Приглашаем всех творцов принять участие в конкурсе "Однажды 20 лет спустя" в честь юбилея ТТП!   

Снейп ушёл, так и не сказав больше ни слова, а Гермиона осталось стоять, чувствуя, как стремительный порыв, сменяется в душе холодным отзвуком пустоты. Хотелось опуститься на старенький колченогий табурет, наколдовать себе чая, и провести так остаток ночи в полнейшей тишине, в созерцании блуждающих мыслей, дожидаться, пока в темноте опустевшего класса ее, наконец, не отыщет рассвет. Пыль рассеялась и в посвежевшем воздухе едва уловимо угадывался аромат полыни – лёгкий флёр, оставленный профессорской мантией, ненавязчивый и созвучный ее настроению - горький, с щемящим от тоски послевкусием. Заунывники и полынь. Гермиона читала, что много лет назад великий алхимик Николас Фламель придумал и сварил из них зелье от неразделенной любви, зелье, которое отчего- то никто не хотел покупать. Что варил из горькой травы не менее великий хогвартский зельевар, Гермиона не знала. Возможно, отраву для докси или успокоительную настойку для больничного крыла. Ей с трудом верилось, что в почерневшей душе Северуса Снейпа осталось хоть что-то, что заставляло его творить и мечтать.

Стоило Гермионе подумать о зельеваре, как жар болезненного сожаления багряным румянцем опалил ей щеки. Она действительно никогда не была дальновидной. Прав ли профессор Снейп, требуя следовать одному ему понятному порядку вещей, или все же ей стоит сопротивляться, сражаться, доказывать свою правоту? Гермиона зажмурилась от нежелания принимать решение сейчас. Она подумает об этом утром, когда чашка горячего кофе поможет заглушить чувство вины, превратившись в союзника, которого ей так сейчас не хватает. Она взмахнула палочкой, гася заклинанием свет, и чувство тоскливого одиночества, нередко посещавшее ее в первые дни после окончания летних каникул, нахлынуло на неё с новой силой. Ей так не хватало Рона. Предательское желание связаться с ним через каминную сеть или хотя бы отправить сову заставило Гермиону вспомнить о времени. Пора было отправляться спать. Рон наверняка уже видел десятый сон.

В коридоре было холодно, легкая летняя мантия плохо защищала озябшие плечи, а согревающее заклинание, наложенное еще в классе, действовало как-то вяло и неохотно, словно все сегодня удавалось ей лишь наполовину. Вот и лестницы – участники всеобщего заговора - стремясь окончательно лишить ее веры в собственные силы, постоянно поворачивали не туда, куда следовало, то норовя отправить Гермиону в гостиную Ревенкло, то во владения Филча, где в ворохе грязных простыней, не покладая рук, трудились хогвартские эльфы. Лестница же, ведущая на третий этаж, и вовсе вдруг оказалась гладкой и ровной, превратившись в настоящий скат ледяной горки, и наотрез отказалась принимать форму ступенек, несмотря на все попытки Гермионы вернуть ей первоначальный вид. Промучившись не менее четверти часа и так и не добившись желаемого, она решила идти в обход . Брать лестницу штурмом совершенно не хотелось, не с её-то сегодняшним везением.

Гермиона медленно шла по пустым коридорам замка, прислушиваясь к еле различимым отголоскам эха, спешившим обогнать ее размеренные шаги, и вспоминала те далекие дни, когда, будучи ещё детьми, они с друзьями жили ожиданием невероятных приключений, что всегда дарил им этот удивительный замок. Здесь, в Хогвартсе, они были как никогда счастливы, мир казался им огромным и полным заманчивых обещаний, каждый новый день приносил потрясающие открытия, а будущее сулило так много, что не терпелось поскорее вырасти и шагнуть в него уверенным шагом, надеясь сразу окунуться в яркий водоворот взрослой жизни. Тогда они даже не представляли, что очень скоро это будущее разлетится на тысячи ранящих осколков, Хогвартс будет разрушен, а мир, который они знали и так любили, больше никогда не будет прежним.

Война закончилась, и теперь все они по-разному переживали столь трудно выстраданную ими победу. Гарри с головой окунулся в работу в Министерстве. Казалось, он был везде, во всем находил себе место, обо всём беспокоился и всего добивался. Он заседал в государственных советах и летал на международные конференции магов, встречался с простыми волшебниками и открывал чемпионаты по квиддичу. У него никогда не хватало времени на сожаления и сомнения, и, конечно, не хватало времени для самого себя. Он просто старался делать мир лучше, потому что всегда был таким — горящим ради других.

Рон отыскал в себе силы, чтобы яростно жить. Он тяжело перенёс смерть старшего брата и тоскливые тени, заполнявшие их некогда солнечный дом, выгнали его из родового гнезда завоевывать мир. Он много раз говорил ей, что если бы не сделал этого, то, наверное бы, тоже умер, но Гермионе знала, что Рон просто решил, что, наконец, пришло и его время.

А Гермиона… Гермиона словно потеряла себя. После войны ей стало казаться, что волшебство растеряло свою прежнюю красоту. Магия перестала быть чем-то чистым и светлым, она причинила так много страданий, что, порой, творя заклинания, Гермиона задумывалась, а не впускает ли она каждый раз в этот мир нечто страшное и темное, способное причинить только боль. Она понимала, что виновато не само волшебство, а творившие его люди, но все же детская сказка растаяла… А она никак не могла отыскать хоть что-то взамен.

Лестница в очередной раз вильнула, и по одной ей ведомой причине привела Гермиону на третий этаж. В Галерее доспехов было невероятно светло. Сквозь высокие стрельчатые окна в замок заглядывала луна . Огромная, окутанная плащом из тумана, она оплела доспехи невесомой сетью серебряных нитей, и стало казаться, что вся галерея усыпана ранним ноябрьским снегом. В полнолуние Гермиона всегда вспоминала о Люпине. И о Тонкс... Со странным опозданием, но жена Римуса тоже воскресала в её памяти, становясь по левую руку от мужа и смотрела на Гермиону с задорной искоркой в глазах, а нос вот-вот, да и превратится в смешной пятачок. Люпин был одет в старомодный костюм в тонкую полоску, изношенный и потертый , как и все его вещи. Он брал Дору за руку и они улыбались Гермионе грустной, но очень светлой улыбкой , словно говоря, что они ни о чем не жалеют, и ни в чем ее не винят. И от невероятной мягкости их взглядов Гермиону наполняла боль. Они потеряли столь многих, что иногда ей начинало казаться, что ни одна победа не стоит такой высокой цены: Римус и Тонкс, Дамблдор, Грозный Глаз Грюм, Тед Тонкс, Фред Уизли, Сириус и Эммелина Вэнс, Амелия Боунс и Руфус Скримджер. Они почти потеряли Снейпа и Джорджа Уизли. Гермиона прошла через всю галерею и, помедлив, нерешительно остановилась перед порогом комнаты, некогда бывшей Залом Славы, а теперь ставшей Залом Снов. Здесь, в тишине и блеске метала, в слабом свете свечей спали души тех, кто защищал Хогвартс. И сразу защипало в глазах: золотые поминальные таблички были везде. Аккуратные и строгие, они занимали всю западную стену от пола до потолка и перед каждой из них, медленно плавая в воздухе, горела свеча.

Колин Криви с его вечным фотоаппаратом и его младший брат Деннис - Гермиона помнила, как они радовались, получив автограф Гарри на их совместном семейном фото. Лаванда Браун - в памяти всплыли её смеющиеся глаза, она так смотрела на Рона, что в них переворачивалось небо. Чарити Барбэдж, влюблённая в маглов. Здесь хранилась табличка, на которой было выбито имя свободного домовика Добби, и табличка с именем Грегори Гойла, и хотя он не сражался на их стороне, он тоже был жертвой этой войны.

Гермиона сделала несколько нерешительных шагов в глубь зала и остановилась возле стеклянных витрин, в которых хранились кубки и особые награды. Многие настаивали, чтобы кубок и медали, принадлежавшие Тому Реддлу, уничтожили, но МакГонагалл наотрез отказалась - люди должны помнить, сказала она, что у зла много личин, и не каждая из них просвечивает насквозь. И они по-прежнему оставались здесь – значок Реддла и его награды за заслуги перед школой, начищенные и блестящие - в отдельном шкафу за ударопрочным, магоотталкивающим стеклом : еще одна память о прошедшей войне. Гермиона протянула руку к стеклу и, спустя секунду, отдернула – в яростном блеске золота ей внезапно почудился отголосок пугающей тьмы. Кто знает, быть может, капля израненной души, что жила в крестражах, оставила свой жуткий след и здесь? Ведь Том Реддл так любил Хогвартс.

Витрину, посвящённую Ордену Феникса, установили у самой дальней стены. Округлый свод, выложенный из грубо отесанных камней, красиво обрамлял прозрачный высокий шкаф, наполненный магией и светом. Его изготовили из соленого льда. Тонкий и невесомый, отлитый из миллиарда человеческих слез, он казался Гермионе хрустальным дворцом – домом для потерянных надежд и оборвавшихся судеб. Она смотрела на фотографии за холодным стеклом, и такие знакомые лица мелькали перед ее глазами. Старая и выцветшая карточка с членами Ордена Феникса стояла на самом верху - из их первого состава уцелело лишь трое. Много лет назад эту фотографию подарил Гарри Сириус. Теперь и он жил только на старых снимках, молодой и задиристый, ещё не знавший, что впереди его ждёт Азкабан. Его вечные друзья казались теперь Гермионе почти что детьми. Джеймс Поттер, постоянно подбрасывающий в руке снитч, взлохмаченный, полный жизни, и так похожий внешне на Гарри. Маленький, и всегда суетливый Хвост. Кто-то кончиком волшебной палочки выжег ему на фотографии лицо, и теперь полная неказистая фигурка болезненно сучила ножками, так и норовя спрятаться за край рамки. Гермиона подняла руку и дотронулась до стекла напротив ссутулившейся фигуры Люпина. Она не знала, счастлив ли Римус в том месте, куда отправился, когда завеса смерти накрыла и его, встретил ли он друзей, Джеймса и Сириуса? Его сын, Теди Люпин, жил с бабушкой в опустевшем магловском доме, светловолосый и радостный – совсем не похожий на своего отца. Гарри говорил, что иногда он мог часами рассматривать фотографию родителей, а потом брал, да и отращивал щетину на подбородке.

Гермиона не удержалась и заплакала. Профессор Снейп был прав, война все еще была среди них, она била, ранила, мстила, она отбирала веру и будущее, не давала упокоения мертвым, калечила и унижала живых. Гермиона подняла палочку вверх и дрожащим голосом прошептала «Нокс». Ей вдруг ужасно захотелось, чтобы все свечи в этом зале разом погасли и тьма ночи, наполнявшая Хогвартс, поглотила и её саму, словно Ее и не было никогда на этом свете.

Следующий день, не в пример всем прошедшим, словно назло оказался холодным и ветреным. Ученики заполняли диваны в общих гостиных и по привычке жались к каминам несмотря на то, что в Хогвартсе в середине сентября еще не начинали топить. Никто не спешил на улицу, и даже внутренний двор, после уроков обычно заполненный неспособными усидеть на месте мальчишками, сейчас пустовал.

Гермиона обогнула трибуны стадиона и увидела Милза. Одетый в школьный форменный свитер и заляпанные грязью брюки, он чистил граблями поле для квиддича, собирая уродливые кучи пожухлой травы и поломанные ивовые ветки. Не застегнутая мантия крыльями хлопала на ветру. Худой, неопрятный, с впалыми щеками и глазами цвета воронового крыла, он показался ей взъерошенным галчонком. Волосы у него топорщились, совсем как у Гарри. Он хмуро посмотрел на декана Гриффиндора из-под неровно отросшей челки и пробормотал неразборчивое приветствие. Гермиона целый час готовилась к этому разговору, и тут же забыла о главном, увидев его замерзшие руки.

- Здесь холодно, почему ты не применил согревающие чары? Ты же их знаешь?! – вопрос, казалось, вырвался сам собой.
- Мне запрещено применять чары, - Заккари на секунду замялся, - вне доказанной необходимости.

Голос у него был резковатый и хриплый от ветра. Он явно повторял слова собственного декана. Гермиона достала палочку, намереваясь наложить согревающие чары, и замерла, вспомнив слова Снейпа. "Он слизеринец, мисс Грейнджер. Чем больше вы ему нравитесь, тем сильнее он будет воспринимать вашу жалость как оскорбление".
Не в силах решиться, она стояла и смотрела на понурую худую фигуру Милза и не знала, что ей стоит слушать – зов сердца или голос разума. Но прежде, чем она к чему-то склонилась, Милз медленно переложил грабли в левую руку и, не глядя на нее, произнес:
- Я просил у декана разрешение на отработку в вашем классе, но он отказал мне, сказав, что вы были против. - В голосе мальчика сквозила старательно скрываемая обида. - Я понимаю, я ведь разрушил ваш класс.

Он виновато втянул носом воздух. Гермиона слегка удивилась, но не подала вида.
- А что еще он сказал?

Милз задумался, видимо, вспоминая самые обидные обвинения, и оценивая, что из этого допустимо сказать.
- Что мне надо постричься, и что мои волосы похожи на паклю и растут клочьями.

- Это стиль гранж, - Гермиона чувствовала, что начинает смеяться.

- Что? - не понял мальчик.

- Гранж - это такой стиль моды, я имела в виду твою прическу. В следующий раз, когда твой декан будет говорить тебе, что ты не ровно подстрижен, скажи ему, что это стиль гранж, и он ничего не понимает в модных прическах.
Милз внимательно смотрел на нее, пытаясь понять, издевается ли она над ним, или говорит серьезно. Наконец, не выдержав, Гермиона улыбнулась.

- Знаешь, Заккари, у моего друга Гарри Поттера тоже всегда были проблемы с волосами, они всегда торчали у него во все стороны, как бы он не старался их пригладить. А однажды его опекуны решили его постричь...
- Ну и?
- Ну и постригли. Он всю ночь промучился, пытаясь смириться с тем, что ему придется пойти в таком виде в школу, а наутро волосы отросли.

Милз весьма серьезно смотрел на профессора трансфигурации, не понимая, что в этой истории смешного.
"Слизеринец!"- Гермиона молча закатила глаза.

- Ну, хорошо, мои волосы тоже всегда оставляли желать лучшего. Однажды твой декан сказал, что они похожи на воронье гнездо. Я сначала очень расстроилась, а потом поняла, что куда обиднее то, что он не ценит мой ум. Волосы, знаешь ли, имеют особенность отрастать, что, к сожалению, нельзя сказать об уме.

- Не понимаю.

Гермиона улыбнулась.
- Если твой декан не сказал, что ты дурак, значит, у тебя дела обстоят значительно лучше, чем у меня в твоем возрасте.

- Значит, вы не сердитесь за ваш класс? – спросил Милз, с внезапно вспыхнувшей в голосе надеждой.

- Нет, Заккари, на самом деле я очень сержусь, - Гермиона нахмурилась, - ты не только разрушил мой класс, но и нанес вред другим ученикам. Я считаю, что такой сильный волшебник, как ты, в состоянии контролировать свои эмоции и свою магию, а значит, ты осознанно позволил случиться тому, что случилось. Поэтому ты больше не получишь в моем классе той свободы, которую имел раньше. С сегодняшнего дня ты будешь сидеть один, на первой парте, и отрабатывать все заклинания самостоятельно, без партнеров, только в моем присутствии. За каждое нарушение правил ты будешь получать взыскание, место отработки которого будет определять твой декан. Уверена, он выберет что-то, что ты вряд ли сочтешь приятным. И так будет продолжаться до тех пор, пока ты вновь не заслужишь мое доверие, и не сможешь мне показать, что ты достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои действия.

Он вспыхнул, краснея до кончиков черных волос.

- Я не сдержался, они собирались…

И замолчал, не желая жаловаться. И как-то щемящее знакомо поджал при этом тонкие, не привычные к улыбке губы. Слишком взрослый для своих одиннадцати лет.

Что ж, в этом профессор Снейп оказался действительно прав. Заккари Милз был слизеринцем до мозга костей, способный посетовать в мелочах, но не желающий даже в свое оправдание признаваться в бессилии или собственной слабости – мысль, не показавшаяся Гермионе ни радостной, ни приятной.

Увидев, что декан Гриффиндора все еще ждет, мальчик помялся и неохотно произнес:
- Я не могу. Когда я без палочки, не я управляю магией, а она мной…

И отвернувшись ,в упрямстве не желая заканчивать фразу ,с остервенением принялся собирать разлетевшиеся листья.

Гермиона не стала настаивать на продолжении, безошибочно чувствуя, что каждое следующее слово заставит мальчика лишь сильнее замкнуться.

- Уверена, вы найдете способ справиться с этой проблемой, мистер Милз, - сказала Гермиона строго, намеренно подражая профессору МакГонагалл, - и школа Чародейства и Волшебства самое подходящее для этого место.
Она сделала пару шагов в сторону замка, намереваясь уйти, и внезапно решила, что всеми своими сегодняшними поступками уже отдала достаточную дань уважения тем истинам, что пытался внушить ей Слизеринский декан. И потому, удовлетворив голос разума, она может, наконец, позволить себе немного побыть гриффиндоркой.
Гермиона решительно остановилась, вернулась и, произнеся не терпящим возражения голосом: - Дайте, пожалуйста, ваши руки, мистер Милз, - наложила согревающие чары.

***

Поглаживая пальцем краешек кофейной чашки, Минерва МакГонагалл внимательно наблюдала в окно своего кабинета за маленькой фигуркой профессора трансфигурации, решительно идущей через поле для квиддича. Холодный и наверняка напитанный влагой западный ветер стремительно взметнул с земли опавшие листья и в замысловатом танце закружил их по траве, путаясь в мантии Гермионы. МакГонагалл не знала, о чем мисс Грейнджер говорила с Заккари Милзом, но от ее пристального взгляда не ускользнули наполненные сомнением метания девушки, и неяркий голубоватый след, разлившийся в воздухе от сотворенного волшебства. Неясное чувство тревоги, неожиданно охватившее директора прошлым вечером в разрушенном классе трансфигурации, нахлынуло на нее с новой силой. Тонкие губы непроизвольно сжались. Глаза за прямоугольными стеклами очков смотрели сейчас совершенно по- кошачьи - пристально, не мигая,- словно она и правда силилась разглядеть через усеянное дождевыми каплями стекло зловещую черную ауру, окружавшую маленькую фигурку мальчика.
В своей учительской практике МакГонагалл видела много магических выбросов : со стен сыпались книги, ломались стулья, подпрыгивали парты, случались пожары и даже потопы, но такого выброса как вчера - она не видела еще ни разу. В день, когда у Милза случился первый магический всплеск, Минерва была в Министерстве. Снейп доложил ей об этом событии только вечером, сухо и буднично, не расставляя особых акцентов, как о прочих малозначительных событиях в замке. Ну выброс и выброс, мало ли их бывает у младших учеников в первый месяц учебного года. Но вчера она увидела последствия такого же выброса собственными глазами, и от пугающего предчувствия чего-то дурного у нее так болезненно сжалось сердце, что пришлось незаметно опереться рукой о стену. Кто бы мог подумать, что одиннадцатилетний ребенок может сотворить такое? Подобный магический потенциал, замешанный на гневе и приправленный дурной наследственностью, она встречала только однажды... У мага, имя которого, даже сейчас, по прошествии стольких лет, многие волшебники предпочитали не называть.

- Новый Темный Лорд?! Мерлин Всемогущий, о чем она только думает?! - плотно сжатые губы МакГонагалл расстроенно дрогнули, стоило ей осознать, как непростительно далеко оказались способны завести ее собственные мысли. Неконтролируемый выброс и вчерашние уверения Снейпа в порочности мальчика - и она уже представляет себе самое худшее. Вот уж действительно, если захочет Северус, может напугать даже банши.
Стараясь справиться с нахлынувшими эмоциями, Минерва достала из складок мантии волшебную палочку и, постучав по деревянной раме окна, произнесла приближающее заклинание.

На иссеченном ромбами стекле возникло многократно увеличенное лицо мальчишки. Нахмуренный лоб, сосредоточенный взгляд, поджатые губы. В испачканном свитере и сползшем почти до самой земли шарфе, он яростно работал метлой, не замечая, что обломки ветвей запутались в его взъерошенных волосах. Совсем еще ребенок - промокший, и наверняка продрогший до самых костей - сейчас он вовсе не походил на темного мага, способного захватить мир. И все же... МакГонагалл в сомнении покачала головой. Конечно, все ее страхи - всего лишь глупость. Вот и Гермиона утверждает, что в мальчике нет ничего темного, всего-то детское упрямство и честолюбивое желание показать всем, что он чего-то стоит. Но, несмотря на убедительные доводы, озвученные молодой коллегой, неясное чувство тревоги по-прежнему не покидало ее. Слишком хорошо Минерва помнила рассказы Альбуса о юном Томе Реддле, чтобы столь легко успокоить себя подобными утверждениями. Мало кто из учителей, преподававших в школе в те годы, не был ослеплен и очарован юным магом с прекрасными манерами и обманчивым обаянием. Но в одиннадцать лет его нечистая душа была еще слишком хорошо заметна, чтобы проницательный Альбус не почувствовал силу его темного начала. И все же старый директор, всю свою жизнь искавший в людях только хорошее, позволил мальчику поступить в Школу.

Она всегда боялась повторить роковую ошибку Дамблдора, решившего, что Хогвартс может исправить в юном Реддле его истинную сущность, сделать добрее в окружении друзей, равных ему по силе и происхождению. И что же теперь?

Не повторяет ли она историю почти шестидесятилетней давности, не делает ли невольно того же, за что все эти годы в глубине души осуждала Альбуса? Не смотрит ли на мальчика глазами Гермионы, стремясь увидеть в юном Заккари Милзе добро, которого в нем попросту нет?

От пугающего чувства неопределенности заныло сердце. Слишком много было вопросов, на которые не находилось ответа. Слишком много сомнений...

Прижав сухую ладонь к лицу, МакГонагалл расстроенно закрыла глаза. Она никогда не хотела быть директором в этой школе. Мерлин! Она все еще была не готова остаться без Альбуса.

Взмахнув волшебной палочкой, МакГонагалл почти неслышно произнесла «фините инкантатем». Мальчишеское лицо растаяло в дымке и оконное стекло вновь приобрело свой изначальный вид. Взгляд ее невольно скользнул к директорскому столу и задержался на ссутуленной спине Слизеринского декана. Она хорошо понимала, что Северус никогда не будет откровенен с ней в той же мере, как был откровенен с Альбусом. И все же, став ее заместителем, он непостижимым образом облегчал ей жизнь. Сейчас, глядя на склонившегося над столом зельевара, МакГонагалл с почти материнским сочувствием думала о том, как мало все-таки этот человек спит и как редко бывает на свежем воздухе. Сегодня Северус выглядел хуже обычного: на осунувшемся лице проступили неровные морщины, обычно желтоватый цвет кожи казался серым, полуприкрытые глаза, в обрамлении темной сетки ресниц, скользили по строчкам пергамента так медленно, что можно было подумать, что он не читает, а рассеянно рассматривает узор, сложившийся из замысловато переплетенных чернильных пятен. Было заметно, что он сутулится и держит голову под неестественным углом - боли в разодранной Нагайной шее мучали его каждую осень и Минерва знала, что, несмотря на старания медиков из Святого Мунго, лекарства не слишком помогали ему. Оперевшись рукой о дубовую столешницу, он просматривал пергамент за пергаментом и с каждой прочитанной страницей хмурился все сильней.
Одинокий бокал виски - не принятый им жест ее гостеприимства- все еще нетронутым стоял перед ним на столе. Часы на каминной полке пробили шесть.

В последний раз взглянув на худую фигуру мальчишки, Минерва коротким взмахом волшебной палочки трансфигурировала давно остывшую чашку кофе в горшок с геранью и отвернулась от окна. В такие дни, как сегодня, она жалела, что Визенгамот так и не позволил Северусу вернуться в директорское кресло. Конечно, он был тяжелым, злопамятным, замкнутым, неуступчивым человеком, но при этом обладал выдающимся умом и поистине фантастическим умением всегда добиваться поставленной цели .Сейчас ей нестерпимо хотелось научиться его слизеринской хитрости, умению играть не по правилам, врать, изворачиваться, шантажировать и угрожать. Предстоящая встреча с Министром совершенно не радовала ее, несмотря на то, что в глубине души она понимала - Кингсли наверняка сделал все возможное, чтобы Визенгамот проголосовал за более мягкое решение. Но позиции старого кабинета министров были все еще слишком сильны.

Дочитав, Снейп отложил свиток в сторону и, почувствовав, что МакГонагалл рассматривает его, медленно поднял голову. Они молча смотрели друг на друга несколько секунд, пока Минерва, наконец, с неохотой произнесла:
- Пора. Не думаю, что есть смысл и дальше оттягивать эту встречу. Не будешь ли ты так любезен, Северус?
Она сделала приглашающий жест рукой и Снейп встал. Взмахнув палочкой, он произнес отпирающее заклинание, камин послушно вспыхнул, осветив призрачным зеленым светом его худое уставшее лицо.

На другом конце каминной сети их вечерний посетитель бросил в огонь горсть дымолетного порошка и, произнеся: «Хогвартс, кабинет Директора», - вошел в камин.

Высокая фигура завертелась в языках пламени, Министр Магии прибывал в Хогвартс.