Комментарии к фанфику "Счет, которого не было", автор Констанция,ангст, романс,РG-15, макси. Каждый развратен до той черты, которую сам для себя устанавливает. Леопольд фон Захер-Мазох.
Название: Счет, которого не было Автор: Констанция Бета: Allora Жанр: гет, ангст, романс Пейринг: СС и ЛЭ Рейтинг: РG-15 (если модераторы решат что R - я не против, просто я путаюсь в этой градации) Размер: макси Дисклаймер: Автору авторово. Комментарии: .... Статус: текст закончен, в процессе вычитки. Отношение к критике: нейтральное (но к хамскому тону - негативное) Предупреждения: Каждый развратен до той черты, которую сам для себя устанавливает. Леопольд фон Захер-Мазох.
Поттер врывается ко мне в палату с таким грохотом, что я невольно морщусь. Мальчишка орет на меня с яростью, как год назад, в день смерти Альбуса.
- Как вы могли?! Почему вы мне не сказали?! Тогда я хотя бы знал! Хотя бы надеялся!
На шум приходят колдомедики и выводят Золотого мальчика в коридор, откуда еще долго раздаются его возмущенные возгласы. А потом снова наступает тишина.
Тишина – это хорошо. Правильно. Наверное, так и должен выглядеть рай – тихо и безлюдно. Воплощение покоя. Не нужно никуда спешить, не нужно ничего делать. Просто быть.
Если бы колдомедики не предупредили меня заранее, я бы думал, что Поттер злится, что его растили на убой. Но на это он как раз не злился – принял как данность. А тут - раскричался. Придурок. В отца.
Тишина была недолгой – в палату зашла она. Стала извиняться за Гарри, говорить, что это он от потрясения, что он придет в себя и все поймет, просто сейчас на ребенка слишком многое навалилось...
На ребенка. Это она так сказала. А Поттеру сейчас почти восемнадцать. Тоже мне, ребенок. Но ей, наверное, сложно осознать до конца, что этот так похожий на Джеймса парень – ее сын. В восемьдесят первом Джеймс выглядел ненамного старше, чем Поттер сейчас. И Лили время пощадило. Нет, заметно, что ей уже не двадцать, но и на тридцать восемь она не выглядит. Не скажешь, что она мать Поттера. Скорее, сестра.
- Сев, ты меня не слушаешь... Злишься? Ну не надо...
- Слушаю. Не злюсь.
Голос у меня хриплый и неприятный, как карканье ворона. Колдомедики, правда, сразу сказали, что первые дни так и будет, а потом все вернется в норму. Им виднее.
Я действительно не злюсь. Возгласы Поттера раздражали меня не столько содержанием, сколько громкостью. Хотелось тишины. Тихий голос Лили не раздражает, но и радости я не чувствую. Ничего не чувствую. Кроме того, что из форточки тянет холодом. Надо бы встать и закрыть ее, или хотя бы попросить Лили. Но это означает делать что-то, чего можно и не делать. Поэтому не встаю. И не прошу. Сойдет и так.
Она берет меня за руку и рассказывает, как очнулась в маггловской больнице, как приехала в Лондон, не решаясь отправиться в школу, увидела последний выпуск „Пророка“ и отправилась к Уизли, в Нору. К Гарри. Как боялась, что он ей не поверит, что она не будет ему нужна. И как обрадовалась, что он понял ее с полуслова и был счастлив ее появлению.
Наверное, она ждет от меня того же – что я буду счастлив ее видеть. Разумом я понимаю – это потрясающе, что все получилось, что Лили жива и все у нее будет хорошо. У меня получилось. Но эмоций это не вызывает.
Не так я себе все это представлял прежде. Думал, приду в ту маггловскую больницу, как только мне сообщат, что Лили вышла из комы. Буду сидеть у ее кровати, держать Лили за руку и рассказывать последние новости, обсуждать с ней, куда лучше отправиться в волшебном мире сначала – в Мунго, в министерство или все же к Поттеру. Боялся, что буду выглядеть восторженным идиотом, жалким и пускающим слюни от восторга. И что она рано или поздно попросит меня отодвинуться, потому что ей неприятно быть близко к человеку, который виноват в смерти Джеймса и в том, что из ее жизни вычеркнуто столько лет.
Все вышло с точностью до наоборот. Я пришел в себя только через две недели после Битвы – антидот от яда Нагини я сварил отменный, но крови потерял много, так что выздоровление затянулось. Не знаю, должен ли я радоваться тому, что выжил. В Межмирье было тихо и спокойно. Почти что рай. А тут надоедливые колдомедики, шумный Поттер... и Лили, которой мне, как выяснилось, нечего сказать.
Заставляю себя улыбнуться и выдавить что-то ободряющее. Она прощается и уходит, пообещав навестить меня завтра. И снова наступает тишина. Теперь в этом беззвучии не хватает ее голоса. Наверное, я должен был попросить Лили остаться еще ненадолго. Но это означало бы говорить. Действовать. А мне хочется замереть в безвременьи и ничего не делать. Жаль только, что она ушла. Но ей наверняка нужен другой я – такой, каким она меня помнит по Хогвартсу. Чтобы я что-то рассказывал, придумывал. А я сейчас на это не способен. Не уверен, что я способен вообще хоть на что-то. И мне очень не хочется думать о том, что скорее всего я ей не нужен вовсе – ни теперешний, ни прежний. Ей нужен Джеймс, который погиб по моей вине. И которого ей заменит сын, так похожий на своего отца. Уизли тоже рыжая, значит, и внуки будут похожи на Лили. Наверное, она все же будет по-своему счастлива. И сделка с Мойрой была не напрасна.
Я очень хорошо помню тот Самайн, в восемьдесят первом. Помню, как Дамблдор вызвал меня к себе в кабинет среди ночи и рассказал о смерти Лили. Помню, как аппарировал после этого разговора в Годрикову Лощину – я должен был увидеть ее дом. И ее тело. Попрощаться и запомнить увиденное навсегда. Авроры еще ничего не тронули, только делали колдографии. Лили лежала среди развалин и казалась уснувшей. Авада не оставляет следов...
Дамблдор обещал спасти Лили, но не спас. Я так надеялся, что он справит то, что я натворил, но чуда не случилось. Я предал Лили, рассказал Волдеморту о пророчестве, и теперь ее больше нет. И ничего не изменить... Лучше бы Волдеморт убил меня, а не ее. Я бы отдал все что угодно, лишь бы изменить случившееся. Но выкрасть хроноворот мне не удастся, их слишком хорошо охраняют. Остается принять ту роль, что навязывает мне Дамблдор, как бы тошно это ни было. По счетам нужно платить. Даже если это не возвращает умерших.
Я помню это так хорошо, словно все произошло пару минут назад. На мне маскирующие чары, и я уверен, что аврорам меня не обнаружить. Тем неожиданнее услышать совсем рядом с собой голос. Детский и звонкий. Который не слышит никто из сновавших поблизости авроров.
- А ты и вправду хочешь вернуть ее любой ценой?
Девочка лет восьми с такой легкостью прочитала мои мысли? Но как?! Вслух же я ничего не говорил.
- Тебя смущает мой вид? Хорошо, я могу выглядеть старше, думала, тебе будет спокойнее говорить с ребенком... - вздохнула девочка.
Контуры ее тела подергиваются розоватым туманом и расплываются, а через пару мгновений передо мной стоит чуть полноватая старуха, немного напоминающая хозяйку лавки сладостей в Хогсмиде.
- Так лучше? - спрашивает она с интонациями доброй бабушки.
По крайней мере, так я себе представлял добрых бабушек по описанию Лили – она свою бабушку любила и долго плакала, когда получила от родителей письмо, что старушка умерла.
Человек так меняться не может, ведь оборотное зелье она – или оно – не пила. Метаморф на такие перемены тоже не способен. Демон? Не похоже. Но что же это такое и...
- Мойра, - улыбается в ответ на мои мысли старушка. - Называй меня Мойрой. Мне нравится это имя. Пусть я не богиня судьбы, но вмешиваться в человеческую жизнь люблю.
Она переводит взгляд на развалины и качает головой: - Не люблю, когда такое происходит. Нам от таких всплесков ненависти и любви становится не по себе. Жалко девочку. Хорошая.
- Да, ты права. Я хочу вернуть ее любой ценой, - отвечаю на ее первый вопрос и замираю в напряжении.
Она задумчиво разглядывает меня, а потом улыбается какой-то нереальной, потусторонней улыбкой: - Верно, хочешь. Хотя не совсем представляешь себе, что значит „любой ценой“. Жизнь твоя мне не нужна. Мне вообще ничего не нужно. Моя выгода – в удовольствии от вмешательства в полотно жизни. Нить оборвалась, но еще можно связать ее концы в узелок и спрятать его на изнанке так, что общий рисунок не пострадает. Это красиво. Хотя не все это понимают.
Меня бросает то в жар, то в холод. Я понимаю, нутром чувствую – Мойра не шутит. Она может вернуть Лили. И что бы ей ни было нужно, я это дам.
- Девочка пыталась защитить своего сына, и, когда тело ее было убито, душа не хотела уходить из этого мира до последнего, чтобы попытаться как-то помочь ребенку. Она еще не ушла совсем, хоть тело уже мертво. Но и призраком не стала. Оживить твою девочку полностью мне не под силу. Да и не только мне...
- А что под силу? - спрашиваю я шепотом. Мне страшно задавать этот вопрос, потому что я боюсь услышать ответ „ничего“.
- Почти ничего, - улыбается она мягко. - Я могу вернуть душу обратно в тело и запереть ее там до того момента, пока не наберется достаточно жизненной силы, чтобы новое срослось со старым и твоя девочка очнулась. До тех пор ее состояние будет похоже на то, что вы, люди, называете комой. Только близость магии твоей девочке будет нежелательна. Аппарировать с нею ты пару раз сможешь, но потом ей лучше быть подальше от волшебного мира.
- А когда жизненной силы наберется достаточно? Я... ты же можешь взять мою жизнь, Мойра. Я согласен.
- Мне не нужны чужие жизни, человек, - Мойра кривит рот в презрительной усмешке и смотрит на меня с укоризной. - И душа мне твоя не нужна. Я не демон. Хотя то, что я тебе предлагаю и сродни магии дементоров.
- Извини, - произношу я поспешно, пока она не обиделась на мои слова всерьез. - Я просто не знаю, чего ты хочешь и...
- Я хочу помочь этой девочке. Больше мне ничего не надо. Я знаю, что она переживает за сына и стремится вернуться в мир живых. Поэтому она согласится принять твой дар. Если ты сам не испугаешься.
- Не испугаюсь.
Она снова разглядывает меня со смесью любопытства и... жалости?
- Жизненная сила накапливается долго. Не буду лукавить, на это уйдет не меньше дюжины лет. Но и не больше двух дюжин.
Одна или две дюжины? Лили тогда будет тридцать три или даже сорок пять...
- Это все, что я могу предложить тебе, человек. Если ты согласишься, то я сделаю так, что твоя жизненная сила будет уходить к ней. Ровно до того момента, как силы накопится достаточно, чтобы разгладился узелок, связывающий оборванные концы нити. Потом для тебя все пойдет так же, как шло до обряда.
Медленно киваю. Не потому, что не могу решиться, просто я не совсем понял, что именно от меня требуется и что я должен делать.
Мойра вздыхает.
- Какой ты непонятливый, человек. Жизненная сила – это радость, радость жизни. Все те положительные эмоции, что ты чувствуешь. После обряда они притупятся, хоть и не исчезнут окончательно. Останется их бледная тень, контур. Скорее мысль о радости, чем сама радость.
Ну да, Мойра же сказала, что эта магия близка к магии дементоров. Магия, отнимающая радость жизни.
Я невольно усмехнулся – как можно отнять то, чего у меня и так не будет, если Лили умрет навсегда?
- Это есть у всех. Просто не все замечают то, как они радуются. И даже если девочка уйдет в мир мертвых насовсем, ты рано или поздно забудешь эту боль и научишься радоваться заново. Не хочу тебя обманывать, человек. Я хочу помочь, а не загнать в ловушку.
- Спасибо. Но ты не права - терять мне нечего.
- Ты не понимаешь, о чем говоришь, человек.
- Понимаю. Пожалуйста, сделай то, что в твоих силах. Но... скажи, а я могу сделать что-нибудь, чтобы она очнулась раньше?
Мойра снова смотрит на развалины дома и о чем-то думает.
- Можешь, - произносит она наконец. - Если тот же человек, что выпустил в нее смертельное заклятие, попытается убить и тебя. Неважно, умрешь ли ты в результате, главное, чтобы ты коснулся мира мертвых, прошел по грани, и выплеснул из себя желание вернуть свою девочку в мир живых. И я очень не люблю, когда пытаются использовать такой ход – это слишком опасно, а одна оборванная нить вместо другой – некрасиво.
- Тот человек и сам сейчас не в этом мире...
- Это временно, - обрывает она меня. - Когда он вернется – решать тебе. Но я не советую тебе рисковать слишком рано и слишком сильно. Не порть рисунок, который я хочу исправить.
И я соглашаюсь. Смотрю, как Мойра подходит к телу Лили и плетет вокруг него паутину тумана, а потом чувствую – случилось. Она дышит. Живая. Только глаза закрыты.
- Подойди к ней и накрой ее руки своими.
Делаю, как говорит Мойра, и чувствую, что туман вокруг Лили почти горячий. Он обволакивает мои руки, почти что обжигая их, а меня переполняет радость – я все-таки смогу спасти Лили, смогу вернуть ее к жизни. Туман накрывает меня с головой и тут же исчезает, унося с собой охватившую меня эйфорию.
- Аппарируй со своей девочкой подальше отсюда, - кивает мне Мойра. - Сейчас тут появятся те, с кем ты раньше был, и дом снова вспыхнет. Тебе нужно спешить.
Благодарю ее одним взглядом – слов мне сейчас не подобрать – и делаю, как она сказала.
Сначала я аппарирую домой, на Тупик Прядильщика. Мне нужно перевести дух и подумать. Мойра сказала, что Лили лучше быть вдали от магии. Причем на ближайшие лет двенадцать, как минимум. Так что выбор очевиден – мне нужна маггловская клиника. Вернее, клиника эта нужна Лили, но... Неважно. Главное, что я должен определиться с этим в ближайшие пару дней – я слишком смутно представляю себе, что именно я должен делать с телом Лили, чтобы ничего не напортить.
Думаю, если бы не легилименция и не те приемы, которым я научился у Волдеморта - чтоб его мантикоры разорвали – я бы искал подходящую клинику очень долго. А так – уложился в полтора дня. Лили за это время хуже не стало, хотя маггловские врачи и назначили ей сразу капельницы с чем-то лечебным. Я не понял, с чем именно – знал, что они разбираются в этом деле, и доверился их опыту. Потому что разбираться и в маггловской медицине у меня сил уже не было – меня и так едва хватило на коррекцию памяти этих магглов. Но теперь все должно быть хорошо.
Оплачивать клинику я смогу, не сомневаюсь. Зарплата в Хогвартсе не такая уж и маленькая, да и зельевар я не из последних – буду варить редкие зелья на заказ и как-нибудь справлюсь. Не устраивать же махинации со счетами за клинику... Слишком рискованно – если авроры вычислят, мне несдобровать. А в Азкабане положительных эмоций не наберешь, в этом я уверен. Да и не хочу я, чтобы хоть кто-то из волшебного мира знал о том, что Лили жива. Никто. Особенно – Дамблдор.
Он, кстати, совсем не удивляется моему двухдневному отсутствию и думает, что я запил с горя, но потом взял себя в руки, выпил антипохмельное зелье и вернулся в Школу. Вид у меня, действительно, помятый и невыспавшийся, в грудь словно ледяной кол вбили, хочется залечь в горячую ванну на несколько часов и ни о чем не думать.
* * *
С ванной не сложилось. Аврорам приспичило допросить меня и, наверное для острастки, отвезти в Азкабан – до суда, чтобы уж точно не смог сбежать. Время в Азкабане я запомнил плохо, привидевшиеся там кошмары – не в пример лучше. Не знаю, что бы со мной стало, если бы Дамблдор посчитал меня бесполезным и не стал бы выступать в мою защиту. Наверное, через пару месяцев я бы потребовал встречи с Хмури и все ему рассказал про Лили – денег на моем счету было на три месяца, а те магглы не стали бы заботиться о пациентке просто так, за красивые глаза. Тем более, глаз Лили они и не видели.
Обошлось. Меня оправдали, и я вернулся в Хогвартс преподавать Зельеварение. И ждать, когда пройдут двенадцать лет.
Мойра была права – я не представлял себе, каково это – не испытывать радость. Оказывается, до того Самайна было очень много моментов, которые теперь я мог бы назвать счастливыми. Эйфория, когда Упивающиеся отдавали должное моим способностям. Радость напополам с горечью, когда я видел Лили после окончания Хогвартса, подглядывая издалека и незаметно - Лили всегда была вместе с Поттером, но сердце все равно билось иначе, когда я смотрел на нее. Чистая, ничем не замутненная радость от того, что мы с Лили занимаемся вместе и я объясняю ей сложную задачку или рассказываю что-то любопытное... или от того, что она с жаром спорит со мной о какой-то мелочи в домашнем задании по Зельеварению... или от того, что она согласилась пойти со мной в Хогсмид. Прежде я не обращал на это внимание, принимал как должное. А теперь догадываюсь, почему Мойра называла все это жизненной силой. Только она все равно ошибалась – если бы Лили погибла, это ушло бы от меня в любом случае. А теперь есть надежда на возвращение – и Лили, и меня. Такого, каким я был до проклятого Самайна. Или даже такого, каким я был до злосчастной ссоры у озера. Не знаю.
Понимаю, что стал чувствовать иначе. Более умозрительно. Нет, я и прежде не прыгал от счастья, когда день выдавался особенно солнечный и ясный, но сейчас житейская чепуха не вызывает у меня ровным счетом никаких эмоций. Только мысли, спокойные и ровные. Хорошая погода. Теплая мантия. Вкусный обед. Удачно улучшенный рецепт зелья. Редкое издание интересной книги.
Не могу сказать, что мне это совсем уж не нравится. Просто это – иначе. Хотя что-то в этом есть. Что-то, отдаленно напоминающее маггловский наркоз. Еще бы он отключал и негативные эмоции – злость, досаду, боль, отчаянье... Но, наверно, тогда бы все было слишком просто. А просто в этой жизни ничего не бывает. Аксиома.
Первые десять лет прошли спокойно. Преподавание в Хогвартсе, варка зелий в свободное время и – раз в месяц, когда старшеклассников отпускают попастись в Хогсмид – поездка в маггловскую клинику. Маленький чистенький городок в ста милях от Лондона, вылизанный до тошноты и очень спокойный. Событие года там – как снимали кошку с дерева в парке. Наверное, Лили было бы приятно жить в таком месте. Не знаю.
Я всякий раз накладываю на палату заглушающие чары и подробно рассказываю ей новости волшебного мира – несколько часов подряд, пока не выжму свою память досуха. Мойра мне ничего не говорила, но я почему-то знаю – Лили меня слышит.
Рассказываю, что у Уизли родился очередной ребенок и что старшие их дети – сущее наказание для Школы, только один мальчишка более-менее сносный. Рассказываю о других людях, которых Лили знала. Молчу только про ее сына – Поттера воспитывает сестра Лили, это я сообщил ей сразу же, как узнал, и потом только и сообщал, что с ним все в порядке, растет у Дурслей. Вот когда он пойдет в Школу, мне будет не отвертеться, а пока я имею полное право замять для ясности. Конечно же, все эти „не отвертеться“ - плод моего воображения, но я чувствую – Лили спросила бы меня о сыне сразу же, как только смогла бы говорить.
Вторая тема, которой я не хочу касаться – Лонгботтомы. Лили их знала не очень близко, кажется, после Хогвартса они почти не общались, но ей важно было бы знать, что с ними сделала Бэлла. По моей вине. Из-за того, что я передал Волдеморту подслушанное пророчество. Но говорить об этом я не могу. Или не хочу. Впрочем, разница сейчас невелика.
* * *
Поттер меня раздражает до зубовного скрежета. Он до омерзения похож на своего папашу, и тем инороднее смотрятся на его лице глаза Лили. Очень стараюсь рассказывать ей о сыне спокойно и сдержанно, но то и дело срываюсь на возмущенные тирады. Потом извиняюсь. Хотя лучше бы я просто молчал.
О своих подозрениях насчет Квиррела я рассказал ей только задним числом, когда все закончилось. Рассказал подробно – обо всем, что знал. Даже не выдержал и нажаловался про испорченную мантию – наверняка же кто-то из его дружков мне насолить хотел. Но пока пересказывал все это Лили, вдруг понял – нет, не насолить они мне хотели. Защищали этого сопляка. От меня. От меня, Мерлин бы их побрал!..
Потом это стало традицией: в течение года я рассказывал „облагороженную версию событий“, чтобы не пугать Лили. А в июле рассказывал правду – о дневнике Волдеморта и василиске, о Сириусе, мантикора его раздери, Блэке и крысе Петтигрю, о Крауче-Хмури и Турнире Трех Волшебников, об Амбридж и смерти Блэка.
О Непреложном обете я тоже рассказал только тогда, когда все было кончено. Да, мне лучше было бы и вовсе не говорить ни о чем из случившегося – ни о том, что я убил Дамблдора, ни о том, что Поттер мне теперь уже никогда не поверит. Но я не выдержал, слишком многое на меня навалилось. Хорошо еще, что вовремя прикусил язык и не сказал Лили правду о ее сыне – что Дамблдор растил его все эти годы на убой. Все эти шестнадцать мерлиновых лет.
Говорят, убийство разрушает душу. Мне это кажется патетикой и пафосом, но вот именно убийство Дамблдора поставило жирную и жесткую точку там, где я прежде всегда обходился запятой.
Шестнадцать лет. Лили могла очнуться еще четыре года назад, но она все еще в коме. И ждать того момента неизвестно сколько – может пару дней, а может восемь лет. Восемь лет, за которые ее сына наверняка убьют. И это еще не самый худший случай – Волдеморт вполне может сохранить мальчишке жизнь, оставить его при себе или отдать Бэлле, чтобы иногда демонстрировать волшебному миру, как жалок и ничтожен этот самый „Избранный“, если содержать его в соответствующих условиях.
Лили возненавидит меня еще сильнее, чем Волдеморта, не сомневаюсь. И именно поэтому я не хочу говорить ей правду. Пусть ей хоть сколько-то времени будет чуть спокойнее. Вместо этого я предупреждаю ее, что не смогу больше появляться в клинике – ситуация слишком изменилась, мне обещают директорское кресло, а это означает, что я буду постоянно на виду и не смогу исчезать неизвестно куда раз в месяц. Клиника будет снимать деньги с моего маггловского счета, я позабочусь о том, чтобы там всегда была сумма хотя бы на три-четыре месяца.
Думаю, за год управления Хогвартсом я не передал Лили ни капли жизненной силы – положительным эмоциям у меня просто неоткуда было взяться. Зато отрицательных было хоть отбавляй.
Волдеморт то и дело убивал кого-то из „неугодных“ на глазах остальных Упивающихся – иногда Авадой, иногда приказывая Нагини напасть на жертву. Антидот от яда этой змеи я себе сварил и принимал его регулярно – мне казалось, что я еще могу как-то повлиять на события, могу как-то помочь мальчишке, и поэтому обязан выжить. Даже если Поттер не сразу согласится принять мою помощь, я могу попытаться. Ради Лили.
А потом была битва за Хогвартс, и я понял, что пытаться уже поздно. Я проиграл.
Я прошу Волдеморта отпустить меня за мальчишкой, но и сам не верю, что из этого что-то выйдет. Прошу лишь для очистки совести, для галочки. На самом деле мне сейчас хочется только одного – чтобы для меня все поскорее закончилось. Мне хочется тишины и покоя, беззвучья и безвременья. Надеюсь, мир мертвых именно такой.
Если я выживу, то как смогу посмотреть в глаза Лили? Как смогу сказать ей, что ее сын мертв и я уже больше года знал, что он не жилец? Я хочу, чтобы она жила, но уже и не думаю о том, как прекрасно все будет, когда она очнется. Потому что меня ничего прекрасного не ждет – это было ясно еще тогда, когда Дамблдор открыл мне правду, просто я старался закрывать на нее глаза. А теперь уже поздно о чем-то думать.
Мойра боялась, что я испорчу тот рисунок, что она пыталась исправить. Но ирония в том, что я даже не пытался ничего испортить, все само сложилось именно так, как сложилось. Боль от клыков Нагини такая резкая, что я не выдерживаю и кричу, выплескивая из себя вместе с криком желание вернуть свою Лили в мир живых.
Волдеморт уходит, а я зажимаю рану, пытаясь остановить кровь – я чувствую, что в Хижине кто-то есть и это кажется мне очень важным. Самым важным.
Поттер. Поттер, Мерлин его защити... Говорить я уже не могу, волшебная палочка откатилась слишком далеко, поэтому я выплескиваю из себя воспоминания так же, как только что выплескивал желание спасти Лили от смерти. Он должен знать правду. Всю, кроме одного момента – что Лили жива. Я не хочу делиться с ним этим, это только мое. И это воспоминание его наверняка ослабит, я знаю. Хотя, что я вообще могу знать... я даже не уверен, что Поттер просмотрит хоть что-то из того, что я сейчас с таким трудом ему дал.
Но с его лица на меня смотрят глаза Лили. И я чувствую, что у меня получилось – я сумел отдать ей достаточно жизненной силы, и сейчас она приходит в себя в маггловской клинике. Радости я не чувствую, удовлетворения тоже, только опустошение. Усталость и безразличие накрывают меня темной пеленой, и мир сворачивается в черную точку, заслоняющую все на свете.
Лили приходила еще несколько раз. Рассказывала, как ей странно жить в мире, изменившемся за прошедшие семнадцать лет, какой взрослый „ее малыш Гарри“ и прочую дребедень. Показывала новую палочку, которую купила у Оливандера – ива и волос единорога, вымоченный в даконьей крови. Звучит красиво. Лили от этой палочки в полном восторге, она ей кажется куда лучше прежней. Хорошо. Только я не понимаю, зачем Лили мне все это рассказывает. Ей же гораздо приятнее общаться с сыном и его друзьями. А не со мной.
Со мной она вся словно подбирается, натягивается, как струна. Улыбается, но совсем иначе, чем сыну. И уж точно иначе, чем улыбалась прежде мужу. И мне – до ссоры у озера.
Лили улыбается и говорит, что колдомедики только вчера разрешили ей аппарировать, она попробовала, и все получилось. И рассказывает еще что-то, только я не слушаю – собираюсь с духом, чтобы сказать то, что должен был сказать уже давно:
- Тебе вовсе не обязательно сюда приходить. Ты мне ничего не должна.
Она замолкает и смотрит на меня удивленно. А потом уходит. И становится совсем тихо.
Пока не приходит Кингсли. Колдомедики сказали ему, что я вполне могу отвечать на вопросы авроров, если беседы будут не слишком долгими. Вот и беседуем. По нескольку часов в день. Но смысл этих бесед я хотя бы понимаю – Кингсли хочет убедиться, что я действительно был на стороне Ордена, ну и выяснить побольше об остальных Упивающихся. Как могу, выгораживаю Малфоев. Кажется, удачно.
Через месяц колдомедики говорят, что я могу отвечать и под веритасиумом. И все повторяется. Кингсли доволен – мои ответы совпадают с прежними. А я жду только одного – чтобы все поскорее закончилось, так или иначе.
Суд занял не больше часа – Визенгамоту вполне хватило стенограмм моих показаний. Можно сказать, что в министерство я являлся для галочки. Ну и для того, чтобы охраняющий зал суда дементор передернулся, когда я прошел мимо него.
Я еще год назад заметил, что вызываю у этих тварей едва ли не отвращение – выгляжу как человек, теплый, как живой человек, а вот радостных эмоций от меня и воспоминаний – ноль без палочки. Как от трупа. Так что, наверное, для них я и воняю мертвечиной. Забавно. Вот пусть и нервничают при моем появлении. Для разнообразия.
Визенгамот меня оправдал единогласно. Ордена Мерлина не дали, конечно же, но зато расщедрились на пенсию – я же в ближайший год вряд ли смогу аппарировать, да и на сложные зелья моей магической силы не скоро хватит. Колдомедики обещают, что через год-другой все восстановится, но... Неважно. В конце концов, у Артура после укуса Нагини все восстановилось – месяца через три. Плюс мой антидот, минус потеря крови и запоздалая помощь колдомедиков... Будем считать, что рано или поздно все наладится и у меня.
Первой меня поздравляет Минерва. Говорит, что рада за меня и тут же меняет тему - предлагает вернуться в Хогвартс. Мол, место директора мне в ближайшие год-два не дадут, раз моя магическая сила не на высоте и с замком мне не управиться, но если бы я захотел снова преподавать защиту или зельеварение...
Сдержанно отказываюсь и пытаюсь прекратить разговор, но Минерва тяжело вздыхает и смотрит на меня с тревогой – кажется, она всерьез считает, что я жил и дышал одним лишь Хогвартсом и преподаванием. Наивная.
- Северус, я понимаю, что ты злишься... - Произносит она тише обычного. - Мне очень жаль... Если я могу хоть что-то...
Первым порывом было гордо отказаться и распрощаться с Минервой навсегда, но я сдержался. Ее помощь мне действительно требуется – в старом доме давно никто не жил, он зарос паутиной и грязью. С которыми мне воевать совсем не хочется. Мне вообще не хочется воевать. Совсем.
- Можешь. Пришли мне на несколько дней домового эльфа, который убирал мои комнаты в Хогвартсе. Он мои требования знает прекрасно, значит и в доме сможет все привести в пристойный вид, не уничтожив ничего нужного.
Она с готовностью кивает и говорит еще что-то, но я уже отвлекаюсь на Кингсли – он подходит ко мне, пожимает руку и хлопает по плечу, мол свой человек. Скалит зубы и заглядывает мне в глаза, не заискивающе, а именно оценивающе: - Ну и как ты теперь? Может, помощь какая нужна? Колдомедики сказали, что ты теперь можешь долечиваться дома...
- Я - нормально. Не нужна. Да, дома.
- На Тупике Прядильщика?
- Да.
Хочется добавить едкое „будто сам не знаешь“, но мне лень. Проще смолчать.
- А я или мои ребята можем чем-то помочь? - снова спрашивает Кингсли.
Какое-то время разглядываю его в ответ и прикидываю, есть ли смысл говорить то, что очень хочется сказать. Потом решаю, что есть.
- Можете. Я хотел бы, чтобы меня оставили в покое. Все. Я хочу побыть один.
- Не вопрос, - скалится он в ответ добродушно, ищейка аврорская. - С аппарацией к твоему дому помогу, а после мозолить глаза не буду.
Кингсли тихо хмыкает а я вижу краем глаза Лили – она приходила на заседание Визенгамота. Наверное, думает, что мне от этого легче. Глупо.
Она здоровается со мной, поздравляет с решением суда, говорит пару пустых фраз и сбегает. А мне очень жаль, что она не осталась, хотя разумом я понимаю, что так лучше. Честнее.
Авроры аппарируют меня в дом на Тупике Прядильщика, и я наконец-то оказываюсь один. Если не считать хогвартского домового эльфа – судя по всему, Минерва исполнила мою просьбу сразу же, как только добралась до Школы.
Несколько дней подряд я руковожу уборкой и решаю самое необходимое для жизни в этом доме. И предвкушаю тишину, которая наступит, когда все будет закончено и эльф исчезнет обратно в Хогвартс.
Когда же этот благословенный день наступает, я почти что не верю, что тишина и вправду воцарилась тут надолго. Сижу в кресле и разглядываю корешки книг в шкафу, рисунок обоев, сучковатые доски на потолке и щели в полу.
Ти-ши-на.
Можно никуда не идти, никуда не спешить, ни перед кем не выкручиваться, ничем не руководить, ни за кого не бояться... Просто сидеть в кресле и ничего не делать. А потом пить чай с бутербродами и подниматься в спальню, чтобы провалиться в сон без сновидений. Сначала я пытался готовить себе что-то хотя бы на ужин, но потом понял, что могу обойтись бутербродами. Или сходить в забегаловку, что в паре кварталов отсюда. Нет, есть в маггловской забегаловке с алкашами мне не хотелось, но ведь можно взять и на вынос, чтобы поесть дома. Где никто не лезет с расспросами, не стремится раскрыть душу, воняя перегаром, и не пытается расспрашивать меня о моей жизни.
Тяжелый день - это если нужно выйти из дома за продуктами, насыщенный – если приходит сотрудник министерства и приносит причитающуюся мне пенсию.
Через несколько недель я заметил в углу гостиной аккуратную стопку потрепанных книг в тонкой обложке. Маггловские детективы, которые взахлеб читал Хвост. Эльф их выкинуть не решился – книги все-таки, хоть и не волшебные.
Я хотел отнести их на помойку, но машинально открыл одну из них на середине и прочитал пару страниц. А потом понял, что это именно то, что мне сейчас и нужно. Потрясающая иллюзия – вроде бы и читаешь, а на самом деле просто бездумно скользишь глазами по строкам. Разум ничто не тревожит, он вообще не участвует в этом процессе. А закрывая книжонку, не можешь даже припомнить, о чем она была, хоть читай сначала. Когда листаешь по второму кругу, понимаешь – только что читал, но сюжет настолько предсказуемый, герои настолько нереальные, а язык настолько мертвый, что ничего не запоминается и со второго раза. Идеальное времяпрепровождение, если руки привыкли перелистывать страницы, а глаза читать. Так и читаю – одними глазами, не думая. Ну не в лабораторию же мне спускаться, делать там мне в ближайшие месяцы все равно нечего, да и не хочется мне ничего делать. Хочется замереть в кресле и все. Вот и замираю – с очередной маггловской книжонкой. В конце концов, это мое право, и я им пользуюсь.
Тихо и тепло. Рай в Тупике Прядильщика. Тупиковый рай. Зато при жизни.
Сообщение отредактировал Констанция - Пятница, 09.09.2011, 00:18
Гарри очень похож на Джеймса, но только внешне, характер у него совсем другой. Не уверена, что мой, да это и не важно. Я просто рада, что он именно такой: лицом – точная копия, а в остальном совершенно другой человек. Иначе мне было бы слишком тяжело.
Я и так все время удивляюсь, что мой сын выше меня и уже совершеннолетний. Сев рассказывал мне, что мальчик растет, но я же не видела этого своими глазами, не была рядом, когда он узнал о Хогвартсе, когда почувствовал и осознал в себе магию, когда... Я очень благодарна Севу за его длинные монологи каждый месяц тех шестнадцати лет – они отмерялись для меня его приходами, поэтому последний год в клинике казался мне бессмысленной тягучей массой, в которой нет ни границ, ни вех, только тишина и бормотание молоденькой медсестры, которая мне в дочери годилась – она постоянно что-то зубрила, готовилась к каким-то экзаменам. Надеюсь, она все сдала – если бы не ее голос, тишина была бы совсем невыносимой.
А сейчас жизнь снова полна звуков и красок. Шумно на рыночной площади в Годриковой Лощине, суетно в магазинчиках в Кривом переулке, грохочут камнями рабочие, разбирающие развалины нашего старого дома и строящие новый, ворчит что-то домовой эльф со скрипящим именем Кричер, кряхтят старые ступени дома на площади Гримо. Жизнь!
Гарри хочет поселиться в доме в Годриковой Лощине со своей девочкой, Джинни – как только она закончит Школу. Скорей бы! Мне это кажется очень правильным, и я поддерживаю решение сына от всей души, а он, кажется, боялся, что я буду против, что скажу, будто он слишком мал для подобного. Глупости! Даже если я никак не могу поверить, что он такой взрослый и высокий, это еще не значит, что я ему не доверяю и продолжаю считать несмышленым ребенком. Он во сто крат умнее и старше Джеймса! Глупо, наверное, но от этих мыслей меня переполняет гордость и нежность, хотя к воспитанию Гарри я не имею никакого отношения.
Джинни немного похожа на меня в том возрасте, а вместе с Гарри их можно было бы принять за меня с Джеймсом. Словно мой сын исправляет все наши ошибки и должен прожить набело то, что мы с Джеймсом делали черновиком. К лету дом в Годриковой Лощине будет готов и снова наполнится голосами молодой семьи, но пока мы с Гарри живем в доме Сириуса, и я не уверена, что хочу отсюда уезжать. Не только потому, что это очень мое место, и не только потому, что я всегда хотела пожить в Лондоне, а не в маленьком городке. Мне кажется, что Гарри лучше поселиться в том доме с его девочкой одному, по крайней мере, на первое время. Она и так ревнует его ко мне, и не без причины – первые дни сын не отходил от меня ни на шаг, словно боялся, что я сбегу или просто растворюсь в воздухе. Успокоился он только к осени, иначе бы и в аврорат работать не пошел, остался бы сидеть дома и стеречь меня.
Я рада, что он хочет чем-то заниматься, а не сидеть целыми днями дома и бить баклуши, как Джеймс. С Джеймсом было весело, но мне кажется, что бездельничать целыми днями мужчина не должен. Есть в этом что-то неправильное, неживое. И здорово, что Гарри считает точно так же.
Северус... Мне очень жаль, что он больше не хочет никого видеть из прежних знакомых. Наверное, меня в особенности – раз уж он прямым текстом попросил больше не приходить к нему в больницу. Я и до этого понимала, что он мне не рад и что моя компания ему в тягость, но надеялась, что все как-то наладится и он снова захочет со мной общаться.
Когда он принял предложение Мойры, я испугалась и обрадовалась одновременно. Обрадовалась, потому что очень хотела вернуться в мир живых, испугалась, что он так и не понял, на что подписался.
Когда он оставлял меня в клинике, я боялась, что он уже никогда не придет сюда снова. Но он приходил, и мне казалось, что он не злится на меня за то, что Мойра втянула его во все это. Он прекрасно осознавал, что с ним происходит, но в его голосе не было ни досады, ни раздражения. Только сожаление о том, что со мной случилось, и надежда, что Мойра поможет все исправить.
Он говорил со мной очень подолгу, а я жалела, что не могу ответить, потому что очень хотела сказать ему: „Ты не виноват, наоборот, ты сделал все, что мог. Я рада, что ты перешел на сторону Дамблдора и больше не поддерживаешь тех ублюдков...“ Мне хотелось сказать ему, что жалею о нашей ссоре, о том, что не простила его тогда и на следующий год демонстративно стала дружить с Джеймсом – просто чтобы позлить Сева. Джеймс был веселый и легко принимал мои правила игры – я сказала ему, что категорически против его хулиганств, он ответил в ответ что-то дурашливое, но прежних выходок уже не повторял. Я даже стала думать, что все его шкоды на грани подлости были лишь глупым мальчишеским выпендрежем, чтобы привлечь к себе внимание. Внимание привлек и успокоился.
С Джеймсом было легко, мы даже не спорили ни разу, а поссорились лишь однажды – из-за его глупости и бравады. С Севом было иначе. По упрямству он не уступал Джеймсу и проявлял характер на каждом шагу, иногда мне хотелось стукнуть его как следует книжкой, так, чтоб искры посыпались – не у него из глаз, так из книжки хотя бы. Наверное, надо было так и сделать, может тогда у него мозги вовремя на место встали и он с теми мерзавцами общаться перестал бы.
На пятом курсе все девчонки стали с кем-то встречаться, и мне казалось, что я встречаюсь с Севом. Мы и в Хогсмид ходили вместе, и вечером после уроков вдоль пруда гуляли. Но он меня так ни разу и не поцеловал, словно... словно я мальчишка какой-то! Нет, историю магии он пересказывал интересно, и о зельеварении с ним было любопытно разговаривать, но не зельеварением же единым! На Рождественский бал он меня не позвал. Я злилась, обижалась, а потом предложила ему сама – подумала, вдруг он просто не решается. Он отказался и выглядел при этом так, словно я пакость какую-то предлагаю. Неужели собрался идти с какой-то слизеринской клушей? Наверное, его мерзопакостные друзья убедили пригласить девочку из „приличной семьи“.
Я обиделась и решила пойти на бал с парнем из Хаффлпаффа, кажется, его звали Мэл. Семикурсник, высокий и тощий, с длинными чуть вьющимися волосами соломенного цвета. Наверное, он позвал меня, потому что не решался пригласить девочку со своего курса, но мне было все равно – я хотела пойти на бал и показать Севу, что прекрасно проживу и без него.
Сев на следующий день сказал, что просто не хочет „соваться в этот гвалт, где все будут расфуфырены, как клоуны“, и предложил вместо бала просто погулять по Хогвартсу. Тогда мне казалось, что он издевается. Я злилась и не хотела с ним общаться, остыла только к январю. А когда я лежала в клинике, Сев вспоминал тот случай и говорил, что очень расстроился, что не сообразил предложить мне свой вариант до того, как я первая заговорю о бале. Для вечеринки требовалась праздничная мантия, а ее у Сева не было, и сознаваться он мне в этом не хотел. Придурок...
Сев многое рассказывал тогда, в клинике, и я недоумевала, почему же он говорит все это только сейчас, когда изменить хоть что-то мы сможем только спустя годы? Скажи он все как есть сразу, все было бы иначе. Гарри был бы его сыном, и спасать никого от Волдеморта не потребовалось бы.
Он считал ошибкой, что не попытался помириться со мной снова, когда я остыла и успокоилась – мерил своей меркой и считал, что все ссоры нужно тушить до того, как ложишься спать, и что если извинения не принимают сразу, их не примут и после. За прошедшие годы он понял, что бывает иначе, и теперь злился, что так легко сдался. А я злилась, что не смогла успокоиться до того, как вышла в коридор поговорить с ним – знала же, что он не переносит затянувшихся ссор. Потребуй я тогда, чтобы он перестал общаться со своими псевдо-дружками, заяви „либо я, либо они“, и все было бы иначе, но я слишком злилась, чтобы требовать хоть чего-то, всей моей выдержки хватало лишь на то, чтобы не залепить ему пощечину. Требовать „либо-либо“ мне и вовсе казалось глупым, я думала, раз такое желание возникает, то нужно уходить самой и самой принимать такие решения, а не спихивать их на других . Тем более, Сев свое решение принял – раз дружит с теми, кто называет магглорожденных „грязнокровками“ и подстраивает нам всякие гадости. И ведь мало того, что дружит, так и сам меня оскорбил на глазах у всех! Я его защищала, едва в драку с Джеймсом не полезла из-за него, а Сев мне - „грязнокровка“... Словно я к нему последние годы цеплялась, а он меня терпел из последних сил, а тут не выдержал и послал... Запретным лесом.
Мне было грустно, что мы так и не нашли общего языка тем летом – и это после стольких лет дружбы! - и оставалось только надеяться, что когда я очнусь, все будет иначе. Мы не повторим прошлых ошибок и начнем все с начала.
Я была уверена, что он обрадуется, когда я приду в себя – нет, не начнет делать какие-то глупости, а хотя бы обнимет и пообещает, что теперь все будет хорошо. Но он так и не пришел в клинику даже спустя несколько дней после того, как я открыла глаза, хоть я и знала – он почувствовал. И я испугалась.
Испугалась того, что творится в волшебном мире, если Сев даже не рискует приехать сюда. О том, что он мог погибнуть и что я очнулась от последнего всплеска жизненной силы, на которой он был способен, я даже думать не хотела.
Волшебный Лондон встретил меня радостной суетой – все праздновали окончательную победу над Волдемортом. Победу моего сына.
Никогда не забуду его потрясенное лицо, когда я окликнула его у входа в министерство. Пожалуй, только это я и помню из нашей первой встречи. Я что-то говорила, рассказывала ему про Мойру и про Сева, тормошила и обнимала, пока меня не скрутили авроры, приняв за сумасшедшую. Гарри пытался меня защищать, потребовал, чтобы нас пустили к министру. Авроры вызвали подкрепление – решили, что это какой-то морок, проклятие от Упивающихся, чтобы уничтожить Гарри. Новый министр, Кингсли, проверял меня и легилименцией, и веритасиумом, и лишь затем рискнул вызвать главного колдомедика из Мунго и с ним вместе проверить меня на обряд Мойры. Под конец они оба выглядели, как выжатые лимоны и смотрели на меня ошарашено – прежде они читали о таких обрядах лишь в старинных книгах. Гарри молча ждал в углу комнаты, но стоило Кингсли сказать, что он готов подтвердить мои слова и восстановить мои бумаги, сын тут же схватил меня за руку и потащил к выходу „из этого чертова министерства“. Уже нам в спину колдомедик крикнул, что со мной все в порядке, только потребуется дополнительная диагностика, как долго мне еще воздерживаться от самостоятельной аппарации и использования магии, но сейчас все это было неважно. Мне хотелось уйти из этого недружелюбного места, и Гарри это чувствовал.
Он аппарировал со мной в дом на площади Гримо, и я уснула прямо в кресле, так и не дождавшись начала разговора. Зато на следующий день мы говорили очень долго, Гарри взахлеб рассказывал мне все подряд – от того, как он впервые узнал, что он волшебник, до того, как видел меня и Джеймса в Зеркале Желаний. Глаза у него были красные и воспаленные, словно он всю ночь не спал, и я даже не сразу поняла, что так оно и было – Гарри боялся отойти на меня хоть на минуту, боялся закрыть глаза и потерять меня снова. С большим трудом я уговорила его поспать несколько часов, пообещав, что посижу рядом и никуда не уйду. Так он и уснул, вцепившись в мою руку, словно маленький ребенок, которому приснился дурной сон и который теперь боится засыпать один без мамы. А я смотрела на него спящего и чувствовала себя живой и счастливой как никогда.
Настроение испортилось, когда ближе к вечеру Гарри аппарировал вместе со мной в Мунго и я зашла в палату Сева.
Сев не улыбнулся и вовсе не обрадовался моему появлению, словно ему совершенно все равно, пришла я или нет. Он сухо поздоровался и безразлично выслушал мои сбивчивые попытки оправдать сына. Как назло, Гарри влетел к нему в палату первым, мне пришлось задержаться у главного колдомедика – у него как раз было время, чтобы осмотреть меня и поставить диагноз, когда же мне можно будет пользоваться палочкой и аппарировать.
Я взяла Сева за руку и стала рассказывать о том, что было за эти дни. Руку он не отдернул, но и слова мои были ему не интересны. Смотрел в сторону и молчал.
Понимаю, Сев меня сейчас именно терпит — после того, как магия мойры перестала действовать и он понял с новой силой, чего он был лишен все эти годы.
Он не указал мне на дверь, просто ждал, когда уйду сама. Я надеялась, что это изменится, но через пару дней он не выдержал и сказал напрямую: „Тебе вовсе не обязательно сюда приходить“. Вежливый вариант „пошла вон отсюда“.
И я ушла.
Я понимаю, что за эти годы я стала для него обузой, неприятной обязанностью, паразитом, который высасывает все соки. Теперь он впервые за семнадцать лет может вздохнуть полной грудью и хочет, чтобы ему ничего не напоминало о прошлом. Особенно я. Теплокровный дементор, отнявший у него радость стольких лет жизни.
Жизнь несет меня ярким и шумным потоком, я едва успеваю замечать, как времена года сменяют друг друга. Только что был день рождения Гарри, но вот уже Сайман — день смерти Джеймса, и проходит совсем ничего, как на нас обрушивается Рождество. Мерлин, да я и забыла, как это — пахнущая хвоей живая елка, подарки, утка под пряным соусом, веселый разговор за праздничным столом, снова подарки — на этот раз, припрятанные под елкой. Чувствую себя если не ребенком, то подростком. По крайней мере, не старше своего сына. А он веселится вовсю. И девочка его приехала из Хогвартса — отпустили на праздники. Нас не отпускали, а им можно. Другое поколение. Поколение Битвы. Брат девочки пришел с подружкой. Короткая, нарочито-маггловская стрижка и очень умные глаза. Младше меня на целых... страшно подумать на сколько лет. Но по ощущениям — почти ровесница, и поговорить с ней о всякой всячине интересно. Наверное, мне было бы приятнее, если бы Гарри влюбился именно в нее, но кто этих мальчишек поймет... А Герми мне нравится. Не потому, что магглорожденная, а потому, что в ней все то, на что меня не хватило — энергия жить, сила менять эту жизнь, воля к переменам... Хорошая девочка. Что ж, будет женой брата жены моего сына. Тоже родня. Хотя на месте Гарри я бы увлеклась именно этой девочкой с коротким ежиком волос. Но гены Джеймса дают себя знать — сына тянет на рыжих и длинноволосых. Наверное, я должна чувствовать себя польщенной, но...
На Рождество я успеваю послать Севу только открытку — темно-зеленую ель, на которой мерцают разноцветные лампочки. Не знаю, откроет ли он ее, но картинка кажется мне очень подходящей. А вот с днем рождения я решаю поздравить его лично, сова все равно не сможет донести ему в полной сохранности яблочный пирог с ромовым изюмом. Пирог ему наверняка понравится, а если я буду Севу мешать — на дверь он указывать никогда не стеснялся.
Аппарирую к нему уже после обеда и очень боюсь, что он не захочет со мной даже разговаривать. Но Сев не посылает меня к ядреной мантикоре сразу, сначала приглашает в дом и помогает снять зимнее пальто. Он холодно наблюдает за мной, а потом говорит:
- Спасибо тебе за пирог. Но я же говорил, что ты мне ничего не должна.
Вспыхиваю до корней волос, а он продолжает:
- Послушай, Лили. Я просто пытался исправить то, то натворил. Я очень хорошо помню тот день, двадцать седьмого июня, когда я услышал слова Дамблдора о пророчестве Треллони. Я думал, что это пустая болтовня, как и все, что несет эта сумасшедшая, поэтому и пересказал Волдеморту. А он решил, что речь о твоем сыне... Я... я надеялся, что если я сдамся, Дамблдор защитит тебя, он обещал помочь исправить мои ошибки, но.... Лили, ты мне ничего не должна. Я просто пытался исправить, что натворил, когда выдал Волдеморту это пророчество.
На какой-то миг не становится трудно дышать. Мысли мечутся, как выпущенные из ловушки пикси, и я только и могу выдавить: - Сволочь. Какая же сволочь...
Меня трясет от злости, и я впервые в жизни понимаю, как это — захотеть наслать непростительное. Когда Волдеморт хотел убить Гарри, все застилал животный страх, а теперь - ненависть. И мысль «как он мог?!»
Наверное, все мои эмоции у меня на лице, поэтому Сев говорит, тихо и напряженно: - Наверное, тебе лучше не аппарировать. Я сейчас проверю каминную связь...
- Не надо.
Он напряженно смотрит на меня, в лице ни кровинки, посиневшие губы сжаты в узкую полосу. Я понимаю, что должна что-то сказать, но слова застывают в горле и мешают дышать.
Сев поворачивается ко мне спиной: - Я разблокирую камин, и ты сможешь отправиться домой...
Он опирается на каминную полку, я шагаю к нему и буквально впиваюсь пальцами ему в плечи. Он замирает, словно я заморозила все его мышцы. Руки мои не стряхивает, хотя я наверняка стискиваю его плечи до боли.
Несколько минут так и стоим, боясь пошевелиться, а потом я прослоняюсь лбом ему между лопаток. Мне хотелось бы обнять его и прижаться к нему всем телом, но я не рискую разжать пальцы, словно он вырвется и сбежит.
- Успокойся, - наконец произносит он нейтрально, - я ничего тебе не сделаю. Просто разблокирую камин.
Он сбрасывает мои руки и наклоняется к огню. Пара пасов, и камин открыт. Меня все еще трясет от услышанного, и когда он поворачивается ко мне лицом, я шагаю к нему и пытаюсь обнять, но не тут-то было — сильные руки до синяков сжимают мои плечи и встряхивают:
- Лили, очнись. Ты не понимаешь, что делаешь. Тебя трясет от злости, и в тоже время ты... Тебе лучше пойти домой. К сыну.
Он сжимает меня чуть сильнее, и я тихо ойкаю: - Больно!
Сев тут же убирает руки и отстраняется: - Извини.
Теперь мне очень не хватает его прикосновения, словно отняли что-то важное, существенное. И я сама хватаюсь за его плечи.
- Извини, - повторяет он тихо. - Я был уверен, что ты все это знаешь.
Качаю головой, делаю шаг вперед и обнимаю его за талию. Произнеси он еще хоть слово, я бы зажала ему рот рукой, но он молчит — то ли чувствует мой настрой, то ли ничего не собирался говорить.
- Сев, давай ты просто выслушаешь, - говорю осторожно, и сама пугаюсь своего голоса, настолько напряженно и чужеродно он звучит.
А Северус молча кивает.
Мне было бы легче, обними он меня в ответ, скажи хоть что-то успокаивающее, пусть бы даже избитое „все будет хорошо“. Но он ничего не произносит, ждет. И мне кажется, что я обнимаю не живого человека, а статую – настолько Сев напряжен. Но я тоже та еще дура – могла бы и прикусить язык, а не говорить бессвязные обвинения, которые он наверняка принял на свой счет...
- Сев, это совершенно не важно, сказал ты Волдеморту о пророчестве или нет, понимаешь...
Он резко отстраняется.
- Лили, не надо. Я не идиот. И прекрасно понимаю, что если бы Волдеморт ничего не знал о пророчестве, твоя жизнь сложилась бы иначе.
- Сев, ты не идиот, просто ты тоже поверил тому человеку, которому верить не следовало. Тоже – как и мы с Джеймсом.
Он вздрагивает и отводит глаза.
- Гарри показал тебе мои воспоминания?
- Нет, только пересказал некоторые моменты, - отвечаю осторожно. - Я решила, что мне не следует смотреть – воспоминания это всегда очень личное, и ты давал их Гарри, а не мне. А почему ты спрашиваешь?
- Ты повторила слова Дамблдора. Что я зря делал ставку на Волдеморта, а вы – зря поверили Петтигрю.
Глубоко вздыхаю и медленно считаю до десяти. Я должна объяснить все спокойно и связно. Хотя очень хочется разрушить что-нибудь и отделаться одной-единственной фразой - „Дамблдор – сволочь“. Но Сев этого не поймет, решит, что у меня просто истерика. И, наверное, будет прав.
- Послушай, я не знаю, чем мои слова напоминают слова Дамблдора и что именно он хотел сказать теми словами, но я имела в виду, что мы оба зря доверяли Дамблдору.
Сев удивленно вскидывает брови, я подхожу к нему ближе и снова обнимаю.
- Пойми, когда ты рассказал Волдеморту о пророчестве, ему уже давно все было известно. Он просто не стал тебя разочаровывать тем, что ты принес ему не самые свежие новости. Почему – тебе лучше знать.
Он с трудом сглатывает, но ничего не говорит. Ждет.
- Сев, пророчество было сделано на Бельтайн. Дамблдор решил, что это можно использовать для того, чтобы заманить Волдеморта в ловушку и убить. Он считал, что искать Избранного среди магглов Волдеморт не станет, а магическое население в Англии не такое уж и большое. Со связями Дамблдора вычислить, у каких волшебников ребенок может родиться в конце июля, было несложно. Таких детей должно было родиться всего трое – у нас с Джеймсом, у Лонгботтомов и у Боунсов. У Боунсов должна была родиться девочка, поэтому пророчество их не касалось. И у меня, и у Алисии срок был в конце июля - в начале августа, и Дамблдор предложил нам четверым пойти ва-банк: в пророчестве говорилось, что родители Избранного три раза бросали вызов Волдеморту, так что было бы логично предположить, что речь идет о семье авроров. Поэтому ловушку установили в доме Лонгботтомов, а мы с Джеймсом спрятались в доме в Годриковой Лощине и наложили на нее заклятие Фиделиуса.
- Петтигрю говорил, что стал Хранителем только осенью. То есть, после моего прихода к Дамблдору.
- Сев, я не лгу. Если не веришь, используй легилименцию. Сначала хранителем был сам Джеймс, а в ноябре Дамблдор сказал, что нам лучше усилить заклятие тем, что Хранителем будет кто-то из наших друзей. И мы согласились. Но Волдеморт узнал о пророчестве еще в конце мая, когда мы только-только скрыли дом Фиделиусом – Дамблдор нашел, как подкинуть Волдеморту информацию о пророчестве, а на следующий день из Мунго пропали карты всех ведьм, которые в том году обращались за консультацией по беременности. Волдеморт клюнул.
Он молчит и тяжело дышит, прижимаюсь к нему крепче и продолжаю: - Устраивать Ловушку в Годриковой Лощине Дамблдор не хотел – говорил, что там для этого место неблагоприятное, поэтому решил, что нам лучше продолжать прятаться. Алисия считала, что раз она аврор, то ей и рисковать, к тому же, она искренне верила, что именно ее сын должен убить Волдеморта, а я... я просто хотела, чтобы у Гарри была спокойная и счастливая жизнь. Веселое детство, как у нас с Петуньей, интересная учеба в Хогвартсе...
Сев обнимает меня за плечи, и мне тут же становится легче и спокойнее.
- Алисия чувствовала, что ее ребенок родится не раньше второго августа, поэтому выпила настойку, стимулирующую роды, и Невилл появился на свет тридцатого июля, на несколько дней раньше срока. А я надеялась, что смогу дотянуть хотя бы до первого числа, пила затормаживающие зелья и старалась лишний раз не вставать с кровати. Но Гарри родился тридцать первого, поздно вечером, почти в полночь. Мы договорились с медиковедьмой, что датой рождения запишут первое августа, но спустя несколько дней я узнала, что Джеймс передумал и попросил медиковедьму вписать реальные дату и время рождения. А мне ничего не сказал. Мы тогда впервые поссорились всерьез.
Его руки напрягаются, он обнимает меня крепче, словно защищая от неприятных воспоминаний, и мне так действительно проще рассказывать о тех событиях.
- Джеймс оправдывался, что не хотел, чтобы жизнь нашего сына начиналась со лжи и попыток юлить. Мол, это недостойно наследника рода Певереллов и вообще не по-гриффиндорски мелко. Идиот...
Сев тихо хмыкает.
- Мы думали, что Волдеморт нас не найдет, но... Но какая же Дамблдор сволочь! Он даже Лонгботтомов не защитил после того, как Волдеморт исчез! Чем больше я про него узнаю, тем больше злюсь. Ну как он мог лгать тебе в глаза, что это твоя вина, что Волдемор узнал о пророчестве?! Как?! - заканчиваю я возмущенно.
А он пожимает плечами.
- Он хотел, чтобы я работал на Орден. А это был самый эффективный рычаг давления. На бывшего Упивающегося. Он же меня презирал тогда. Да и... Думаю, не солги он мне, я бы не поехал к развалинам дома и не встретил Мойру. А это того стоило.
Запрокидываю голову, чтобы заглянуть ему в глаза, и чуть улыбаюсь.
- Спасибо. Я тебе очень благодарна, и пойму, если ты не хочешь меня больше видеть. Но я надеюсь, что когда-нибудь ты снова станешь воспринимать меня хотя бы другом, а не теплокровным дементором. Ты попросил меня не приходить к тебе в Мунго и сказал Кингсли, что не хочешь никого видеть, но сегодня ты меня все же впустил сюда. И не оттолкнул, когда...
- Что за чушь ты несешь?
Он отстраняется, отходит к креслу и садится в него, ссутулившись и опустив голову на руки.
- Лили, я не знаю, откуда ты взяла этот бред про теплокровного дементора. Я хотел тебя вернуть в мир живых. Цена за это была вполне... приемлемая. И я рад, что у меня все получилось.
Ну да, не знает он. Именно он и знает, как никто другой. Но от его слов мне все равно становится очень тепло и радостно – он на меня не злится, а это главное.
Сажусь на корточки перед ним и осторожно беру за руку: - Сев, я...
- Я не говорил, что не хочу тебя видеть. Я говорил, что ты не обязана приходить ко мне в Мунго. Ты мне ничего не должна.
- Но ты был совершенно не рад моим приходам, скорее наоборот... словно я до сих пор для тебя обуза и высасываю из тебя все соки.
- Это не так. Мойра говорила, что способность воспринимать мир по-прежнему вернется не сразу. Пока ничего не изменилось. И очень хочется тишины.
- Ты... ты все еще ничего не чувствуешь? - произношу я растерянно.
Он качает головой.
- Солгу, если скажу, что был рад, когда ты приходила в Мунго. Но мне было жаль, когда ты приходить перестала.
- Сев... - чуть пожимаю его руку и неуверенно улыбаюсь, стараясь обратить все в шутку: - Тогда я все-таки буду приходить. И постараюсь не шуметь.
- Лили, тебе нужно совсем другое. Другой человек. Который радовался бы твоему появлению, ходил бы с тобой по шумным улицам, рассказывал тебе что-нибудь. Я так не могу. Для меня и этот разговор – усилие. Я не хочу ничего рассказывать, не хочу никуда идти. Я хочу помолчать. Ничего не делать. Я просто хочу отдохнуть от всего.
- Северус Тобиас Снейп, давай я сама буду решать, что мне нужно, - говорю я нарочито-строго.
Джеймс всегда весь подбирался, когда я называла его полным именем – понимал, что я сержусь. А Сева мне хочется просто немного встряхнуть, заставить поверить, что он мне нужен сейчас ничуть не меньше, чем когда приходил ко мне в маггловскую клинику.
Сев вскидывает голову и чуть усмехается, одними уголками губ.
- Послушай, Сев, ну неужели ты не веришь, что я могу по тебе соскучиться, что мне тебя не хватает, и что я очень хочу видеть тебя чаще?
Он ничего не отвечает, а это тоже ответ. Отрицательный.
- Сев, я очень по тебе соскучилась. И если бы знала, что ты не против, приехала бы гораздо раньше. Я ведь и сегодня боялась, что ты мне просто не откроешь...
- Я тоже соскучился.
Он произносит это очень тихо, едва слышно, но все-таки произносит, и я чувствую себя почти счастливой. Раз он сознался хотя бы в этом, значит, у нас еще есть шанс.
- Я буду приходить к тебе и рассказывать последние новости. Или просто молчать. А когда-нибудь потом все наладится. Мойра же обещала, что это не навсегда.
Он молча кивает и прикрывает глаза. Вид у него совершенно вымотанный, словно этот разговор у него забрал все силы.
Несколько минут жду сама не знаю чего, а потом спрашиваю: - Хочешь, я заварю чай? Я испекла тебе на день рождения пирог – яблочный, как ты любил в детстве. Кстати, с днем рождения, - добавляю я и быстро целую его в щеку.
Он приоткрывает глаза.
- Спасибо. Да, хочу. Сейчас встану и покажу, где что лежит.
- Если доверяешь мне самой сориентироваться у тебя на кухне, то можешь не вставать. Ты же хочешь „тишины и ничего не делать“.
Я говорю это с улыбкой, но внутри все напряжено – Сев выглядит так, будто каждое слово дается ему с трудом. Как глубокий старик. Я ощущаю себя на двадцать с лишним, а он... Уж точно не на тридцать девять.
Сев смотрит на меня изучающе, наверное, ему в моих словах послышался какой-то подвох или насмешка. А потом медленно кивает, и я тут же сбегаю на кухню, чтобы отдышаться и успокоиться. Ну и чтобы заварить чай.
По лицу Сева не скажешь, что пирог ему понравился, но он говорит, что вкусно. И я окончательно понимаю – он действительно не может иначе. Сев и в детстве выражал свои эмоции не слишком бурно, а сейчас... Но нет ничего такого, с чем бы мы не справились. Мы оба живы, а значит, все рано или поздно наладится. Но хотелось бы поскорее...
Я возвращаюсь домой уже вечером. Гарри ждет меня в гостиной и, стоит мне только войти в комнату, тут же спрашивает:
- Ну, как вы поговорили? Я так понял, раз ты не сразу вернулась, значит, вы помирились?
Забираюсь с ногами на диван и только тогда понимаю, что замерзла. В доме Северуса очень холодно, несмотря на чахлый огонь в камине. Да и тот горел недолго. А тут тепло, дрова в камине чуть потрескивают...
- Мам?
Ах да, Гарри. Он спросил меня, как я поговорила с Севом. Этого в двух словах не объяснишь... Конечно, можно было просто сказать, что мы с Севом нормально поговорили и выяснили, что не поняли друг друга, а на самом деле оба хотим... А чего мы хотим? Иногда встречаться? Дружить? Что-то большее?..
Пересказываю Гарри весь разговор очень подробно. Он слушает и с каждым словом все больше мрачнеет, а потом заявляет: - Что-то у меня не стыкуется. Снейп подслушал, как Трелони сделала пророчество – она сама мне рассказала. Она приехала в Хогсмид на собеседование с Дамблдором, остановилась в «Кабаньей голове», а когда к ней пришел Дамблдор, ей было видение – сама она этого не помнит, помнит только, что ей стало нехорошо, а когда она пришла в себя, в коридоре была какая-то возня – Снейпа застукали с поличным, как он подслушивал. Но выкрутился, что просто ошибся лестницей, а потом донес Волдеморту.
Не могу сдержать улыбку – Гарри сердится и выглядит сейчас точь-в-точь как Джеймс. Такой взрослый. И такой ребенок.
- Я знаю, Гарри. А ты спроси у Трелони, когда было это собеседование.
- И когда же оно было? - буркает Гарри.
- В конце июня. Северус сказал, что двадцать седьмого. Думаю, он не ошибается.
- Но...
- Гарри, а что вам рассказывали на Прорицаниях об Истинных Пророчествах?
- Ну, что они есть... В смысле, что настоящий провидец их может сделать, - он краснеет и растерянно пожимает плечами: - А потом я еще понял, что провидец сам не помнит, о чем было такое пророчество и если оно было сделано без свидетелей, то о нем никто и не узнает.
- Халтура это была, а не преподавание, - фыркаю я. - Это же одна из основных тем, ее нам еще на третьем курсе объясняли! Во-первых, для таких пророчеств нужен особый дар – тут ты прав. Но насчет свидетелей ты ошибаешься – второе свойство Истинного Пророчества именно в том, что оно всегда бывает при свидетелях, хотя бы при одном человеке. А вот третье свойство, - тут я не удерживаюсь от театральной паузы, и Гарри начинает нетерпеливо ерзать: - Третье свойство в том, что такое пророчество повторяется трижды, причем хотя бы один свидетель должен присутствовать при нем все три раза.
Гарри смотрит на меня ошарашенно, а потом неуверенно произносит: - То есть, в «Кабаньей голове» она делала пророчество во второй раз?
- В третий. Первый раз пророчество было сделано на Бельтайн – Дамблдор навещал старых знакомых, к ним в гости напросилась Трелони, чтобы поговорить с ним о работе. Он обещал подумать, на следующий день она пришла, и пророчество явилось снова, причем Дамблдор был уже готов к такому повороту и смог использовать свою силу, чтобы проверить, не шарлатанство ли это. Собеседование в «Кабаньей голове» он назначил больше для виду – что преподаватель из Тереллони никакой, он понял сразу, но и отпускать провидицу не хотел...
- … и нас мучили ее бредом только потому, что она сделала то пророчество.
- Ну, думаю, так все и было. Хотя я уверена, что она делала после этого и другие.
- Угу, постоянно всем смерть предсказывала. Хотя... Насчет рухнувшей башни она не ошиблась. Да и черного пса она увидела верно, только истолковала его...
- Бестолково, - фыркаю я снова.
Дома настроение у меня становится почти что праздничным – я уверена, что все наладится и предвкушаю перемены. И то, как Сев снова станет самим собой.
Гарри улыбается в ответ, но тут же снова хмурится: - Выходит, Дамблдор все же лгал. И мне, и Снейпу. „Не договаривал“...
Вздыхаю и отворачиваюсь. Не хочу говорить сыну всего, что я думаю об этой старой мрази. „Самый светлый волшебник столетия“. Как же! Если только в негативе рассматривать.
- И папа... мам, ведь выходит, что папу убили именно потому, что он сделал не так, как вы договаривались, и вписал в документы по-честному мое настоящее время рождения?
Этого вопроса я боялась. Не хочу ругать Джеймса при Гарри, как бы я ни злилась на ту его выходку.
- Я не знаю, Гарри.
Молчит и разглядывает ковер на полу. Вид у него совсем расстроенный. Не надо было ему говорить про тот случай, наверное. Но так правильнее.
- Мам, я видел в воспоминаниях Снейпа, как вы поссорились. Тогда, у озера, после экзаменов. И как папа на него там напал...
- Да, Джеймс тогда много хулиганил, но после пятого курса перестал. Повзрослел и понял, что так нельзя.
Гарри недоверчиво хмыкает и продолжает разглядывать узор на ковре: - У меня на шестом курсе была отработка у Снейпа. Он поручил мне переписывать старую картотеку нарушений. Там... В общем, я знаю, как именно папа хулиганил.
- До шестого курса я его терпеть не могла, едва сдерживалась, чтобы в глаз не дать – меня соседка по спальне научила, она дралась здорово, младшая в семье была, где одни мальчишки. Прям как твоя Джинни.
- Ясно, буду иметь в виду, что если что – мне могут дать в глаз, - пытается пошутить Гарри, но выходит как-то вяло и совсем искусственно.
- Гарри, твой папа сильно изменился на последних курсах. Этим он мне и понравился – что смог признать свои ошибки и вести себя иначе. Для этого требуется много мужества.
- Снейпу его тоже было не занимать, выходит.
- И Северусу тоже, да.
Он о чем-то напряженно думает, а потом поднимает на меня глаза и невесело усмехается: - Знаешь, я почти весь шестой курс по его старому учебнику Зельеварения занимался. Слагхорн считал, что я талантливый зельевар – весь в тебя. А я просто следовал инструкциям, которые Снейп делал на полях учебника, и тихо злился, что все пять лет меня учил Снейп, а не такой человек, как этот Принц-Полукровка. Заметки Принца читать было интересно, они были очень точные, емкие, хоть иногда и с ехидцей. Мне нравилось. А потом выяснилось, что это его книга.
- Вы с ним просто не поладили с самого начала. Он видел в тебе Джеймса и поэтому с первого момента воспринимал тебя в штыки. Ты это чувствовал и отвечал взаимностью. И все росло как снежный ком.
- Именно. А когда он уб... когда он выпустил в Дамблдора Аваду, мы с Герми и Роном обсуждали все это. Герми и прежде предупреждала меня, что пользоваться книгой опасно, когда не знаешь, откуда она. Я отмахивался – ясно же было, что Герми злилась, что я вдруг стал гораздо лучше ее на Зельях, да и Джинни за меня волновалась – боялась, что повторится история с дневником Риддла. Я даже после случая с Малфоем хотел вернуть книгу себе и читать ее дальше. А после смерти Дамблдора Герми сказала, что ей „казалось, что у Принца было просто скверное чувство юмора, но она бы никогда не догадалась, что он вырастет в убийцу“.
Эта коротко стриженая девочка нравится мне все больше. И мне все больше жаль, что мой сын влюбился не в нее. Но это же не помешает мне сдружиться с нею...
- Да, чувство юмора у Северуса и вправду было черноватым.
- Язва он... - буркает Гарри тихо.
- Язва, - подтверждаю с улыбкой.
Он хмыкает и больше ничего не говорит. Но я почему-то уверена – он понял, что Сев мне до сих пор не безразличен. И ревновать меня к Севу из-за Джеймса он не собирается. По крайней мере, мне очень хочется в это верить.
Думала, что буду приходить к Севу раз в неделю, чтобы не мешать, но не выдерживаю и двух дней. Вернее, все происходит само собой – я не раздумываю, ехать ли мне к нему, не пытаюсь выждать „для приличия“, как это делала Туни в детстве.
Просто вечером Гарри справшивает меня, чем же я занималась целыми днями, пока жила в Годриковой Лощине, и я не знаю, что же ему ответить, кроме как „читала, готовила, учила Продвинутую Трансфигурацию и Высшие зелья“. И вспоминаю, что в те годы я почти каждый день что-то пекла – то слойки с джемом, то шарлотку с яблоками, то булочки с ромовым изюмом, то сырные палочки, то песочные рогалики... Гарри демонстративно облизывается – точно так же, как когда-то Джеймс – и выдает с совершенно поттеровской интонацией: – А мне?! И тут же добавляет чуть смущенно: – В смысле, а мне испечешь? Слойки? Ну, когда-нибудь.
– С джемом или с яблоками?
– С яблоками в корице! И с джемом! И со сладким творгом! - выпаливает от совсем по-детски, улыбается и краснеет: – То есть, все равно с чем.
– Значит, завтра – с яблоками, они у нас точно есть. А остальное – потом, – соглашаюсь я и тихо охаю, когда Гарри сжимает меня в объятьях.
Как ребенок. Но с силой Джеймса.
А когда я на следующее утро делаю тесто для слоек, машинально замешиваю двойную порцию, и только когда подходит время ставить противни в духовку, ловлю себя на том, что думала: „Севу тоже будет приятно, если отвезти ему слойки с яблоками. Лучше сделать вдвое больше, чтобы всем хватило. Тем более, эту начинку он точно любит“.
В этот раз я беру с собой и бутылку вина, чтобы сварить глинтвейн. Сев его любил. Кажется. Нет, точно любил. Правда, пили мы его только пару раз, когда нас зимой отпускали в Хогсмид, но...
В доме Сева снова очень холодно, а сам он смотрит так, что я чувстую себя лишней. Особенно с дурацкой бутылкой и корзинкой со слойками, на которую наложены согревающие чары. Я уже собираюсь поставить все на стол и поскорее аппарировать домой, где тепло и уютно, где мне рады и где я не чувствую себя занозой в пальце, но тут Сев говорит тусклым и безразличным тоном:
– Думал, ты больше не придешь. Тебе тут не нравится. А мне ты ничего не должна.
И мне становится не по себе от мысли, что он все-таки думал, приду ли я снова, но решил, что я тут больше не появлюсь, и я возмущенно фыркаю, чтобы скрыть смущение:
– И не надейся! Пока ты прямым текстом не скажешь, что не хочешь, чтобы я приходила, тебе от меня не отвязаться. Я слишком соскучилась.
Он качает головой и отворачивается: – Я не говорил, что не хочу, чтобы ты приходила.
– Вот и хорошо. Тогда я сварю глинтвейн. А что ты делал до моего прихода?
– Читал.
– Что-то по зельеварению? Или по защите от темных сил?
– Нет.
– История магии? Трансфигурация?
– Маггловские детективы. Мусор.
Удивленно замираю. Сев никогда не любил беллетристику. Особенно детективы. Он вообще маггловские книги не слишком жаловал...
– Шутишь, Сев? – улыбаюсь я неуверенно и едва не вздрагиваю под ответным вглядом, пустым и холодным.
– Нет.
Несколько мгновений я пытаюсь собраться с мыслями, а потом выдавливаю: – Теперь они тебе нравятся?
– Нет. Но можно читать, не думая. И они уже есть в доме. Хвост читал, – он отводит взгляд и садится в кресло, сутулясь и кутаясь в мантию какм-то старческим жестом, – я действительно изменился, Лили.
Подхожу к креслу и сажусь перед Севом на корточки: – Мы все в чем-то изменились. Но мы ведь по-прежнему друзья, правда?
Он медленно кивает, и я беру его за руку и едва не ежусь – она как ледышка.
- Ты не против, если я затоплю камин?
- Да. Конечно. Хочешь уйти?
- Нет, хочу, чтобы тут было потеплее. Ты совсем холодный.
Едва удерживаюсь, чтобы не сказать „как труп“. Сев сейчас и вправду как неживой, а мне так хочется растормошить его, сделать прежним. Совсем прежним. Как на первых курсах. Перед глазами вдруг всплывает последняя зима перед Хогвартсом, и я невольно улыбаюсь:
- А помнишь, как мы подолгу гуляли вдоль реки? Ты замерзал почти сразу, но не сознавался. Когда я тебя за руку без варежки взяла, испугалась даже.
- Помню. Я не хотел, чтобы мы шли домой.
Мои родители Сева не любили – боялись, что он втянет меня в „плохую компанию“, подсунет наркотики или напоит чем-нибудь. Он это чувствовал. К Севу идти тоже было нельзя – родители мне строго-настрого запрещали, да и сам Сев не звал, наверняка отца стеснялся.
Разжигаю огонь в камине и возвращаюсь к Севу, снова беру его руки в свои, согревая.
- А помнишь старый кафетерий на площади? Там чай всегда был обжигающе-горячий и очень горький, зато об него можно было согреть руки. И кружка стоила всего пару пенсов.
- Помню.
- А потом ты попросил миссис Грин – кажется, хозяйку кафетерия звали именно так? - наливать нам просто кипяток вместо чая, раз тот все равно невкусный...
- Ее звали Гринхилл.
- Точно! Кружки были эмалированные, белые с красным ободком. А скатерти – клеенчатые, в бело-зеленую клетку.
Сев кивает и на какое-то мгновение кажется ожившим, прежним, но лишь на мгновенье. А я иду на кухню варить глинтвейн. Мне почему-то кажется, что если Сев согреется от горячего питья и от тепла в доме, то и внутри он скорее оттает.
Когда я возвращаюсь в комнату с двумя горячими чашками, он сидит в кресле точно в той же позе. Протягиваю ему чашку и наблюдаю, как он греет об нее руки – точно так же, как страшно подумать сколько лет назад он грелся о белые эмалированные кружки с красным ободком.
- А помнишь, как мы впервые пили глинтвейн в „Трех метлах“? У мадам Розмерты к нему еще были такие маленькие прянички с белой мятной глазурью.
- Помню. Ты тогда сказала, что пьешь настоящий глинтвейн второй раз в жизни.
Мне почему-то кажется, что Сев помнит все гораздо лучше меня. И я чувствую, что ему приятно, что я тоже помню. По крайней мере, насколько ему вообще может быть приятно.
Уже дома, вечером, я со щемящей ясностью понимаю – Сев почти что единственный человек на свете, который на мои „Помнишь?“ может ответить „Да“. И единственный, с кем я хочу вспоминать общее прошлое.
Остальные друзья погибли. Родители умерли.
Туни... С ней я так и не виделась, даже не сообщила, что жива – боюсь встречаться. Боюсь, что не сдержусь и нашлю на нее какое-нибудь проклятье. Простить ей, как она столько лет обращалась с Гарри, я не могу. Хотела поделиться с Севом, пожаловаться, что сама на себя злюсь из-за этого непрощения. Хотела услышать от него – именно от него! – что это нормально, естественно. Но не решилась. Вдруг он снова понял бы все по-своему и решил, что это камень в его огород?
С Гарри я на эту тему говорить тоже не решаюсь, но он заговаривает об этом сам – спрашивает, как я собираюсь отпраздновать свой день рождения и хотела бы я „пригласить Дурслей“. И собираюсь ли я сообщать им, что жива.
Разговор выходит долгий. Говорит, в основном, Гарри. А я слушаю. О том, как он прощался с Дадли позапрошлым летом. Как столкнулся с ним пару дней назад, когда возвращался домой из Аврората, и только тогда вспомнил, что Дурсли обо мне ничего не знают. Гарри говорит, что Дадли изменился и стал „нормальным парнем“. А потом хмыкает и тихо добавляет: – А вот с дядей Верноном мне встречаться не хотелось бы. Но если ты соскучилась по тете Петунье, то давай их пригласим. Я постараюсь вести себя вежливо.
– А я вот не уверена, что у меня выйдет, – отвечаю ему мрачно. И выплескиваю все то, что не решалась сказать Севу.
Гарри слушает напряженно, даже настороженно, а потом улыбается во весь рот: – А может тогда просто на фиг? Дурслей, в смысле? Они были рады от меня избавиться, я с ними общаться тоже желанием не горю. Ты их еще не простила. Джинни им и вовсе хотела что-нибудь из магазина вредилок подсунуть... Так о чем тогда вообще речь, мам?!
– О нафиге? – улыбаюсь я в ответ.
Кажется, моя попытка вписаться в сленг вышла удачной. А может Гарри просто радостно, что я не собираюсь встречаться с Дурслями. Не знаю. Зато ловлю себя на мысли, что думаю о Петунье не как о „моей сестре Туни“, а как о „миссис Дурсль“. Чужой женщине, встречаться с которой я не обязана. И от этого мне становится легко – вот уж действительно, камень с души свалился.
– Давай отпразднуем в кондитерской на Диагон Алее? – предлагает Гарри. – Там можно маленький зал заказать, и нам никто не будет мешать.
– Отличная мысль!
– А кого позовем? Джинни, Герми с Роном, Джорджа, Луну с Невиллом... а еще кого? Пока девять человек выходит.
– Девять? - считаю на пальцах, хмыкаю и иронично качаю головой: – А что у вас было по арифметике, мистер Поттер?
– Четверка, почти что твердая. А что не так?
- Ты, я, Джинни, Гермиона, Рон, Джордж, Луна и Невилл – по моим подсчетам это восемь человек.
– Ну, Снейпа ты ведь в любом случае позовешь...
Гарри небрежно пожимает плечами, вот только небрежность эта наигранная, а актер он аховый. Как и Джеймс. Был.
– Мам, ну я же не идиот. Ты к Снейпу через день ходишь. И каждый раз то пирог с собой берешь, то булочки. А возвращаешься вечером. Ну... Я просто хотел сказать, что не против того, что ты со Снейпом. Ну, раз тебе с ним приятно. В конце концов, он столько лет тебя оживить пытался и вообще...
Чувствую, что краснею.
– Мам, в общем, я про пестики и тычинки уже знаю... эээ... на практике.
Краснею еще сильнее и мямлю что-то вроде „да мы с Севом только чай пили“, а Гарри улыбается совершенно Джеймсовской улыбкой и фыркает: – Ага! Я мистеру Уизли тоже всегда так говорю. Про чай. С плюшками.
Фыркаю в ответ и даю сыну шутливый подзатыльник. Вернее, пытаюсь дать – он уворачивается.
– Гарри, мы с Северусом действительно только разговариваем. По крайней мере, пока.
Пытаюсь говорить серьезно, но сдержать улыбку никак не выходит. Пока я не задумываюсь всерьез о том, что Сев еще не скоро захочет выбраться из тишины своего дома.
– Он вряд ли захочет придти.
– Из-за меня? - хмурится Гарри. - Злится, что я тогда на него набросился? Ну, в Мунго.
– Нет. Он просто хочет побыть один. Чтобы его оставили в покое.
Думала, Гарри снова иронично фыркнет, но он понимающе кивает: – А... Ну да. Один год его директорства чего стоил. Я бы после такого тоже год-другой хотел просто сидеть в кресле-качалке. И уж только потом начал бы раскачиваться.
Так и есть. Только я надеюсь, что у Сева счет будет не на годы, а на месяцы. Но в любом случае рано или поздно все наладится. Я чувствую. Знаю.
Все-таки не удерживаюсь и спрашиваю Сева, придет ли он на мой день рождения. А вдруг согласится?.. Вдруг он уже немного оттаял, стал прежним? Иногда, мне кажется, что он уже прежний – когда он таким привычным с детства жестом берет у меня кружку с ароматным глинтвейном или черным чаем, горячим до такой степени, что пить его можно лишь через пару минут. В такие моменты в нем словно проступает тот самый мальчишка, который впервые рассказал мне, что я ведьма, и вместе со мной нетерпеливо ждал приглашения в Хогвартс. Тот самый мальчишка, с которым я дружила много лет подряд и который превратился в угрюмого подростка, связавшегося с компанией подонков... мне очень хочется начать все с начала. И всякий раз всплывают в памяти слова Сева, что он стал совсем другим, „не таким, какой нужен мне“. Я мысленно спорю с этими словами – то доказываю себе, что он не так уж и изменился, то что он нужен мне и таким, какой он сейчас. Спорю, но чувствую – он прав. Почти. Мне хочется, чтобы он стал прежним. Но нужен он мне даже теперешним. Просто потому, что нужен. Без обоснований.
И я верю, что тоже нужна ему. Может, не так и не в том качестве, как двадцать лет назад, но нужна. Он ведь по-своему рад тому, что я прихожу. И не был против, когда я принесла из дома на площади Гримо один из маленьких диванов – для двоих, чтобы сидеть рядом. Ведь кресло в его доме было лишь одно. Не знаю, что меня тогда обрадовало больше – что я угадала с размерами мебели, справилась с уменьшающим и увеличивающим заклинаниями или что он одобрил блэковский диван с нудно-слизеринской обивкой.
Мне очень хочется, чтобы вдруг оказалось, что Сев и сам рад бы пойти со мной куда-то, а не предлагает из чистого упрямства – потому что в самом начале говорил, будто вовсе никуда не хочет ходить.
Он долго молчит, и я уже почти верю, что он хочет придти, но тут Сев качает головой: – Нет. Не стоит.
Расстроенно вздыхаю, и он добавляет, нейтрально, сдержанно, но я чувствую – оправдывается: – Тебе нужен веселый праздник. А я на таком буду лишним. Поддержать веселый разговор я не сумею. Шум меня будет только раздражать. А остальных будет раздражать мой настрой. Лили... одно дело, когда мы вдвоем. Тут. В тишине. Другое – в кондитерской на Диагон Аллее.
Он морщится, и я хочу добавить, мол, ничего, тогда с тобой мы отпразднуем после, вдвоем, если ты захочешь, но Сев продолжает: – Тридцатое будет в субботу. И, как назло, всю неделю перед этим мне придется быть в Аврорате. Кингсли заканчивает несколько расследований, нужно, чтобы я проверил некоторые вещи. Которые я мог знать, как член Ближнего круга Волдеморта. После такой недели мне тем более будет не до походов на Диагон Аллею. Извини.
– Хочешь, я пойду с тобой в Аврорат? – говорю прежде, чем успеваю понять, что брякнула.
Брови Сева удивленно взлетают вверх, я сконфуженно краснею и внутренне сжимаюсь – меньше всего мне хотелось его обидеть.
Он замирает, смотрит на меня изучающе, а потом невесело усмехается: – От Кингсли, - произносит он выделяя имя, – меня защищать не требуется. И я прекрасно понимаю, что мое присутствие в Аврорате действительно требуется. Хоть это и не отменяет того, что мне не хочется туда идти. И того, что после мне будет нужно побыть одному. Хотя бы один день.
Беру Сева за руку, а он тихо и иронично хмыкает: – Пытаешься утешить?
– Поддержать. Мне жаль, что тебе придется туда ехать. Не потому, что это перед моим днем рождения, а вообще.
– Справился же я как-то с судом.
Сев пожимает плечами почти небрежно и отворачивается, умолкая, а я невольно улыбаюсь:
– Ты точно так же говорил об экзаменах по Трансфигурации. Помнишь, мы оба боялись, что провалим? Вернее, ты говорил, что уверен, что сдашь нормально, но я чувствовала, что тебе тоже не по себе. Пусть даже не так сильно, как мне. Мы тогда гуляли вдоль озера...
– … вдоль берега, который дальше всего от замка, – продолжаешь ты мою фразу. – Там всегда меньше всего людей. И берег не такой пологий. Зато деревья ближе всего к воде растут.
– Я тогда все время порывалась перечитать еще хоть что-то из учебника, а ты демонстративно листал какую-то книжку по Зельям...
– „Зелья из вытяжки крапивы обыкновенной“.
- Шутишь? – удивленно выдыхаю я. – Ну не можешь же ты до сих пор помнить, когда ты что именно читал?!
Сев высвобождает руку, сутулится и сплетает пальцы в замок. Молчит, и мне становится не по себе. Собираюсь спросить, в чем дело, но он начинает сам.
– Наверное, это действительно ненормально, Лили. Я четко помню очень многое из детства. Очень четко. С деталями, красками, запахами, звуками... А что было недавно – словно в дымке. Последовательность действий могу восстановить в памяти, да и ту... Не знаю, было ли это прежде. Может, не замечал. Хотя думаю, что заметил бы – запоминать детали было важно, особенно, когда Волдеморт вернулся.
Придвигаюсь ближе и беру его под руку, но ничего не говорю – боюсь, голос меня выдаст. То, о чем он говорит, слишком похоже на начало болезни Альцгеймера. Но уговорить Сева показаться маггловскому врачу будет просто нереально.
Так проходит несколько минут, а потом я произношу скорее для себя, чем для Сева: – Может, в детстве было больше того, что ты хотел запомнить? А когда ты шпионил за Волдемортом, тебе нужно было многое запоминать. А сейчас не нужно. Ты просто живешь себе и живешь. Дни похожи один на другой, запоминать их не так уж и важно...
Он чуть отстраняется и задумчиво качает головой: - Не знаю.
Мы молчим еще какое-то время, а потом он говорит очень тихо, тоже скорее для самого себя, но я слышу. И от этих слов мне становится радостно и совсем спокойно:
– Я не хотел бы забывать, как ты приходишь сюда. Точно так же, как не хотел забывать детство.
Констанция, очень интересный и трогательный фик. Понравилась идея о сделке с Мойрой, а героям истории веришь и переживаешь за них! Спасибо за новые главы! С нетерпением буду ждать продолжения!
Жду продолжения !
