Минерва приходит каждый день. Конечно же, дойти до школьного лазарета недолго. Хотя, думаю, дело было не в этом. Она же принципиальная, как все гриффиндорцы, мантикора их раздери. Переживает, что наговорила мне много лишнего, пока я был директором. Лишнего и несправедливо злого.

Я не злюсь. И тогда не злился. Мне давно уже было ясно, что все будет именно так – и презрение в глазах коллег, и ненависть в глазах учеников. Давно. Гораздо раньше, чем я произнес Непростительное на Астрономической башне. Думаю, Альбус понимал это не хуже меня, когда брал с меня обещание. И выбора он мне не оставил. Я не знал только, как долго все это продлится. И чем закончится. И закончится ли вообще – до моей смерти.

Я не злюсь. На них. Почти. По крайней мере, мне хотелось бы в это верить. Но две вещи я никогда не забуду.

Как Минерва обозвала меня трусом – накануне Битвы, прямо перед детьми. Причем отлично понимая, что сражаюсь я с ней даже не в полсилы. Мои способности она знала прекрасно. Равно как и мою реакцию. Но почему-то решила, что я боюсь продолжения магической дуэли. Хотя нет. Не „почему-то“. Я прекрасно знаю, почему – от злости. Ненависть глаза застит. Впрочем, кое в чем она была права - я боялся. Боялся, что не сумею предугадать ее движения и зацеплю боевым заклинанием. Обошлось.

И не забуду, как Лонгботтом разбросал по всей Школе листовки. Художник недоделанный. Хотя рисовал, наверняка, не он – слишком маггловская тематика. В чистокровных семьях больше про Гриндевальда читают, чем про Гитлера с его СС. Минерва тогда поджала губы и сказала, что мои инициалы сами напрашивались на эту аналогию. Теперь жалеет, что сказала. Гриффиндорка. Слизеринку бы совесть не грызла – слизеринка бы благоразумно смолчала, а не вываливала весь словесный яд прямо в лицо.

Минерва приходит каждый день. Грейнджер тоже. Поначалу я на это злился. Не хочу ненужной жалости. Справлюсь. Сам. Или сдохну. Тоже сам. Без этих слащавых сюсюканий.

Но подыхать очень не хочется. И оставаться совсем одному – тоже.

С Грейнджер я даже чувствую себя полезным. А не просто калекой, который может передвигаться только наощупь. Для того, чтобы обьяснять ей теорию, мне глаза не нужны. Только голос, который стал чуть ниже и более хриплым. Ну и руки, которые помнят все необходимые для заклинаний жесты. Иногда мне кажется, что я и зелья варить мог бы вслепую, ведь даже силу кипения можно определить на слух, а качество зелья – по запаху. Но это все пустое самоутешение. Приятные мысли, чтобы не свихнуться окончательно в вязкой темноте.

Забавно – последнее, что я помню, это глаза Лили. Не важно, что смотрели они на меня с ненавистного лица Поттера. Все равно было ощущение, что она простила. Простила и простилась со мной навсегда. Хотя патронус у меня выглядит по-прежнему. По крайней мере, так утверждает Грейнджер. Не думаю, что она лжет.

Когда варил антидот от яда Нагини, я не слишком рассчитывал на спасение. Даже если заранее принимать кроветворное, шансы выжить ничтожны. Уже потому, что хотя бы в течении дюжины часов кто-то должен наложить целительные чары. А кто будет этим заниматься? Даже если Поттер увидит мои воспоминания, он тоже не жилец. По крайней мере, я так думал. И уже мысленно похоронил нас обоих. Еще когда Альбус рассказал мне правду.

Но старый маразматик ошибся. И я тоже.

Минерва говорит, что после Битвы спасать меня ринулась именно Грейнджер. У Поппи и без меня было дел не в проворот, а Грейнджер „мнила себя великим колдомедиком“. Как я ей заявил, когда очнулся. Зря сказал. Как-то уж слишком по-гриффиндорски вышло. Резко и глупо.

Она ведь сделала все, что можно. Ни Поппи, ни колдомедики из Мунго не справились бы лучше. Но теперь Грейнджер уверена, что моя слепота – ее ошибка. А не моя.

А на самом деле - антидот был не совершенен, кровопотеря слишком сильная, целительные чары были наложены не сразу...

Грейнджер не виновата. Но что сказано, то сказано. И, к сожалению, услышано. В отличие от моих извинений и попыток Минервы с Поппи ее убедить, что я просто брякнул глупость сгоряча и с досады. Даже слова колдомедика из Мунго она мимо ушей пропустила. Гриффиндорская Всезнайка...

Шансов на исцеление у меня мало – яд и темная магия хоркрукса это вам не мышьяк с цианистым калием. Шансов мало. А если не лукавить – они нулевые. Остается утешаться тем, что я выжил. И последнее, что я видел, были глаза Лили.

Поттер, мантикора его раздери, заявил Визенгамоту, что если бы не я и не мое участие в войне, погибло бы очень много людей. И что Волдеморт победил бы, если бы не мои воспоминания – мол, именно они дали Золотому мальчику силы в последней схватке. Пафосная чушь. Но благодаря ей меня оправдали. И не стали перечить – оградили от толпы любопытных сочувствующих лицемеров, которым до меня нет никакого дела, а на слепца посмотреть хочется.

Я не хотел ехать в Мунго. Там все чужое. И люди, и стены. А в лазарет Хогвартса и в мои комнаты заходят только Поппи с Минервой. Ну и Грейнджер. Иногда заглядывает Поттер вместе с Лонгботтомом – то ли совесть их мучает, то ли страх перед экзаменами по Высшим зельям. Но вопросы задают дельные. Почти такие же дельные, как у Грейнджер. Но не такие глубокие – ответить на них можно с ходу. А вот над грейнджеровскими приходится подумать. Самое то во время бессонницы.

Хуже, когда мысли перескакивают с этих вопросов на саму Грейнджер. Запомнил я ее такой, какой она была в Хижине. Когда протягивала Поттеру фляжку для моих воспоминаний. Осунувшаяся, встрепанная, неожиданно повзрослевшая. А теперь воображение подло дорисовывает и все то, что я не видел.

Мне нет и сорока. Но ей лишь двадцать. И что я могу предложить ей, кроме Ордена Мерлина, который Поттер стребовал для меня у Визенгамота? Мою слепоту? Уход за калекой? Дом в убогом квартале? Что?!

Мыслям не прикажешь. По крайней мере, по ночам. Но когда Грейнджер заходит ко мне после уроков, я вполне могу сосредоточиться на реальности. И очень жду этих встреч. Которые вот-вот закончатся – до выпускных экзаменов осталось всего ничего. А потом она уедет.

Мне просто повезло, что Поттер с Грейнджер решили остаться в Хогвартсе на этот год – чтобы нормально закончить Школу. Да и многие их сокурсники остались на второй год – сами, добровольно. Удивительная тяга к знаниям. Подозрительная. Хотя есть и исключения. Уизли, очередное рыжее недоразумение огромной семейки, остался в Лондоне – работает в магазине вместо погибшего брата.

Грейнджер говорит, что рассталась с ним вскоре после Битвы. Будто мне это важно услышать...

Да, важно. Но ей этого знать не обязательно. Будет жалеть, стесняться... и все рухнет. А так – у меня есть еще несколько недель до ее выпускных экзаменов. О „потом“ думать не хочу. Когда наступит это „потом“, тогда и буду думать.

Поппи твердит, что мне нужно чаще выходить на улицу и радоваться солнцу. Тепло его лучей я кожей чувствую, но при чем тут радость? Мне и у камина неплохо.

Я понимаю, что главное слово в тирадах Поппи - „радоваться“. Она приносит мне горький шоколад – как я люблю. Наивная хаффлпаффка. Думает, это „лечение“ поможет – колдомедик из Мунго сказал, что моя слепота сродни магии дементоров и излечить ее может только „состояние радости и счастья“. С колдомедиком-то я согласен, но вот как объяснить Поппи, что речь шла не о солнце и шоколаде? И даже не об удовольствии от хорошего шотландского огневиски, которое мне иногда приносит Минерва. Речь о том счастье, что дает силы создавать патронусов. А мой, если верить Грейнджер, тает очень быстро. Она думает, что я просто не пытаюсь создать его более мощным – незачем. Но на самом деле я просто не могу.

Я чувствую себя выгоревшим, как Астрономическая башня – Минерва рассказывала, что там во время Битвы все обуглилось и остались одни стены, но к этому маю все отстроили лучше прежнего. Не думаю, что что-то может быть лучше старой доброй магической постройки. Но какая мне разница – я этот новодел все равно уже не увижу.

Думаю, что Лили простила меня окончательно – там, в Хижине. Когда смотрела на меня глазами Поттера. И простилась со мною. А я с нею. Раз и навсегда. Воспоминания о Лили остались, а чувства поблекли, словно паутиной заросли. Иногда мне кажется, что все это было не со мной, настолько отстраненными стали воспоминания. Но разум твердит, что это все было. И я ему верю.

А еще разум твердит, что после выпускного все изменится. В это я верить не хочу. Но тоже верю.

Выпускной был вчера. Грейнджер забежала ко мне поздно вечером, принесла тарелку с пирожками и тыквенной запеканкой, даже два бокала шампанского левитировала – чтобы я с ней отметил. Школьный диплом с отличием, все оценки предсказуемо однообразны - „Превосходно“, кто бы сомневался. Хотя Грейнджер, кажется, сомневалась.

Поздравляю ее с успешным завершением, говорю что-то шаблонное, что она лучшая ученица за много десятилетий, а уж если брать только магглорожденных...

У меня такое ощущение, что она слушает вполуха. Наверное, хочет быстрее сбежать к сверстникам. А я ее тут задерживаю никому ненужными рассуждениями о том, что узнал о Хогвартсе, пока был его директором.

Она порывисто целует меня в щеку, благодарит за „добрые слова“ и обещает вернуться через день. И убегает.

Наверное, это и к лучшему.

Ее волосы пахли сиренью. А губы – клубникой. Задержись она чуть дольше, притворяться было бы слишком тяжело. Мне хотелось притянуть ее к себе, зарыться лицом в ее волосы, сжать в руках ее молодое гибкое тело и...

А вот этого „и“ уже не будет. Хорошо, что она ничего не заметила. Холодный душ, расслабляющая ванна и припасенный огневиски мне в помощь.

Грейнджер не появилась ни послезавтра, ни после-послезавтра, ни...

А потом пришел Лонгботтом. Которого я ждал меньше всего.

- Сэр, я хочу, чтобы вы поехали со мной в Мунго.

Вскидываю бровь. Минерва говорила, что вкупе с неподвижным взглядом это производит еще большее впечатление, чем прежде. Вот и хорошо.

Лонгботтом хочет упечь меня на внеочередное обследование? Обойдется. Я и так все о себе прекрасно знаю.

- Сэр, она мне не простит, но уж лучше так, чем как сейчас. А вас она выслушает. Хотя бы потому, что вы слепой.

Вот она, гриффиндорская деликатность. Во всей красе...

- Кто и что вам не простит, Лонгботтом?

- Гермиона.

Сердце пропускает пару ударов. Набираю полную грудь воздуха и медленно выдыхаю. Раз Грейнджер в Мунго – значит, жива. А это главное. Колдомедики в Мунго хорошие. И...

- Сэр, это было на следующий день после выпускного. Мы собирались отпраздновать в узком кругу, купили усладэля, огневиски и маггловского пива, пиццу на вынос и какие-то салаты, потом аппарировали в дом Гарри на площади Гримо. Места там много, соседи на шум жаловаться не будут... Когда вечеринка была в разгаре, почтовая сова принесла посылку. Гермиона ее и открыла. Мы все к этому времени не слишком трезвые были, поэтому и не сообразили проверить сверток на темную магию. Идиоты...

Лонгботтом произносит это настолько обреченно, что мне становится страшно.

- Что там было? - спрашиваю я хрипло.

- Черная роза. Она сразу же рассыпалась в пепел. Колдомедики сказали, что это – Проклятие Тролля, цветок использовали просто так, не в нем дело.

- Кто?

- Беллатрикс Лестранж. Оставила посылку, чтобы ее отправили через четырнадцать месяцев после ее смерти в дом Блэков. Четырнадцать – наверное потому, что она столько лет в Азкабане отсидела.

Действительно, идиоты. Как они могли не проверить сверток?! Как Грейнджер могла настолько расслабиться?! Хотя, я понимаю, как. Выпускные позади, впереди свобода, которая опьяняет. Вкупе с алкоголем, тем более.

- Сэр, вы же знаете, что это за проклятие? - спрашивает он настороженно.

- Знаю. Видел, как Беллакрикс применяла его на магглах. Прежде чем убить их, - отвечаю ему почти безразлично. Потому что на незаданный вопрос я ответить не могу – я не знаю, как снять это проклятье.

Он тяжело вздыхает:
- Ну, по крайней мере, вы понимаете, о чем речь. Колдомедики говорят, что это необратимо. Гермиона теперь ни с кем не разговаривает. Даже медиковедьм просит не задерживаться в ее палате. Сказала, что разошлет всем знакомым через пару дней письма, что улетела учиться в Канаду. И потребовала, чтобы мы ни о чем никому не говорили. Мы – это Гарри, Рон, Луна и я. Остальные ничего толком не поняли, мы же тут же в Мунго аппарировали... Но было уже поздно.

Да, о чем речь, я понимаю. Тело Грейнджер осталось прежним, изменилось только лицо – кожа на нем сейчас серо-зеленая и бугристая, как у серой жабы. Щеки увеличились и обвисли неприятными складками, нос распух, глаза заплыли.

Беллатрикс такие превращения очень забавляли, но самое веселое для нее было – посадить изуродованного маггла в комнату, где стены, пол и потолок из небьющегося зеркала. Пусть любуется... Ей это было забавно.

Было уже поздно... Поздно? Проклятие Тролля действует мгновенно. Пара минут ничего бы не изменили. Уже не изменили бы.

- Сэр, я тут подумал – может она хоть с вами поговорит? Раз уж вы ее не видите? Может, ей так полегче будет? Я... я просто не знаю, что еще придумать. Я просто знаю, что ей плохо и надо что-то делать.

- Хорошо. Вы правы, Лонгботтом.

Голос у меня спокойный, словно я с ним о травах рассуждаю. А в животе холодный ком.

Я не знаю, что сказать Грейнджер. Что она жива и проживет еще много лет? Вряд ли ее это сейчас утешит. Если она и с медиковедьмами не хочет говорить, то... вряд ли она теперь поступит в Лондонский Университет на Трансфигурацию, как уговаривала ее Макгонагалл. И вряд ли рискнет вообще выйти из своей палаты. Ее мир рухнул. И я не знаю, что ее сможет утешить.

Мы аппарируем ко входу в больницу, и я впервые оказываюсь вне стен Хогвартса. Впервые после того, как ослеп.

Слишком много запахов, слишком много звуков. Я не знаю, где именно нахожусь и что творится вокруг. От этого мне очень не по себе.

Лонгботтом берет меня под руку и мы идем через длинный приемный покой, а потом вверх, на пятый этаж. Лестница незнакомая, поэтому иду я очень медленно и осторожно. В полной мере чувствуя себя калекой. В Хогвартсе все проще – там все привычное. И лазарет. И мои старые комнаты, куда я перебрался прошлой осенью. И лаборатория. Там я все знаю как свои пять пальцев. А тут...

- Мы пришли, - говорит Лонгботтом почему-то шепотом.

Нервничает. И я тоже. Нервничаю. Ведь я так и не придумал, что ей скажу.

Лонгботтом стучит в дверь, ждет пару мгновений а потом распахивает ее настежь и проводит меня внутрь.

- Привет, Герми... Я это... привел к тебе мистера Снейпа. Вы же дружили и вообще...

Повисает тяжелая пауза. Грейнджер молчит, но по ее дыханию я чувствую – она разозлилась. Предельно.

- Вы сказали, что придете через день после выпускного, - говорю я вместо приветствия. - Я думал, вы просто забыли.

Она судорожно вздыхает. Дверь за мной тихо захлопывается – Лонгботтом выскользнул из комнаты. Правильно сделал. Наедине разговаривать легче. Надеюсь.

Я не знаю ни как продолжить разговор, ни что где в этой палате стоит. Полная тьма. И в ней – дыхание Грейнджер. Она метрах в двух от меня. Наверное, на кровати.

- Я – дура, правда? - произносит она очень тихо. - Там даже никакой ловушки не было. Простая проверка – и все было бы иначе. Но я сразу взяла сверток в руки и раскрыла его. Дура...

- Вы не дура. Вы просто...

- Просто ошиблась. Ну да, колдомедики предпочитают эту формулировку. Считают, что это должно утешить.

- А вас утешило бы, если бы вас назвали дурой? - говорю первое, что пришло в голову.

Она замирает.

- Мисс Грейнджер, вы лучшая ученица школы за мерлинову прорву лет. И то, что вы через год с лишним после Битвы чересчур расслабились, говорит только о том, что вы слишом устали за предыдущие годы.

- Лучшая ученица... и какой от этого сейчас прок?..

- Прок от знаний и ума есть всегда, - отвечаю ей настолько уверенным тоном, что на какой-то миг и сам в эти слова верю. Хотя еще несколько часов назад, наедине с самим собой, думал ровно противоположное. Но тогда речь шла обо мне. А не о ней.

Она тихо хмыкает, а я продолжаю. Вслепую – во всех смыслах.

- Верно, в Лондонский Университет на Трансфигурацию вы теперь поступать вряд ли захотите, но можно же придумать что-то другое. Да и исследование проклятий не стоит на месте – кто знает, может через пару месяцев...

- Я не собиралась поступать на Трансфигурацию. И вообще в Университет, - преребивает она меня едва слышно, словно говорит не столько со мной, сколько сама с собою.

- А куда? - спрашиваю я удивленно. Я был настолько уверен...

Молчит. Только дыхание у нее меняется. Плачет?

- Мисс Грейнджер...

- Это уже неважно, сэр. Я все равно не смогу выйти на улицу. Тем более, на маггловскую. Проклятие Тролля никакими чарами не замаскируешь, только если чары необнаружения использовать, так что...

- Вы хотели жить в маггловском мире? Но вы же получили магическое образование в лучшей школе Волшебной Британии...

- Сэр, вы говорили, что у вас дом в каком-то маггловском городке, говорит она сквозь слезы. - И что там у вас прекрасная лаборатория. Я видела, как легко вы создаете самые сложные зелья – если ингредиенты под рукой и все необходимое лежит точно на своих местах. Я думала, что попрошусь к вам в ученицы. Степень Мастера Зелий у вас есть, так что диплом бы я со временем тоже получила. А вы могли бы работать почти по-прежнему. А я ездила бы в Лондон за травами и всем остальным, что требуется для зелий. Отвозила бы готовые зелья в аптеки и в Мунго. И ассистировала бы вам. Но теперь это невозможно.

Вот теперь я растерялся окончательно.

- А зачем вам это было нужно? Если вы интересовались Зельями, вы бы получили диплом в Университете, причем гораздо быстрее и безо всей этой мороки с помощью мне. Мисс Грейнджер, вы же не из тех ретроградов, которые считают, что учиться у Мастера – единственный вариант, и...

Обрываю себя на полуслове. Слишком зло прозвучали бы мои слова, что не стоит меня жалеть и из жалости тратить на меня свое время. Слишком зло и слишком неуместно. Грейнджер может примерить все это на себя, и тогда станет еще хуже.

- Это уже неважно, сэр... - произносит она обреченно, и мне становится совсем тошно.

- Я так не считаю, мисс Грейнджер. Я не сомневаюсь, что учить вас было бы очень приятно. Вы всегда схватывали все на лету, ваши вопросы были интересными и заставляли меня поломать голову, вы...

Прикусываю язык – ей сейчас только о том и слушать, что она мне нравится уже давно... Примет за издевку. Я бы принял.

Она шмыгает носом и повторяет с тяжелым вздохом:
- Теперь это все уже неважно.

- Мисс Грейнджер, все это по-прежнему важно. Если вы хотите у меня учиться – я буду только рад. Вы не хотите, чтобы вас кто-то видел? Я вас не вижу. Если вам от этого легче.

- Легче, но...

- Мы можем наложить на мой дом Фиделиус. Хранителем сделать того же Лонгботтома – доверить ему закупку ингредиентов я вполне могу. Уверен, что он согласится помочь и с продуктами, и с тем, чтобы доставить готовые зелья заказчикам. Вас никто не будет видеть. Но вы будете жить. Почти нормальной жизнью. А не маяться от скуки в этой палате.

Я говорю торопливо, опасаясь, что она не дослушает до конца. Мне легче думается, когда я хожу туда-сюда, поэтому и сейчас я меряю палату шагами. Слишком быстрыми шагами. Слишком незнакомое место.

С силой впечатываюсь бедром в угол тумбочки. Неожиданная боль, напряжение от разговора – все это выливается в длинное витиеватое ругательство.

Гермиона тихо хихикает:
- Не знала, что вы так умеете.

- Я и не так умею, - отвечаю сквозь зубы – как назло, удар пришелся по старой ране от заклятия, а это место гораздо более чувствительно к боли. Хотя, если бы тумбочка была дюймов на десять выше и шагал бы я чуть правее, выглядело бы все еще более комично.

- Ой, извините... Я... я не сообразила сразу, что вам настолько больно – у вас же там след от...

- Хмм... Не думал, что вы в курсе.

- Но я же... когда после Битвы...

- Понятно, мисс Грейнджер.

Теперь настала ее очередь смутиться. Вот и хорошо. По крайней мере, теперь она думает не только о своем проклятии, а и на посторонние темы тоже. Пятьдесят баллов Слизерину, Северус. Или даже сто.

- Вы правда согласны взять меня в обучение? - спрашивает она после долгой паузы.

- Сочту за честь, мисс Грейнджер.

Кажется, прозвучало слишком пафосно. Зато полностью отражает мои мысли.

- Я... это было бы здорово. И насчет Фиделиуса вы здорово придумали. Я... я не смогла бы находиться рядом с людьми, которые видят мое лицо. Это слишком тяжело – когда люди отводят глаза. Или когда в их глазах видишь отвращение. Это... это хуже, чем видеть саму себя в зеркале.

- Зеркал у меня в доме нет. Отец считал их дьявольским изобретением. А мне оно было как-то ни к чему, поэтому руки так и не дошли купить.

Не уверен, но кажется, она улыбается.

- Спасибо, сэр.

- Не за что. А почему вы так и не поделились со мной своими планами прежде?

- Я... я собиралась. Но никак не могла собраться с духом. Правда.

Удивленно приподнимаю бровь. Да чтобы Грейнджер не могла собраться с духом, чтобы поговорить о месте Ученика?! Чушь собачья.

Молчание затягивается, но я его нарушать не собираюсь. Я должен знать, в чем же там дело. Нутром чую – это важно. Очень.

- Сэр, вы только не обижайтесь, пожалуйста. Я понимаю, что сейчас все это нелепо звучит. Но, наверное, лучше, если я это скажу сейчас. Чем если бы сказала до Проклятия.

Ну не тяни же, Грейнджер...

- Сэр, я в этот год много о вас думала. О том, сколько вы сделали для нас всех. И как тяжело вам было играть роль двойного агента. И как трудно было занять директороское кресло после Дамблдора, и... в общем, я многое вспоминала из прошлых лет. И теперь все это воспринималось совсем иначе. И говорить с вами мне было очень интересно. И...

От этих ее „и“ мне становится не по себе. Я не понимаю, к чему она ведет и почему так нервничает. Хочет сознаться, что все это – из жалости? Зачем я только спросил. Идиот упрямый.

- Сэр, я понимаю, что это скорее похоже на лепет фанатки Локхарта, но... Но вам же всего тридцать девять, вы герой войны, вы умный и... И это же естественно, что некоторые студентки думают о вас не только как о преподавателе.

По инерции едва не спрашиваю „А как о ком?“. Вот глупо бы вышло. Она бы решила, что я издеваюсь. Я бы на ее месте так и подумал.

А она не шутит. Она не из тех, кто будет шутить на такую тему. Тем более, сейчас.

- Вы... Вы обиделись, сэр?

Медленно качаю головой.

- Нет. Просто очень удивился.

Мягко говоря. Я был готов к чему угодно, только не к этому. И что ей теперь сказать? Что и сам думал о ней не как о школьнице? Благо, имею право – я уже не директор Хогвартса. И даже не профессор.

Она стоит в паре шагов от меня. Я чувствую. Протяни руку и дотронешься.

Делаю шаг в ее сторону. И притягиваю Грейнджер к себе.

- Тут не на что обижаться. Наоборот. Наоборот...

Глажу ее по голове, зарываюсь лицом в ее волосы. Они все еще пахнут сиренью. Мне тридцать девять. И я чувствую себя полным кретином. Потому что понимаю, что должен ей сейчас что-то сказать. Но что? Что она красивая? Это будет звучать как оскорбление. Злое и изощренное. Но ведь я действительно вижу ее красивой. Насколько может видеть слепой. Хотя... может именно это ей и приятно будет услышать?

- Ты для меня все равно красивая, - произношу я осторожно. - Такая, какой я тебя помню в день Битвы.

Она тяжело вздыхает, и я обнимаю ее. Не так я себе это представлял, совсем не так. Не в такой ситуации. Но мне ли жаловаться?.. Обнимаю ее крепче и невольно усмехаюсь ей в макушку – она замерла, почувствовав, как откликнулось мое тело на ее близость.

- Минерва права, - говорю я неожиданно для самого себя, - я трус. Я бы так и не решился сказать, что вижу в тебе не только ученицу. А молодую и умную женщину, с потрясающими волосами, тонкими изящными ладонями и узкими ступнями.

Она тихо хмыкает, и я заставляю себя умолкнуть. Пока не сболтнул что-то лишнее. Помолчишь – сойдешь за умного. Это я еще двадцать с лишним лет назад усвоил. На всю жизнь.

Разговор с Лонгботтомом занимает всего пару минут. Разговор с Минервой – пару часов. Но она соглашается с моим решением – заклятие Фиделиуса на ближайшие год-два, а потом посмотрим. Может, Гермиона смирится со случившимся и будет относиться ко всему чуть легче. Или – на это я почти не надеюсь, но сама мысль меня греет – я найду, как снять это проклятие.

Я ожидал, что Минерва будет обвинять меня в том, что я воспользовался ситуацией. А она, оказывается, думает, что я делаю все из жалости к „несчастному ребенку“. Но тут же добавляет, что назад мне пути не будет – если я брошу Гермиону, перестану опекать, это может стать для нее последним ударом. И советует взвесить все еще раз. А когда я иронично хмыкаю в ответ, она добавляет, как мне вначале показалось, невпопад:
- Северус, ты же знаешь, что это проклятие оставляет не только внешний след...

Удивленно вскидываю бровь. Она имеет ввиду, что у Гермиона „сильная моральная травма“? Ничего, Грейнджер сильная – справится. Я уверен.

- Северус... - мне кажется или Минерва и вправду смущена? - Ты же знаешь, что Проклятие Тролля не позволит ей зачать ребенка. Это значит, что у вас не будет детей.

Пожимаю плечами. Откуда она взяла, будто я мечтаю о наследнике? Не то чтобы я был категорически против, скорее, я просто об этом не думал. Мне бы со своей жизнью разобраться, какие уж тут дети. Неужели Минерва этого не понимает? Странная она стала за последний год. Директорское кресло на нее так влияет? Раньше я за ней такой сентиментальности и чадолюбия не наблюдал. Хотя, может, просто не замечал. Не видел.

Понадеяться, что хогвартские домовые эльфы уберут в моем старом доме, а не сровняют его с землей.

Договориться с Лонгботтомом, когда он будет привозить продукты и ингредиенты для зелий. Договориться с Минервой, что зелья для больничного крыла буду варить именно я – в паре с Гермионой. И о том, что она побеседует с аптекарями и колдомедиками в Мунго – варить зелья только для больничного крыла было бы слишком скучно. Да и не так много их там требуется.

Аппарировать с Гермионой в глухой переулок рядом с Тупиком Прядильщика. Привести ее домой. Вернее, дать ей довести меня до дома, следуя моим указаниям.
Наложить заклятие Фиделиуса, сделав Лонгботтома Хранителем.

И надеяться, что Гермиона не впадет в депрессию в этом неуютном и мрачном доме.

Гермиона в депрессию не впала. Скорее наоборот – такой деятельной я ее помнил только на первых курсах. И когда она боролась за права домовых эльфов.

Прошло всего несколько дней, а у меня уже было такое ощущение, что вещи в доме живут своей, неподвластной мне жизнью, словно лестницы в Хогвартсе. Причем не книги и лабораторная утварь – они-то вели себя смирно. Перемещались кресла, шкафы, столы... кровать - и та каждый вечер оказывалась на новом месте.

И я не выдерживаю. Срываюсь, глупо и зло. Кричу на Гермиону, что дальше так продолжаться не может – я не в состоянии запомнить, где что находится, если вещи постоянно двигают с место на место. А увидеть я их не могу. И с этим тоже надо считаться.

Выхожу из комнаты, со злостью шарахнув дверью, и уже задним числом думаю – хорошо еще, что вышел именно в дверь, а не впечатался лбом в дверной косяк.

Зато в гостиной сильно прикладываюсь коленом об угол журнального столика, предательски оказавшегося не на своем месте, нащупываю рукой кресло и буквально падаю в него уже без сил. Прямо на забытую там Гермионой маггловскую книгу.

Чувствую, что перегнул палку. Понимаю, что нужно извиниться – наверняка она думает, что я должен был сказать ей все то же самое, только гораздо спокойнее. Но я не могу быть спокойнее! Мне плохо. Я чувствую себя беспомощным калекой даже на своей территории. Которая внезапно оказывается не моей. А враждебно-переменчивой.

Разумом я понимаю, что Гермиона пытается успокоиться этими перестановками, пытается занять свою голову этой игрой, чтобы не думать о проклятии. Я понимаю. Но я устал от того, что должен думать о чувствах окружающих, когда им на меня плевать. Я устал. И хочу быть один.

Гермиона заходит в комнату, садится на подлокотник моего кресла и обнимает меня за плечи.

- Извини. Я не подумала, что тебе это мешает. Ты сказал, что тебе все равно, как тут что выглядит и я...

Клокотавшие внутри злость и горечь уходят, испаряются от ее расстроенного голоса. Обнимаю Гермиону за талию, пересаживаю к себе на колени и зарываюсь лицом в ее пушистые волосы.

- Северус, ты бы хоть сказал, что тебя это раздражало...

- А ты думала, это радовать должно – когда постоянно натыкаешься на вещи, стоящие не на месте? - ворчу ей в ответ. - Когда вынужден передвигаться наощупь и со скоростью улитки? Когда делаешь по комнате несколько шагов и тут же теряешь ориентацию в пространстве?!

- Извини. Я об этом просто не думала, - она тяжело вздыхает и теснее прижимается ко мне. - Северус, пожалуйста, не злись.

- Я не злюсь, - буркаю я тихо.

Не лгу. Я уже действительно не злюсь. Почти.

- Давай, ты будешь сразу говорить, если что-то не так?

Гермиона целует меня в кадык и чуть отстраняется, чтобы не коснуться меня лицом – она почему-то убеждена, что мне это будет неприятно. Переспорить ее я так до сих пор и не смог.

- Договорились.

Ерошу ее волосы и тихо хмыкаю пришедшей в голову мысли:
- Только, давай тогда уж взаимно.

- Хорошо.

Улыбается. Это я по голосу чувствую.

- Я больше не буду ничего переставлять, не предупредив тебя. Да и вообще, мне кажется, я уже все удачно расставила.

Улыбаюсь в ответ, а руки сами тянутся к пуговицам на ее рубашке.

Смеется.

- Кстати, ты не против, если я сменю занавески и покрывала? Кремовые сделали бы помещение более светлым.

Пожимаю плечами:
- Как хочешь.

Мне действительно все равно – я же не вижу этих перемен. А если ей так приятнее – пусть делает. Каталоги ей Минерва передала, пусть играется. Главное, чтобы мебель стояла на своих местах.

Закончилось лето, пролетела осень, шла к концу зима.

Это были самые спокойные месяцы моей жизни. И в каком-то смысле самые ленивые. Я просто жил. Не так, как предыдущий год в Хогвартсе, постоянно ощущая себя калекой, который вот-вот станет никому не нужен. Нет.

Я чувствовал, что нужен Гермионе ничуть не меньше, чем она мне. И что нам хорошо друг с другом – и в лаборатории, и в гостиной, и в спальне. Она обещала не переставлять мои вещи без спросу. Я обещал не целовать ее в губы и не касаться ее лица. Она сказала, что не смогла бы жить вместе со зрячим. И я почти что радовался своей слепоте.

Я варил зелья на заказ и не пытался придумать что-то новое. В самом начале я порывался найти, как снять Проклятие Тролля, вернее, попытаться найти. Но Гермиона пресекла это на корню: мол, если это проклятие считается необратимым уже несколько веков, то бессмысленно искать контрзаклятье. Нужно смириться со случившимся и просто жить дальше. Я пытался спорить, но она только расплакалась и попросила не мучить ее этими бесплодными поисками. Одному мне это было не под силу – без зрения. И я сдался.

Варил с Гермионой зелья, пытаясь обучить ее всему, что знал сам. И тешил себя мыслью, что ей это интересно. А через пару лет она и сама станет Мастером Зелий. Если согласится встретиться лицом к лицу с экзаменующими.

Слушал ее голос, когда она читала мне книги вслух – от старинных магических фолиантов до новинок маггловской литературы. В то, что именно она мне читала, я тоже вслушивался, конечно же. Но удовольствие получал от того, что она читает именно мне. Не из жалости, а потому, что хочет обсудить что-то или поделиться прочитанным.

Гулял с ней по окрестным улицам – ночами, когда ни одного маггла из дома не вытянешь, все спят и видят свои маггловские сны.

Удивлялся тому, как она научилась готовить – я почему-то прежде думал, что ее на кухню и древними свитками не заманишь. А теперь даже привык к домашней выпечке, особенно к слойкам с корицей и орехами. И к шоколадным конфетам ручной работы. Кто бы мне года два назад сказал, что я полюблю сладкое – посоветовал бы проверится в Мунго. Хотя слойки с сыром и луком выходили у Гермионы тоже соблазнительно.

Полюбил засыпать, обняв Гермиону и чувствуя ее тепло.

Полюбил просыпаться не от дребезга будильника, а от того, что она гладит меня по щеке.

Наверное, я был по-своему счастлив в то время. Да, конечно же я был счастлив. Просто как-то странно признавать это. Хотя не признать нельзя – все слишком явно. Но когда начались перемены, я все же не сразу понял, в чем дело и что происходит.

Свеча горит ровно, без треска. Но чем-то неуловимо раздражает. Говорю это Гермионе, а она только удивляется – свеча как свеча, ничего особенного. Но все же проверяет ее на враждебную магию. Чисто. Наверное, померешилось.

День сегодня ясный, солнечные лучи скользят по моему лицу, но от этого у меня странное ощущение. Непривычное. Что-то не так. Вытаскиваю палочку, держу ее наготове и вдруг понимаю, в чем дело. Я вижу. Лишь контуры предметов и размытые пятна, но вижу. Зрение начинает возвращаться.

- Что-то случилось? - удивленно спрашивает Гермиона.

Качаю головой:
- Нет, все в порядке. Померещилось.

Сказать ей правду я не решаюсь. Тем более, я не уверен, что улучшение не временное. И моя рубашка просто не может быть бордового цвета – я всегда носил только черные и белые.

Улучшение было не временным. Наверное, мне полагалось радоваться, что зрение ко мне вернулось, но... Гермиона говорила, что не могла бы жить со зрячим. А я хочу жить с нею. И правду я ей сказать не могу. Она все равно не поверит, что я привык к ней, такой, какая она есть.

Я даже могу ей простить, что все мои новые рубашки подозрительно ярких цветов – бордовая, темно-зеленая, изумрудная, синяя и – ох, Мерлин - в мелкую сине-красную клеточку. Уверен, она не стремилась превратить меня в посмешище. Просто ей кажется, что мне так к лицу. Странный вкус.

Она мне нужна, и я просто не вижу другого выхода. Кроме лжи.

Если я столько лет подряд водил за нос ненавидящих меня Упивающихся, то неужели я не смогу притворяться перед любящей меня гриффиндоркой? Раз уж действительно боюсь потерять ее любовь.

Я справлюсь. Не знаю, что мне сейчас подсунуло провидение – лимон или пресловутую лимионную дольку, но лимонад я сделаю. Я найду способ уничтожить проклятие. Я даже знаю, с чего я начну – с тех книг по Темной магии, которые Гермиона читать вслух не хотела. За прошедшие месяцы я прокручивал в голове сотни возможных вариантов, теперь надо отсеять лишнее и определиться, какой именно вариант более реален. Я справлюсь – теперь даже один.

Если осторожно встать ночью и спуститься в лабораторию, то у меня будет пара часов для чтения присвете Люмоса. Если Гермиона проснется и будет меня искать, я услышу.

А когда у меня будут первые связные идеи, можно будет поговорить с Лонгботтомом. Все равно Гермиона упрямо не выходит из спальни в те часы, когда он должен придти к нам.

Лонгботтом меня поймет. И добудет все, что мне потребуется для зелья.

Лето подошло к концу. Гермиона говорит, что я стал слишком задумчивым и напряженным. Несколько раз спрашивала, не собираюсь ли я что-то изменить в наших отношениях. Меня этот вопрос насторожил. Неужели она что-то заметила? Только не сейчас, пожалуйста, только не сейчас. Я уже почти подобрал формулу зелья, уже рассчитал какой обряд изгнания темных сил нужно модифицировать, уже... Остались мелочи – добыть нужные ингредиенты, сварить зелье, провести обряд. С первым Лонгботтом справится, остальное – за мной.

Кручу в пальцах палочку – это помогает мне думать. Три поворота в одну сторону, четыре в другую – имитация того, как надо будет мешать зелье при варке. Три в одну, четыре в другую. Пауза. Все верно. Именно такой ритм будет оптимален, потому что...

- Ответь же, Северус!

Гермиона чуть встряхивает меня за плечо и я поворачиваюсь к ней, не открывая глаз.

- Северус, я тебе мешаю?

- Что? - хмурюсь в ответ. Интуитивно чувствую, что ответ „Не мешай, я думаю“ сейчас не к месту. Я прослушал, о чем она говорила. Кажется, очень невовремя прослушал.

- Ты сам на себя не похож. Замкнулся, думаешь о своем. Не слушаешь, когда я тебе что-то рассказываю или читаю вслух. Я... Я тебе мешаю? Ты просто не хочешь сказать мне, что я тут лишняя? Что тебе лучше одному...

С трудом сдерживаюсь, чтобы не посмотреть ей прямо в глаза. Нельзя. Не сейчас. Нельзя...

Медленно выдыхаю и произношу как можно спокойнее:
- Не говори ерунды. Ты мне очень нужна. И я тебя люблю, - не выдерживаю и чуть усмехаюсь: - И не надейся, никуда я тебя не отпущу. Ни за что.

- Но с тобой что-то происходит...

- Со мной все в порядке. Успокойся.

Гермиона недоверчиво вздыхает, и я притягиваю ее к себе. Как же я жду того момента, когда можно будет перестать скрывать от нее, что я снова все вижу. Перестать скрываться и опасаться, что она захочет уйти от меня. А то, что ее лицо снова станет прежним – это будет приятное дополнение.

Еще один-два месяца и...

Думаю, я все просчитал верно. Лонгботтом принес все необходимые составляющие. Даже свежую Росу Полнолуния ему удалось достать – редкий ингредиент, такую росу можно собирать лишь в полночь полнолуния, только при ясной луне и только с определенных трав.

Вот сегодня ночью и попробую сварить первую порцию. Росу можно хранить лишь три ночи, первая уже миновала, так что у меня будет только две попытки. Следующих опытов предется ждать не меньше месяца. А то и двух.

Лонгботтом рассказывает, как травник хвастался новыми закупками. Рассказывает, и машет руками. Куда ни попадя.

Успеваю поймать флакон с росой уже почти у самого пола. Да чтобы я еще хоть раз пустил Лонгботтома к себе в лабораторию! Проще парочку гиппогрифов запустить - урону меньше.

Только что-то тут не так. Он что, даже не заметил, что чуть не уничтожил один из самых редких ингредиентов зелья?!

- Зрение давно к вам вернулось? - спрашивает он спокойно. Безо всякого удивления.

Мерлин... Да как же я мог так по-глупому проколоться?.. Я же все время начеку был. Осторожнее, чем в последний год перед Битвой.

- Пару недель назад. Расскажете Гермионе - отравлю.

Улыбается, как идиот на ярмарке. Сказать ему, что не пошутил? Нелепо как-то.

- Сэр, я же не полный придурок. Вот сами и скажете. Если у вас все получится с зельем.

Медленно выдыхаю. А губы уже сами кривятся в усмешке.

- Не "если", Лонгботтом. "Когда". Когда все получится с зельем.

Первый опыт не удался – цвет зелья вышел явно не тот. Я очень пытался скрыть разочарование, иначе все пришлось бы объяснять Гермионе. Я убеждал себя, что и второй опыт не обязательно выйдет удачным – кто знает, сколько попыток мне потребуется... Убеждал. И убедил.

А когда зелье вдруг оказалось правильного цвета – темно-рубинового – и нужной консистенции, я растерялся. Как в полусне проверил те магические свойства, что можно было проверить без обряда – все сходилось.

Сам обряд я рассчитал уже давно: долго думал над природой Проклятия Тролля и нашел-таки зацепку. Проклятие действовало на кожные покровы, а предмет, на котором оно хранилось, рассыпался в прах. Во многом похоже на Проклятие льда – только от него человек впадал в кому от переохлаждения, а хранивший проклятие предмет покрывался инеем и разваливался на части. Обряд, нейтрализующий это проклятие, вычислили еще в начале века, так что...

Я был уверен, что просчитал абсолютно все – что нужно оставить от обряда, что убрать, что изменить. И зелье вышло точь-в-точь как по моим расчетам.

Думать о том, что я могу ошибаться, было страшно. Но мои выкладки читал и Лонгботтом, причем разбирал их с дотошностью, на которую я даже не надеялся. А мне очень хотелось верить, что я прав. И что единственная загвоздка теперь – как-то объяснить все Гермионе.

Одно я знал точно, сознаваться в том, что я не слеп, нельзя. Она мне этого не простит. Лучше умная ложь, чем глупое признание, после которого вся моя жизнь будет разрушена. Нет, на это я не решусь. Тем более, у меня была идея, как выкрутиться из этой ситуации. И наутро я решил поговорить с Гермионой.

Решил поговорить. А вот завести разговор никак решиться не могу. Хотя знаю, что зелье должно храниться не больше двух суток. И знаю, что идеальное время для обряда будет в полночь. Знаю, но не могу заставить себя сказать ни слова.

- Северус? Ты меня опять совсем не слушаешь... Ну о чем ты думаешь все время? И почему мне это знать не следует?!

В голосе обида. В глазах наверняка слезы. Хорошо, что мои веки сейчас прикрыты – взгляд мог бы выдать.

Набираю полную грудь воздуха и пытаюсь успокоиться. Самое трудное – начать. А потом слова придут сами.

- Извини. Прослушал. Дело в том, что... Гермиона, я долго думал над нашим состоянием – моей слепотой и твоим проклятием. Думал и пришел к выводу, что это именно тот случай, когда легче решить две задачи сразу, чем каждую по отдельности. Не хотел говорить тебе, пока у меня не будет что-то конкретное.

Перевожу дыхание. И чувствую, что она не сводит с меня взгляда. Хоть и молчит.

- Я просчитал все мысленно, обсудил с Лонгботтомом...

- Но не со мной?! - перебивает она меня. - Почему ты мог обсудить это с Невиллом, но не со мной...

Улыбаюсь в ответ. Надеюсь, что вышло успокаивающе, а не нервно.

- Гермиона, ну подумай сама... Разве я когда-то делал что-то просто так? Это же очевидно - такая магия не терпит женского вмешательства, особенно раз проклятие было наложено женщиной.

- Это еще спорный вопрос, было ли в Лестранж что-то женское... - буркает она тихо.

Просто чтобы сказать хоть что-то. Вместо того, чтобы признать поражение. Похоже, она переняла мою тактику. Хотя вряд ли нарочно.

Усмехаюсь и приобнимаю ее за плечи. Гермиона тихо охает – кажется, я опрокинул молочник. Она шепчет очищающее заклинание и только тогда дает обнять себя.

- Насчет женственности не уверен, но вот чисто биологически – она определенно женщина. Вернее, я не проверял, но...

Гермиона прыскает смехом, но тут же снова становится серьезной:
- Хорошо, я была не права. Так что ты придумал?

- Я сварил зелье. Аналог того, что используется для Проклятия льда. И продумал, как модифицировать обряд, который помогает для снятия того проклятия. Уверен, что все точно. Зелье... единственно в чем я не уверен, так это в цвете. Но интуиция подсказывает, что все получилось. Посмотришь? Оно должно быть темно-рубиновым. Если это так, я объясню тебе, как нужно будет расставить свечи – обряд проведем сегодня ночью.

Она замирает под моими руками и очень долго молчит. А потом произносит чуть слышно:
- Если все пройдет удачно, то к тебе вернется зрение, а ко мне – моя нормальная внешность?

- Да. А если будет неудача, во что я не верю, – добавляю я торопливо, - то ничего не изменится. Мне просто придется просчитать все заново и пытаться еще и еще...

- Для тебя это так важно? - говорить она грустно.

- Мне так будет легче работать, да и ты будешь счастливее, если сможешь спокойно выходить на улицу.

Она вздыхает, и в этом вздохе мне слышится недоверие. Она считает, что все впустую и что я бессилен против ее проклятия? Ничего, я докажу, докажу, что мне это по силам. Если не этой ночью, то позже. Но обязательно докажу. Потому что притворяться слепым всю жизнь мне будет не под силу.

Гермиона расставляет свечи на полу так, чтобы они образовывали пентограмму. В центре – подставка для котла, в котором медленно колышется рубиновая жидкость. Колышется сама по себе – от собственной магии.

В обряде должны участвовать двое – тот, кто варил зелье и вызовет силу стихии воды, и тот, кого нужно избавить от проклятия. Но Гермионе я сказал, что именно потому, что исцеление нужно нам обоим.

Свечи расставлены, их огонь горит ровно и ясно. Гермиона умывается тепловатым зельем из котла – так, чтобы оно потом попало обратно в котел.

Читаю заклинание, формулу которого я так долго рассчитывал. И жду. Переговариваться сейчас уже можно, но сказать мне нечего. Гермиона тоже молчит.

Зелье должно загореться тихим рубиновым пламенем и выгореть до конца, унося с собой темные силы, что Беллатрикс направила на Гермиону.

Должно. Но не загорается. Оно бледнеет до серебристого цвета, и лишь тогда появляется тусклое белое пламя, которое почти не дает света. Я просчитался. Гермиона тяжело вздыхает, и я даже боюсь думать, что творится у нее на душе.

И в этот момент серебристый огонь вспыхивает и становится ярко-рубиновым, слепящим. Огонь поднимается вверх почти на метр и принимает форму цветка с пятью лепестками.

Чувствую, что по щекам текут слезы. Нет, не от переизбытка эмоций, хоть внутри у меня все буквально дрожит от напряжения. Нет... Огонь слишком яркий и режет глаза. Но если я закрою их прямо сейчас – Гермиона догадается. А обряд еще не закончен, и я не уверен стопроцентно, что у меня все получилось.

Вздрагиваю от того, что она зажимает мне глаза ладонью, и тихо шипит:
- Ну ты же лучше меня знаешь, что тебе еще долго нельзя будет смотреть на яркий свет. Тебе нельзя так рисковать. Зачем этот обряд, если ты в результате снова ослепнешь?!

Молчу, пытаясь разобраться в сумбуре мыслей. Так она знала? И делала вид, что верит моей игре?

Гермиона тихо охает и убирает ладонь.

Приоткрываю глаза – огонь уже догорел, а она стоит, закрыв лицо руками. Обнимаю ее и несколько минут мы просто молчим, а потом Гермиона поднимает ко мне лицо:

- Что-то изменилось? Когда огненный цветок рассыпался искрами, мне в лицо словно кипятком плеснули. А потом все прошло...

- Изменилось, - отвечаю я глухо.

- Я... я стала как прежде?

- Почти.

- Почти?..

- Гораздо красивее. Женственнее.

Она неуверенно улыбается, и я продолжаю:
- Я тебя последний раз до проклятия видел в Хижине. Чумазую, растрепанную, невыспавшуюся и...

Гермиона смеется, а я боюсь продолжения разговора. Потому что рано или поздно речь пойдет о моей лжи.

- А ты... ты сам в порядке?

Молча киваю.

Мы поднимаемся из лаборатории в гостиную и садимся на диван – поговорить. Я боюсь ее обвинений. Боюсь, но пытаюсь убедить себя, что если она подыгрывала мне прежде, то простит и сейчас. Поэтому я начинаю сам.

- Ты не раз говорила, что не смогла бы жить вместе со зрячим. А я не хотел, чтобы ты уходила. Мне было проще притвориться, чем сознаться.

Гермиона молчит долго, очень долго. И когда я уже думаю, что она не ответит, она произносит расстроенно:
- А я думала, что ты меня просто жалеешь. Что тебе неприятно быть со мной, но уйти у тебя духу не хватает. Поэтому я с тобой тогда и говорила, не хочешь ли ты что-то изменить. Чтобы у тебя был повод все высказать.

Ну не говорить же ей, что лично мне не так уж и важно, что с ее лицом? Я привык. Привык к ней такой, какая она есть. Хотя взбреди ей в голову остричь ее чудесные волосы, я бы настаивал на магических способах восстановления. Сразу же, немедленно.

- А потом я поняла, что ты ищешь, как уничтожить проклятие. И что для тебя это очень важно. Чтобы я не выглядела отталкивающе.

Качаю головой:
- Нет, чтобы ты, наконец, успокоилась. И чтобы мне можно было не скрывать то, что я снова вижу. Я устал притворяться, что зрение не вернулось.

- Ну-ну, - мягко усмехается она. - Это ты Волдеморта и Упивающихся обманывать мог, потому что им ты был безразличен. А вот скрыть подобное от любящей тебя женщины – во сто крат сложнее.

Улыбаюсь. Она права. Мне даже добавить нечего.

Мы оба слишком взбудоражены от того, что проклятие удалось снять, поэтому так и сидим до утра.

А с рассветом улицу наполняет шум – соседи идут на работу, улочка оживает. Год назад неподалеку построили новый завод, в старых домах поселились люди, район перестал быть таким заброшенным, как прежде.

Заклятие Фиделиуса нам больше не нужно, и Гермиона выходит на крыльцо - ей наверняка хочется убедиться, что магглы увидят ее нормальной. Симпатичной молодой женщиной. А не полутроллем.

Выхожу следом, чуть замешкавшись, чтобы накинуть теплую мантию и захватить мантию Гермионы – по утрам сейчас уже прохладно.

Сосед, белобрысый коренастый парень, радостно улыбается Гермионе, но при виде меня тут же хмурится, и я безо всякой легилименции читаю в его недовольном взгляде: „Вот только увидишь красивую девушку, с ней рядом тут же оказывается какой-то хмырь“. Приятно.

Гермиона улыбается ему в ответ. Накидываю ей на плечи мантию и притягиваю к себе. Наверное, слишком хозяйским жестом, слишком уж желая продемонстрировать, что это моя женщина и заглядываться на нее не стоит. Гермиона чувствует это, запрокидывает голову и целует меня в подбородок. Довольно жмурюсь – и от такого нужного мне здесь и сейчас поцелуя, и от дразнящего солнца, и от недовольного взгляда соседа.

Мы еще долго стоим так на пороге, улыбаясь. А потом я не выдерживаю и целую ее в губы. Впервые за все это время.

~ fin ~

П.С. только совсем не поняла, при чем тут:

Angel_of_Death, Tori67106, WingedWolf,
спасибо ))

dinka, спасибо )
Думаю, все это увело бы в сторону от сказки )