Это всё осень дорожно-серая, глупая, глупая повседневность. Носом наружу – какая смелость выбросить прочь дремоту и леность. Выстоять сможешь – и будешь первая, что же ты маешься перед входом?
Это всё слякоть – покамест прошлая, маркая снами и прочим бредом, вот и мерещится: кто-то пледом плечи укутывает, а следом тянется ниточка полуночная (будто из мест, что зовутся домом).

Ты торчишь перед телевизором,
Чтобы выучить, как влюбляться,
Или проще – как притворяться,
Что мечты нам теперь не снятся:
Слишком взрослыми стали сны.

Всё продумано и готово: букетик, открытка и ленточка, вот и дернулась, право слово. Не правда ли, милая девочка?
Ты ведь знаешь, о чём нужно ей сказать, так же – что показать и на чём сыграть, потому прорубить бы саднящий след. Ну а время-песок за семнадцать лет ты надеешься выкупить за бесплатно: что-то врёшь столь лирически, но нескладно. Она сдерживается, лишь бы не рассмеяться, и от этого так и хочется заслоняться.
Разговор отдаёт сарказмом и немного -- дешёвой драмой, было б время сказать о разном и оставить с открытой раной, но, похоже, пока напрасно: дочь в кого-то пошла упрямой.
Когда тридцать минут спустя она покидает столик, и кривится какой-нибудь ботаник и трудоголик в одинокой душе при прямой спине, её время не плачет и ростками не колосится. «Что же ты предлагаешь, всё забыть и с тобой сродниться? Вот уж точно не то, что так нужно мне».

Не надо спешить, бабушка,
Мерить весами мир,
Всё – из последних сил.
Не стоит спешить, бабушка,
Ждать только вязь и ил,
Время – не твой кумир.

Зачем же спешить, бабушка,
Резать тугую нить,
Память не бередить?
Не надо спешить, бабушка,
Прошлому отслужить.

Надо ведь просто жить.

Старый двор.
Как вспомнишь о нём, так и жди беды,
Ведь не хватит теперь отваги
Приходить с вереницей своих проблем.

Старый двор.
И пальцы дрожат оставлять следы
Как на чистом листе бумаги,
Не замаранном чем-то совсем не тем.

Вроде бы бьёшься, чтоб побольнее,
чтобы чётко по кромке линии:
там – за счастьем, туда – за хворостом,
не решала бы ты заранее.

В октябре дышится тяжелее…
Впрочем, это куда красивее,
чем выкашливать что-то с возрастом
И с ненужным житейским знанием.

«Вот приеду – и всё». Это очень паршивый довод.
Денег – ровно на два билета.
Влюблена не в него, в персонально жестокий город,
не отысканный по приметам,
в отражение худшего, в, собственно, странный голод,
что по мне же бьёт рикошетом.

Всё не то. Затиралась бы суть, коротил бы провод…
ну и далее по сюжету.
Ведь могла бы за годы найти и получше повод,
чем смотреть
и молчать об этом.

Я не помню причин и следствий,
взглядов, поводов и приветствий,
я не помню, когда и как
мы с тобою вдруг стали друзьями.
Помню только число. А вот с датой пошли накладки.
Марафон из полсотни бедствий
и сомнений «а что бы, если…»
затирается, как пиджак:
всё бесформеннее с годами,
всё роднее заплаты, потрёпанный вид и складки.

Внесезонная осень не прячет нос,
Забираясь под шарф, в воротник пальто,
В рукава. И как будто бы невсерьез
Лапой трогает старый больной невроз.
... По привычке почти что дремлю в метро,
Я самой же себе никто.

***

Никогда не пытайся меня спасти:
Это точно того не стоит,
Да и я не из тех, кто строит,
Но из тех, кто всю жизнь обречен плести
Обескровленное «Прости».

У меня есть работа, и ВУЗ, и дом,
Предпосылки к непостоянству,
Что чинят череду препятствий,
Чертов график, с которым дышу с трудом,
И все вместе – тугим узлом.

А меж тем я ничья, но и не своя.
Что ж, раз к этому и стремилась,
Жить другими не научилась,
Но попробую, муха из янтаря,
Чтоб хоть это не вышло зря.

(счастье)

Осточертели серые квартиры:
метраж изучен до последнего куска обоев, бреши в потолке,
дурной двери, ведущей на балкон, стола в пыли и пыли под столом.
Уже зима, и где-то там, в пространстве улицы за выцветшим стеклом,
есть жизнь, в которую, не думая (и хоть сейчас) -- сорваться налегке…
Но кокон из осклизлой паутины
столь прочен, что пока бездумным сожалениям его не разорвать,
и остается только верить. Вдруг тоска однажды пересилит грусть
часов, отпущенных рутине, дней и лет? По-новому забьется пульс,
и будет время жить по-настоящему, а не пытаться удержать
воспоминаний давние картины.

…Огни вечерних улиц кажутся ярки
и отдаляются без лишних разговоров,
мой маятник колеблется за грань.
И так хотелось избежать самоповторов,
что получалось и себя не жаль,
как и намеченного курса вопреки
тому, который точно был бы идеален.

… И неважно, как долго стучит в груди
камертон, как и раньше задетый твоим плечом,
взглядом, голосом и обрывками неушедшего.
Я всегда поражалась, как «приходи»
оборачивается вдруг вывернутым плащом,
разноликостью потерявшего и нашедшего,
но теряться не хочется. Лишнее –
когда выкинуть проще, чем перекроить себя,
чем принять то, что есть, запомнить, чего не будет; а
ты не лишний – моё недоличное,
но с которым так мало, почти ничего нельзя.
… это проще ведь чувствовать, чем переводить в слова.

Я не умею говорить красивых слов,
ведь что в них толку, если им не веришь?
Главнейшая гласит основа из основ,
что мерами стандарта не измеришь
особый вес протянутой руки,
длину бесед, уместность странных фраз,
оброненных по случаю и без;
очередной обыденный рассказ
и невозможно схожий интерес
к простым вещам... иные пустяки,
что делались чему-то вопреки.
Пусть мы торопимся, не высказав почти
слова неизмеримо долгой дружбы,
пересекаются два жизненных пути,
и это на сегодня то, что нужно.