помолчал, словно прикидывая, стоит ли сейчас пускаться в дальнейшие объяснения, но в конце концов решил, что крепость сна его собеседницы напрямую зависит от степени удовлетворения её любопытства и неохотно продолжил:

— Чтобы сварить эффективное снадобье, нужно прежде всего чётко понимать основные законы и правила, на которых построено зельеварение. Нельзя просто взять несколько ингредиентов и бездумно бросить их в котёл — в лучшем случае зелье тут же свернётся, как прокисшее молоко, а в худшем — взорвётся вместе со всей лабораторией. Что будет, если в котёл положить печень животного, не добавив черводреи или летоцвет вечнозеленый?

— Она свернётся, — ответила Гермиона, привычно вспоминая страницы учебника.

— Правильно, мисс Грейнджер, приятно осознавать, что, в отличие от Поттера, вы не предавались на моих уроках мечтам о славе, а изучали предмет. А что будет, если в котёл положить необработанный лунный камень и затем сразу же влить змеиную кровь?

— Котёл взорвется, потому что негашеный лунный камень несовместим с ингредиентами животного происхождения.

— И снова верно, мисс Грейнджер. Именно поэтому любой мало-мальски опытный зельевар, опустив в котёл лунный камень, следом обязательно добавит вулканический пепел, чтобы погасить взрывоопасные испарения. Но в нашем случае совершенно не важно, какие именно связующие или стабилизирующие ингредиенты использовались в зелье, был ли это летоцвет или корень солодки, пепел или промытая сера, так как на противоядие это ровным счётом никак не влияет. Нам нужно обратить воздействие именно змеиной крови и лунного камня, а не вспомогательных и потому абсолютно безвредных ингредиентов. Всё, что нам потребуется сделать, — это понять, какие именно основные компоненты могли вызвать наблюдаемый нами эффект и затем убедиться в их наличии в зелье. А для этого нам в первую очередь понадобятся здравый смысл, хорошее обоняние, немного опыта и книги. Здравый смысл редко бывает свойственен гриффиндорцам, но я уверен, вы вполне в состоянии компенсировать его отсутствие своей усидчивостью.

Гермиона не стала спрашивать Снейпа об остальных качествах, было и так очевидно, что из них двоих именно он обладает опытом в зельеварении и прекрасным обонянием. Последнее он уже с успехом продемонстрировал, определив по запаху болотницу и чреводрей. Как не унизительно это звучало, но профессор был прав — из всех необходимых для успеха качеств она обладала разве что усидчивостью.

От осознания собственной никчёмности Гермиона так тяжко вздохнула, что пустующий Холл Хогвартса, неожиданно подхватив её вздох, многократным эхом умножил охватившую её тоску.

— Да прекратите уже наконец! — с раздражением воскликнул Снейп, резко останавливаясь. — Винить себя в случившемся — в высшей степени идиотский поступок. Это всё равно, что мастер Олливандер счёл бы себя повинным во всём том тёмном колдовстве, что британские волшебники творили последние четыре столетия! Ведь именно его семья всё это время изготавливала им палочки!

— Ещё скажите, что это совершенно по-гриффиндорски, — насупившись и краснея, сама не зная, от злости или стыда, пробормотала Гермиона. Она не желала сейчас оправдываться и не хотела получать индульгенцию. — Я на блюдечке преподнесла ему и метод, и средство. Я заколдовала пергамент и прокляла Мариэтту, потому что мне казалось это правильным, вы не понимаете, профессор, я не защищала, я наказывала, возомнила себя богом, а Смит лишь повторил то, что я сделала пять лет назад. А ведь меня тогда даже не наказали. И галлеон...

— Вы мните о себе слишком много, — устало прервал её Снейп, — двойные стандарты в отношении гриффиндорцев в этой Школе широко известны, однако едва ли на этот раз всему причиной был ваш наглядный и безнаказанный пример. Мы оба знаем — всё дело в Поттере. Мальчишка вновь сунул нос в чужие дела, и обвинить вас можно лишь в том, что за десять лет вашей дружбы вы так и не удосужились научить его думать.

Гермиона потупилась и неожиданно шмыгнула носом.

И Снейп усилием воли заставил себя замолчать.

— Ну хорошо, — сказал он спустя секунду, смягчая свой тон, — раз вы так верите в божественное возмездие за совершенные вами грехи — а только этим я могу объяснить неожиданно охвативший вас приступ отчаяния, — то значит вы верите и в искупление. Выясните, что движет Смитом, и кто знает, быть может, вы ещё спасёте его бессмертную душу.

Неожиданно скрипнула тяжелая входная дверь, и Гермиона невольно вздрогнула, когда из темноты едва освещённого холла на них пугающе надвинулась огромная тень. Снейп вскинул палочку и сорвавшееся с неё невербальное «Инсендио» мгновенно воспламенило висевший на стене факел. Тени рассеялись, и Гермиона узнала высокую фигуру Хагрида в лохматой кротовьей шубе.

— Тут это, — виновато сказал лесничий, выходя на свет, — к вам гость. Я не хотел впускать, карантин же, но директор сказала, вы ждёте.

Хагрид неловко посторонился, и в неярком свете только что зажжённого факела Гермиона увидела... Дафну Гринграсс.

Она медленно выступила из-за широкой спины полувеликана, и отблески света яростными всполохами заиграли на её усыпанной снегом роскошной меховой мантии. Высокая, точёная, своим изысканным величием она походила на Снежную Королеву.

— Вы направляли письмо Драко, но на самом деле желали увидеть меня, не так ли, Северус…

Двусмысленность фразы, как и лёгкое придыхание перед именем профессора, едва заметное, но такое чувственное, не могли укрыться от внимания Гермионы. Она растерянно сделала шаг в сторону, осознавая, как жалко выглядит в своём желтом канареечном свитере рядом с этой элегантной красавицей.

— Добрый вечер, мисс Гринграсс, — ответил Снейп, склоняя голову в едва заметном поклоне, и сердце Гермионы болезненно сжалось: в низком бархатном баритоне профессора неожиданно проступила ответная волнующая мягкость.