Существовала, во всяком случае. И пели её задолго до Стивенсона. Кстати, он, сочиняя "Остров Сокровищ", пытался выяснить полный текст песенки, но так и не смог: ему предложили несколько вариантов, разительно отличающихся друг от друга, но ни один из них не был полным, в основном не хватало начала. Видимо, он посчитал нелепым вставлять в книгу сцену, где пираты поют только пару-тройку куплетов, вот и ограничился одним припевом - будто никто ничего кроме припева толком уже и не помнит. Что, кстати, довольно естественно: история с робинзонами на Сундуке Мертвеца произошла в самом-самом начале XVIII века (в 1710 году о ней рассказывали как о произошедшей "несколько лет назад"), а события, описанные в "Острове Сокровищ", если поразмыслить, происходят во второй четверти того же века. За 25 (если не больше) лет песню могли основательно подзабыть, но припев в головах задержался.

Вы напрасно иронизируете. Я склонна больше доверять передаваемым через поколения рассказам непосредственных участников тех событий, чем биографическим исследованиям литературоведов, просидевших всю жизнь в уютных креслицах и хватающихся за первое попавшееся на карте совпадение с названием островка, расположенного чуть севернее Британии. Лучше бы им сходить хоть раз в порт, послушать, что морячки по этому поводу рассказывали.

Если речь не идёт о науке, я верю чему угодно! Но если мне надо строить гипотезы, делать выводы, устанавливать связи между Стивенсоном и др., то это уже совершенно другой подход к источникам. "Локис" Мериме не читали? Там девица перевела балладу Пушкина на родной литовский язык, и фольклорист это скушал как народную песню - девица была красивая. Но как только он захотел приобщить новую песню к своим фольклорным материалам, всё тут же выплыло наружу, и балладу, естественно, забраковали. Сходным образом будет рассуждать и исследователь Стивенсона, оставляя поиски самого полного и подлинного текста "Пятнадцать человек..." фанатам писателя, в коих нет недостатка.

Людям "следующих поколений" не приходится выбирать (а если и приходится - то выбирают между источниками, которые один другого стоят): они не были свидетелями или участниками тех или иных событий и узнать, как что на самом деле было, практически невозможно, если только не велась аудио-видеозапись: на бумажке-то можно что угодно написать.
Разумеется, нет!
Я вам другую историю расскажу: в музее Эдгара По в Балтиморе выставлен билет на пароход "Норт", на котором писатель вернулся из длительного путешествия по Европе. При этом не существует никаких других подтверждений того, что он действительно провел там несколько лет! Да и сам он однажды признался, что выдумал эту поездку под влиянием интереса ко всяким мрачным историям позднесредневековой Англии. Тем не менее, билет так и лежит под стеклом, а исследователи творчества По продолжают рассуждать о том, насколько проживание в Европе повлияло на создание атмосферы таких рассказов, как "Падение дома Ашеров", "Бочёнок амонтильядо" и пр.

Физическое существование актёра и драматурга театра "Глобус" Вильяма Шекспира под большим вопросом, но кого это волнует? Либо узких специалистов-биографов, которые даже не обязательно филологи, либо деятелей паранауки, которая есть и вокруг филологии. То же касается и знаменитой поездки По. Благодаря писателю Катаеву я знаю, что есть такое особое удовольствие: постоять перед ТОЙ САМОЙ стеной и подумать: "Вот здесь его осенило "Бочонком амонтильядо"!" Но это, опять-таки, не филологические, а больше писательские, художественные дела. Филологи исследуют тексты, а не положения/состояния тела/души писателя в разные моменты реального времени. Нет, бывает, конечно, что с помощью художественного текста что-то доказывают в реальном мире - очень любопытные бывают находки! - но это опять-таки нужно не филологам. Количество жён, детей, кругосветных поездок и акров земли МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ важно для анализа творчества, но не более того. Крайний пример: Артюр Рембо большую часть жизни чем-то торговал, на творчестве его это никак не отразилось, потому что в это время он ничего не писал, так и пошёл бы он со своей интересной биографией, из которой нас интересуют буквально первые двадцать лет, и мне явно пора завязывать с когтевранскими учёными беседами хотя бы и на территории коллеги-филолога.