Десять лет назад Северус родился заново. Сначала из ничего возникли звуки – далекие и едва уловимые, потом он начал ощущать… прикосновения. Его поворачивали, обтирали, смачивали губы водой. И голоса… голос, за который он ухватился, пытаясь выбраться со дна глубокого холодного колодца, где тонули мысли и чувства. Спокойный, уверенный голос… заботливый… мама… Кто же еще? У него никого не осталось… никого… и мамы тоже… она умерла… они все умерли. Все, кого он любил, умирали, уходили, покидали его навеки.

Затем появился свет. Тусклый и неверный. В призрачном мире, куда Северус не спешил возвращаться, над ним склонился ангел с белыми крыльями за спиной и огненным нимбом вокруг головы. Прохладная ладонь опустилась на разгоряченный лоб.

Запекшиеся губы не слушались профессора, а из горла вырвался лишь сиплый свист:

– Лили…

Ангел ушел, растворился в мутной слезной пелене. Тонкие пальцы Снейпа, покрытые прозрачной, чуть желтоватой кожей, слегка царапнули шершавые простыни в попытке поймать ускользающее видение.

Он заново учился ходить, есть, пить, говорить, думать и чувствовать. Яд Нагайны отравил каждую клеточку его тела. Дрожащие руки, подгибающиеся колени и хриплый шепот вместо привычного звучного баритона – совсем небольшая плата за возможность жить. Мадам Помфри, суетясь вокруг него, не уставала довольно цыкать и пользовать его отварами, зельями и растираниями. Северус безропотно принимал все ее заботы. Только Минерва, по вечерам заглядывая в больничное крыло, хмурилась в конце беседы. Хотя беседой это было сложно назвать: говорила, в основном, она. Рассказывала о школьных делах, жаловалась на бездельников и чинуш из Министерства, нагло подсовывала колдографии своих малолетних родственников. Снейп устало опускал веки, позволяя голосу директрисы скользить по краю сознания, не задевая его.

Землистое лицо профессора не выражало ничего, кроме спокойствия и умиротворения. Это пугало. Даже осторожное сообщение Поппи, что в коме он пролежал почти год, казалось, никак не всколыхнуло его безмятежное существование. Лишь изредка мужчина перелистывал тихо шелестящие страницы старых книг, словно слепой прикасался к буквам, наслаждаясь их шероховатостью. Он вдыхал запах старого пергамента, пыли и еще чего-то неуловимого, что заставляло ноздри трепетать, а сердце – замирать в томительном предчувствии. Тогда он закрывал глаза и снова погружался в свою полудрему.

***

Северус стряхнул с лацкана черного твидового пальто желтый кленовый лист. Осеннее солнце лениво раздвинуло хмурые тучи, освещая дорожки Люксембургского сада. Зельевар любил приходить сюда. Он садился на один из многочисленных стульчиков, расставленных по всему парку, и наблюдал. Вот мамаша деловито толкает коляску. А там, возле клумбы, скучный клерк заедает вечный стресс дежурным бутербродом. Студенты близлежащей Сорбонны и в перерывах между лекциями умудряются ломать зубы о гранит науки: одни хмурятся, обложившись книгами и конспектами, другие озабоченно тычут пальцами в кнопочки ноутбуков, а третьи, впрочем, даже не пытаясь изобразить усиленную умственную деятельность, наслаждаются игрой в мяч или весело болтают.

Из соседнего кафе потянуло терпким ароматом кофе и свежеиспеченных круассанов. Снейп невольно сглотнул, поднялся и неторопливо пошел по дорожке навстречу ветру, который принес из глубины сада едва уловимый сладковатый запах подгоревших каштанов и прелой листвы. Профессор остановился у фонтана Медичи, задумчиво облокотился о каменную чашу и рассеянно проводил глазами бумажный кораблик…

– Минерва, мне бы хотелось знать, откуда взялась та дрянь, которой вы меня пичкаете!

Хрустальный резной флакон проскакал по столешнице. Директриса едва успела поймать его дрожащими руками. Поджав губы, профессор МакГонагалл неодобрительно смотрела на тяжело дышащего Снейпа.

– Северус, тебе еще рано вставать, а уж тем более спускаться в подземелья.

– Что, сорока на хвосте принесла? – хмыкнул зельевар и буквально упал в кресло напротив.

– Поппи очень переживала, когда ты наорал на нее и помчался в лабораторию, – Минерва покачала головой. – Я, конечно, рада, что тебе настолько полегчало…

– Ты знаешь, что это такое?

– Это, – директриса сделала многозначительную паузу, – лекарство, которое поставило тебя на ноги.

– Прелестно! – губы Северуса побелели от напряжения. – А ты имеешь понятие, из чего оно?

– Из яда Нагайны.

Минерва устало откинулась на спинку стула.

– Да, – Снейп хрустнул костяшками, – очень смелое решение. Весьма. Использование борец-травы, яда этой гадины и сока белладонны… Все ингредиенты смертельно опасны, но связаны между собой мощнейшими чарами… Никогда не встречал ничего подобного…

– Вот видишь!

– Вижу, – маг внимательно посмотрел в глаза директрисе. – Сколько мне осталось, Минерва?

– Не знаю, – она проглотила комок, стоящий в горле. – Я, действительно, не знаю! – закричала она в ответ на кривую ухмылку зельевара. – У нас не было времени… ты умирал… ты должен понять…

– Я понимаю, – Северус посмотрел снизу вверх на подошедшую пожилую волшебницу. Она вложила в ладонь мужчины флакон, сжала ему пальцы и срывающимся голосом произнесла:

– Ты должен жить… я обещала.

Снейп прикрыл глаза. И снова душа наполнилась умиротворением, а ноздри ощутили едва уловимый аромат счастья. И тихий ангел коснулся его своим нежным крылом. И едва слышный шепот донесся, принесенный шуршащей волной памяти:

– Живи…

– Я попробую…

И он попробовал. Сначала тяжело, а потом с все большим упорством, профессор карабкался вверх. Туда, к людям. Его не привлекало жалкое существование в роли дряхлеющего больного, ослабленного умом и телом, он жаждал быть человеком, стремящимся не выжить, а жить.

Ежедневные прогулки с тростью до Запретного Леса и обратно, занятия по специальной методике, разработанной колдомедиками из Мунго, чтобы не дрожали руки. И Минерва. Которая верила в него несмотря ни на что. Она оставила за Снейпом место зельевара, заменяя его временными преподавателями. Когда профессор впервые после болезни переступил порог Большого Зала в качестве декана факультета Слизерин, его встретила оглушающая тишина. Он шел между столами как сквозь строй, кожей ощущая на себе царапающие взгляды.

Северус не поверил, услышав первые робкие хлопки. Не поверил и когда все встали и зааплодировали стоя. Он поднялся на подиум, едва держась на ногах от напряжения. Пожимал кому-то руки, по обыкновению холодно кивал коллегам, пока не встретился глазами с невозмутимым взглядом директрисы. Все. Он вернулся.

Но что-то не давало ему покоя. Оно сидело занозой в душе, мешая насладиться дежурной порцией виски у потухшего камина. Оно гнало его в лабораторию, заставляя бесцельно перебирать флаконы с ингредиентами. Только на этот раз профессора не интересовали шкурки бумсланга или корень мандрагоры. Амбра, цибетин, пачули, тубероза, мускатный цвет, ваниль и мускус, сладкий лимон, кудрявая мята… и еще, и еще… сотни комбинаций, завораживающих и доводящих до головокружения, но ничуть не приближающих Снейпа к волшебному и гармоничному аромату, таящемуся где-то внутри него.

– Северус, тебе не кажется, что это жестоко? – профессор МакГонагалл просто кипела от негодования. – Где ты достал такие шикарные духи? Они божественны…

Директриса зашла к зельевару «на огонек», по-прежнему пытаясь увлечь его вечерними беседами за чашкой кофе. Однако на этот раз все ее внимание поглотил небольшой пузырек темного стекла, стоящий на столе. Еще один плод неудачного эксперимента. Снейп неприязненно посмотрел на склянку и безразлично махнул рукой:

– Если тебе надо – бери. Там в шкафчике еще есть.

Минерва прошла в угол и распахнула дверцы. Она замерла в немом изумлении, уставившись на ровные ряды флаконов:

– Боже мой, – благоговейно прошептала она. – Это все – ты?

Она открывала флакон за флаконом, словно девочка, радуясь каждому новому аромату, прерываясь лишь для того, чтобы сделать большой глоток кофе из своей кружки, пока все запахи не слились в один и голова не пошла кругом.

– Это тебе совсем-совсем не нужно? – на всякий случай уточнила она, аккуратно складывая понравившееся «богатство» в шкатулку из лакированного черного дерева и чихая.

– Совершенно, – мрачно процедил Северус, отхлебывая из стакана, – остальное можешь выкинуть.

– Ну, зачем же так сразу, – задумалась директриса, – как насчет пяти процентов за посредничество?

– Бери десять и больше никогда не рассказывай мне о своем племяннике Огастусе.

– Вот и славно, – улыбнулась Минерва. – В следующий раз я расскажу тебе о своей троюродной племяннице Юстисии.

Снейп застонал, а довольная женщина ушла, игриво насвистывая.

Можешь не писать - не пиши. (с)
Иконостас

Северус очнулся, когда мимо него промчался забавный карапуз, спешащий по своим делам. Следом с важным видом шествовала молодая мама, со снисходительной улыбкой наблюдая за своим чадом и периодически напоминая ему:

– Жан-Люк, мы идем кормить голубей!

Снейп достал из кармана пальто серебряный брегет. Пора… Он развернулся и, тяжело опираясь на трость, заторопился в глубь сада, к старому каштану, печально склонившемуся над статуей скорбной королевы, такой одинокой в этом малопосещаемом уголке парка.

Профессор перевел дух. Она была здесь. Как обычно, сидела на изящной ажурной скамейке, склонив голову над старинным фолиантом… Непослушный каштановый локон выбился из прически. Узел на затылке вместо заколки скрепляла воткнутая в прическу волшебная палочка. Северус ухмыльнулся: если бы не эта маленькая деталь, он никогда и не догадался бы, что перед ним ведьма. Скромное бежевое пальто с капюшоном, коричневые туфли... Сосредоточенное выражение лица… За три дня он изучил это лицо до мельчайших подробностей. Точнее, профиль. Забавно сморщенный носик, красиво очерченная бровь, едва заметный прыщик на щеке, почти у самого подбородка. Маленькие руки, хрупкие пальчики, сжимающие увесистую книгу… И на одном их них – тоненький ободок обручального кольца.

Так и должно быть. Жесткая складка возле рта профессора стала еще глубже: все хорошее вечно доставалось не ему… Вот и теперь это эфемерное создание вернется домой после занятий в магической Сорбонне, к любящему мужу, который сдувает с нее пылинки и носит на руках. Да-да! Такую женщину нужно носить на руках! Воображение Снейпа разыгралось не на шутку. Обязательно должны трещать поленья в камине и плавиться свечи по углам, истекая истомой. И чтобы он сидел на полу, примостив голову на краю дивана и протянув ноги к пламени, а она ласково перебирала бы его волосы.

Блаженное тепло растеклось по венам. Собственная кровь Северуса уже не согревала. Только огонь да теряющее свою силу осеннее солнце еще могли спасти зельевара от холода, подбирающегося к самому сердцу… скоро, совсем скоро наступит момент, когда ледяные пальцы смерти сожмут его, и оно бесполезно трепыхнется в последний раз в нелепом желании жить. И все закончится, так и не начавшись. Мужчина до ломоты в суставах стиснул набалдашник трости. А ведь он даже не видел глаз этой женщины. Ему вдруг показалось жизненно необходимым заглянуть ей в глаза, услышать голос, вдохнуть аромат ее непослушных волос. Черт, даже самому себе Северус внезапно показался старым сентиментальным маньяком, подкрадывающимся из засады к ничего не подозревающей студентке, мирно отдыхающей между лекциями.

Внезапно, словно почувствовав его смятение, она повернула голову и подняла глаза. Северус окаменел. Ведьма вскочила, уронив фолиант с колен. Сделала два шага по направлению к мужчине, а потом замерла, будто наткнувшись на невидимую стену, отвернулась, опустилась на корточки и начала лихорадочно подбирать выпавшие из книги листки с записями. Девушка выпрямилась и достала из волос волшебную палочку.

Снейп клял себя на чем свет стоит. Старый идиот! Как говорил кто-то из древних: «Хочешь сделать мир лучше – начни с себя». И утопился.

Зельевар мысленно махнул рукой:

– Мадемуазель… – она стремительно обернулась на его голос. Каштановые пряди разметались по плечам, широко распахнутые карие глаза уставились на него в изумлении. Северус задохнулся. Они стояли так близко, что он видел, как пульсирует жилка под полупрозрачной кожей на тонкой шее. Мужчина почти физически ощущал тепло исходящее от нее, слабый аромат выпечки, миндаля и… ее самой. У профессора заныло под ложечкой от желания зарыться пальцами в непослушные кудри, прижать к себе сопротивляющуюся и непокорную женщину, впиться губами в напряженно сжатый рот. И целовать до тех пор, пока она сама не обмякнет в его руках и не ответит на ласки.

Девушка отпрянула, а щеки ее начал заливать предательский румянец. Снейп тряхнул головой, отгоняя наваждение.

– Мадемуазель, – он хрипло откашлялся. Маленькая парижанка озабоченно нахмурила брови и шагнула вперед. Французский профессора не был изысканно-прононсным, но это никогда не мешало ему общаться с Пьером, хозяином маленького магазинчика возле бульвара Сан-Мишель, расположенного почти рядом с коваными воротами, ведущими в Люксембургский сад. Чудаковатый суетливый сквиб был единственным, исключая Минерву, кто знал, что знаменитая на весь магический мир линия духов S&S является детищем неудачных экспериментов Северуса Снейпа, решившего поверить гармонию, если не алгеброй, так хотя бы алхимией.

Девушка все еще ждала… не трансгрессировала немедленно, как это сделала бы на ее месте любая здравомыслящая особа женского пола, а стояла, глядя на нелепые попытки профессора выдавить из себя хоть что-то вразумительнее, чем шершавое: «Мадемуазель».

– Мадемуазель, – процедил Снейп, глядя на растягивающиеся в улыбке губы кареглазой очаровательницы. Вот что ты будешь делать? Но он никак не мог провалить третью попытку, а потому выпалил: – Вы могли бы показать мне Париж?

Северус мысленно застонал. Да-да, вот прямо сейчас она и помчится демонстрировать красоты города упырю, который, по всей видимости, только что напугал ее до полусмерти. Умнее ничего придумать не мог? Извиниться, например?

– Приходите на мост Пон-Мари сегодня в пять, – Снейп застыл, опасаясь, что ослышался. – Вы знаете, где это?

– Я найду, – выдавил он из себя.

Молодая женщина поудобнее перехватила книгу и легким шагом направилась в сторону проспекта Обсерватории. Почувствовав на себе взгляд профессора, она обернулась, и ее улыбка солнечным лучиком скользнула по его лицу:

– Не опаздывайте! – крикнула ведьма, взмахнула палочкой и исчезла с тихим хлопком, оставив после себя маленький смерч из багряно-золотых листьев.

***

Ровно в пять Северус ступил на каменные плиты моста Пон-Мари. В списке любимых мест профессора в Париже остров Святого Людовика не значился. Снейпу был больше по душе Ситэ, с возвышающимся там замком Консьержери. Он предпочитал неторопливо пройтись по набережной среди многоголосой толпы, медленно обогнуть церковь Сен-Шапель и не спеша заблудиться в переплетении улочек. Ему нравилось забыться в круговороте переулков, чтобы потом обязательно выйти на площадь перед собором Нотр-Дам. Лишь иногда, устав, он присаживался где-нибудь в маленьком кафе, ставил рядом с собой трость и, потягивая густой и горький кофе из кружки, вслушивался в шарканье ног, стирающих древние булыжники парижской мостовой. Зельевар флегматично наблюдал за снующими туда-сюда туристами, что спешили урвать себе очередной кусочек Парижа и запереть его в маленьких темных коробочках фотоаппаратов и видеокамер. Суета сует.

Сейчас он подошел почти вплотную к девушке, стоящей на середине моста. Она перегнулась через каменные перила и крошила булочку уткам, жадно хватающим угощение. Хлопанье крыльев и недовольное кряканье заглушило его шаги. Тихий смех отразился от поверхности воды:

– Вы видели? – молодая женщина повернула к нему свое раскрасневшееся лицо. – Жадюги.

Заходящее солнце запуталось в ее волосах, обрамляя лицо золотистым ореолом. Северус смотрел в смешливые карие глаза и мечтал, чтобы время остановилось, а весь мир с его проблемами и заботами провалился в тартарары. Ему казалось, что все это было, было давно и не с ним… но она отвернулась, и солнце скрылось, и что-то ушло, и потерялось снова в закоулках памяти, так и не успев выбраться на поверхность.

Снейп шел, чуть приотстав, чтобы видеть волосы, волнами спускающиеся по спине, изящный поворот головы, когда девушка оборачивалась посмотреть, успевает ли он за ней. Ему нравилось наблюдать за стремительной, чуть подпрыгивающей походкой, за тоненькой фигурой в ладно скроенном пальто с развевающейся при каждом шаге пелериной. Персональный гид вела его за собой по набережной, увлеченно рассказывая о богемных жителях дворца Лозен, о бодлеровской «Черной Венере», когда-то жившей в переулке Безглавой женщины, о дуэлянтах Коровьего острова, времен Генриха Четвертого. Пальчики, измазанные чернилами, почти с нежностью гладили неотесанные каменные плиты, из которых были сложены дома и парапеты набережной. Все вокруг пропиталось духом старины, так и не выветрившимся за столетия ни из стен, ни из деревьев.

– Вы меня совсем не слушаете, – она остановилась. Запнулась, глядя в его потемневшие глаза: – Вам плохо?

Мужчина с трудом перевел дыхание. Не мог же он сказать ей, что при одном взгляде на нее у него, словно у нашкодившего мальчишки, замирает сердце. А когда она стоит так близко, тревожно вглядываясь в его лицо, Северусу хочется схватить ее, сжать в тесном кольце своих рук, зарываясь лицом в каштановые кудри, вдыхая их пряный аромат, наслаждаясь близостью и теплом женского тела. Ну почему? Почему ему кажется, что он ее знает? Знает этот тихий голос, сосредоточенный взгляд? Может, это всего лишь признаки приближающейся смерти? Мозг отказывается воспринимать реальность и нагло подсовывает ему бредовые фантазии, выдавая желаемое за действительное? Снейп, словно во сне, протянул руку и дотронулся до ее щеки. Девушка испуганно вскинула голову, взмахнув волосами, которые задели тыльную сторону его ладони. И до ломоты в зубах захотелось протянуть сквозь пальцы эти шелковистые локоны, почувствовать, как они скользят, вызывая мурашки, холодком пробегающие по обнаженной коже.

Воспаленный закат окрасил бледные щеки Северуса нездоровым румянцем. Последний луч солнца полыхнул в его зрачках. Молодая женщина смотрела на него, точно кролик на удава. Она облизнула пересохшие губы. Профессор тяжело оперся о стену рядом с ее плечом и прохрипел:

– Да, мне плохо…

Затравленное выражение на лице девушки сменилось ужасом: она подалась ему навстречу, подхватила под руку и затараторила:

– Сейчас, сейчас, мы найдем куда присесть… а потом я могу доставить вас в больницу Сен-Дюссоньер. Там прекрасные колдомедики – они мигом поставят вас на ноги, – она бормотала что-то, но Северус уже не слушал. Невыносимо. Так еще хуже… какого дьявола он пошел на это? Очередной приступ мазохизма? Чего он ждал? Конечно же, этой доброй душе просто стало жаль его и тогда в парке, и сейчас… Он давно превратился в старую больную развалину, доживающую свой век в бесполезных мечтах и бесплодных попытках воскресить ушедшее. А было ли оно вообще, то, что он принимал за счастье? То восхитительное чувство, которое он испытал, выходя из комы? Болезненная игра воображения – и ничего больше… Еще бы – он помнил запах… аромат, от которого кружилась голова, сжималось сердце, а в уголках глаз, украшенных морщинами, иногда скапливалась предательская влага. Не слезы, нет, – горечь от невозможности протянуть руку и ухватить звенящий миг… Снова обессилевшие пальцы ловят лишь пустоту одиночества, а предательский холод сковывает движения и даже жарко натопленный камин не способен дать хоть толику живительного тепла…

– Дальше я сам.

Профессор практически оттолкнул ее – грубо и сердито. Ведьма прикусила нижнюю губу, но упрямо осталась стоять на месте. Прохладный ветерок подул со стороны Сены, лениво катящей свои воды. Мимо резво пробежал речной трамвайчик.

– Вы не можете идти один в таком состоянии. Вам нужна помощь!

– У меня совершенно нормальное состояние, – угрюмо заметил Снейп, не обернувшись.

– Нет! – она топнула ногой. – Я же вижу, что вам плохо!

– Мне – замечательно! Мне – хорошо! Меня все любят! Особенно комары!

Сзади послышался смешок, больше похожий на всхлип. Северус трансгрессировал.

Можешь не писать - не пиши. (с)
Иконостас

Он чувствовал, что опаздывает. Вручение премии «Зельевар года». Зачем понадобилось звать на это кретинское мероприятие именно его? Северус всегда терпеть не мог официальные церемонии – находиться в центре внимания было для профессора пыткой. И Этьен Д`Аллонсо, председатель совета Академии Магических Наук, прекрасно был об этом осведомлен. Снейп не явился даже на собственное награждение. На оба. И сейчас ноги бы его здесь не было, если бы не поджатые губы Минервы и не укоризненный блеск ее очков. Местом проведения сего душещипательного и торжественного действа устроители выбрали Сорбонну. Это единственное, что примирило зельевара с «ответственной и почетной миссией». Выпросив ради такого случая недельный отпуск в середине семестра, он с лихвой отплатил директрисе Хогвартса за облачение в парадную мантию и демонстрацию своей персоны сотне велеречивых ученых крыс. Профессор с удовольствием потребовал бы еще пару отгулов за свою обаятельную улыбку, но не стал – улыбаться он не собирался.

Час икс приближался, а Северус все еще стоял в дальнем углу Люксембургского сада и смотрел на скамейку под старым каштаном. Она была пуста. Пуста так же, как и его душа. Кому и зачем он обещал жить десять лет назад? Почему он, старый дурак, ушел вчера? Да нет, не ушел – сбежал! Как там у поэта? Да черт с ним, с поэтом – Снейп никогда не был поклонником изящной словесности, но что, Мерлин побери, заставило его это сделать? Естественно, она обиделась. А может, и не обиделась, а испугалась, теперь уже окончательно. Накануне профессор как-то не очень производил впечатление адекватного человека.

Северус тяжело оперся о трость и опустил голову. Ветер играл с последними золотыми листьями на дорожках сада, словно собачонка, кружась вокруг мага. В темных волосах, обрамляющих непроницаемое лицо, промелькнула пара совершенно белых прядей. Снейп всегда любил осень. Нет, не лето с его пылью, жарой и духотой. Не зиму со стужей и сугробами. Не весну… весну он ненавидел всей душой – эта прекрасная пора еще ни разу не принесла ему ничего хорошего. А вот осень… с ее яркими красками, с дождями, приносящими облегчение, омывающими сердце и душу, с полным обнажением природы, которая больше не скрывала за фальшивыми нарядами свое истинное лицо. Как подведение итогов. Как завершение пути. Последнее нежное «прости» уходящего за горизонт солнца, бережно хранимое до первых ручьев. Сейчас от всего этого не осталось и следа. Просто слякоть и серость.

А ведь он мог бы поделиться с ней всем – осенью, светом, душой… Плевать на кольцо, на жалость – пусть жалеет – главное, чтобы была, просто была рядом. Только сейчас он понял, что даже не знает ее имени. А она не спросила его. Как будто так и надо было. Словно столкнулись на узкой дороге после долгой разлуки – и не разойтись, не разминуться. Северус тупо смотрел на потемневшую от времени статую, изъеденную ветром и дождями…

***

Профессор так и не успел переодеться в парадную мантию. Он, прихрамывая, вошел в зал, кивнул паре знакомых и поднялся прямо на сцену. Выпрямился и застыл, сжав в руках трость. Его строгий черный сюртук подчеркивал белизну высокого воротничка-стоечки, а в начищенных ботинках отражалось пламя сотен свечей. Этьен Д`Аллонсо с облегчением выдохнул:

– Ну что ж! Теперь мы можем начать вручение премии за вклад в зельеварение. В нынешнем году это, действительно, поистине гениальное открытие, привнесшее…

На следующие пять минут пространной речи уважаемого председателя Северус перестал обращать внимание, погрузившись в свои мысли. Он вздрогнул лишь от аплодисментов, отразившихся от высоких сводчатых каменных потолков, украшенных фресками и лепниной.

– … итак, премию за разработку инновационной технологии, связывающей заклинания с каталитическими свойствами высших ядов, получает Мастер Чар – Гермиона Джейн Грейнджер! Вручает заслуженную награду ее бывший преподаватель – профессор зельеварения школы чародейства и волшебства Хогвартс, двукратный обладатель звания «Зельевар года», почетный член Академии Магических Наук, обладатель…

Седой академик, продолжая перечислять регалии Северуса, присоединился к рукоплесканиям, а тот смотрел, как она встала со своего места, оправила изящное темно-зеленое платье и прошла к сцене. Стук тоненьких каблучков по мраморным плитам пола отдавался набатом в его ушах.

«У нас не было времени… ты умирал… ты должен понять…»

Она щурилась от слепящего света софитов. На бледном лице выделялись ярко накрашенные губы и тени под глазами. Мягкий шелк элегантными складками струился по телу, при каждом шаге четко обрисовывая ноги. Ни один волосок не выбивался из высокого узла на затылке, затянутого в тугую сетку, сплетенную из золотистых нитей.

Удар, еще удар… сердце билось уже где-то у самого горла. Шум в ушах превратился в гул, а ярость пеленой застилала глаза… «Золотой котелок» нещадно оттягивал руки. Хотелось грохнуть его об пол из всей силы и грязно выругаться…

Она остановилась в шаге от него. Он протянул ей приз. Ее ледяные пальцы на мгновение встретились с его холодными:

– Поздравляю вас... мадемуазель…

***

Он нашел ее в конце зала у столика с напитками. Дождался, пока схлынет толпа поздравляющих, оттеснил самых настырных из ученых червей, которым больше нравилось заглядывать ей в откровенный вырез платья, чем обсуждать огромное значение для науки симбиоза чар и зелий.

– Мне бы тоже хотелось выразить вам свое почтение и принести поздравления, – его голос больше напоминал шипение. Гермиона вздрогнула, отвернулась и потянулась за очередным бокалом с шампанским. – Что-то я не наблюдаю поблизости вашего супруга?

– Он остался в Лондоне, профессор.

Кроткий ответ еще больше разъярил Северуса.

– Он должен находиться рядом с вами, чтобы отгонять этих расфранченных хлыщей, которые увиваются вокруг. Оберегать вас от них! И от меня, в конце концов! – почти рычал он. – Вы могли бы оказать мне честь и прогуляться со мной в зимний сад?

Внезапный переход зельевара от ругани к светским любезностям настораживал, зарождая мрачные предчувствия. Девушка поежилась и, поставив пустой бокал на стол, пробормотала:

– Спасибо, мне и здесь хорошо…

– Танец?

– Я не танцую, – для наглядности она еще и помотала головой.

– Ну что ж, – Снейп приблизился к ней и отобрав очередной бокал, зловеще намекнул: – Вы не оставили мне выбора.

Он крепко схватил ее за руку и потащил в глубину эркера. Задернул плотную портьеру, отделив бархатной стеной от остального мира, и привлек Гермиону к себе. Ее била крупная дрожь.

– Вам страшно, да? Это хорошо… это правильно, – голос профессора был пугающе тих. – Вам понравилось? Приятно видеть своего лабораторного кролика? Я прошел тест на выживаемость после амбициозных проектов Гермионы Грейнджер? Как же я не догадался – только вы, с вашим вечным стремлением выделиться из толпы, могли придумать такой способ… Что же так медлили с публикацией вашего открытия? Десять лет – немалый срок. Или у вас возникли сложности с подопытными? Конечно, не всякий даст разрешение угробить себя столь изощренным способом. Я тоже такого не давал! – он выплевывал слова ей в лицо, нимало не заботясь о том, что его крючковатый нос касается ее щеки. Она прикрыла глаза и почти повисла у него на руках. – Вы знаете, каково это – жить, каждую минуту ожидая смерти? То отгоняя ее от себя, то призывая, лишь бы только не чувствовать боли? Вы хоть знаете что это такое – боль?

Ее зубы застучали. Она застонала и начала медленно оседать.

– Нет, вы так легко не отделаетесь! – он встряхнул ведьму, голова ее безвольно откинулась, и он заглянул в полузакрытые глаза: – Посмотрите на меня! Ну!

– Простите меня…

– Что? Не слышу?!

– Простите меня… – ее дрожь больше походила на конвульсии. – Я не знала… что так будет. Тогда мне это казалось единственно правильным решением. Это был выход… Мы столько всего перепробовали, а вы все равно умирали… Жизнь держалась в вас каким-то чудом. Просто однажды у меня все получилось… И я не могла вас отравить… не могла… я сначала сама попробовала…

Сбивчивое бормотание сделалось едва различимым. Северус, склонившийся почти к самым ее губам, резко выпрямился.

– Вы?!

– А что тут удивительного? – Гермиона умудрилась пожать плечами. – Не могла же я действительно… а вдруг вам стало бы хуже?

– Куда уж хуже… О чем вы только думали, когда так рисковали, безответственная девчонка?!

– Вы непоследовательны, профессор.

– А вы совершенно не умеете пить, мадемуазель, – профессор разжал пальцы, глядя, как на тонкой коже начали проступать темно-красные пятна. – Мадам…

– Мне пора… – Гермиона опустила голову, потерла кисть и отвлеченно, словно во сне, начала поправлять платье.

– Конечно, – губы Северуса скривились, – вас ждет туча поклонников.

Она отрицательно помотала головой и протянула руку к портьере.

– О, как же я мог забыть! Ваш супруг, видимо, очень ревнив? Он, надеюсь, вчера не слишком… Хотя, чего это я – наверняка, вы ему объяснили, что всего лишь наблюдали за результатом одного из ваших блестящих экспериментов…

– Да. Меня ждет обожаемый муж, дети, дом… семья.

Гермиона отдернула портьеру, впустив в эркер свет и шум голосов. И ушла. Гости удивленно провожали взглядами одну из виновниц торжества, натыкающуюся на людей, слепо бредущую к выходу, с глазами, полными так и не пролившихся слез.

Можешь не писать - не пиши. (с)
Иконостас

Капли расплавленного сахара медленно таяли в изумрудно-зеленой влаге. Абсент мутнел, словно слеза алкоголика. Вкус его – резкий, будто пощечина – отрезвлял, а потом обволакивал, незаметно проникая в кровь, заставляя разум биться в дьявольской паутине образов и видений.

Северус даже не поморщился. Он оттолкнул от себя пустой стакан и потянулся за вторым.

– Мсье умеет пить, – пожилой бармен оперся о дубовую стойку. – Только не стоит этого делать, если гложет тоска… станет хуже. Зеленой фее, живущей в абсенте, нужна ваша душа.*

Снейп запустил пальцы в волосы. Хуже не будет. Дальше просто некуда. Что он ей наговорил? Зачем? Обвинил в отравлении, почти убийстве? Почему? Стало обидно? Обидно, потому что не узнал? Потому, что мечта оказалась бывшей ученицей, придатком Поттера, выскочкой, занудой, лохматой отличницей, на которую он обращал внимание ровно постольку – поскольку, то есть не обращал совсем? Поэтому? Потому, что не знал ее? Не знал хрупкую девушку, неизвестно зачем целый год боровшуюся за его жизнь и испытавшую на себе лекарство, которое могло убить на месте? Или потому, что она сейчас дома, с мужем, детьми, а он здесь, в баре гостиницы сидит и рвет на себе волосы? Он знал, что так будет? Что так будет всегда? До скончания времен? Он будет натыкаться на людей и проходить мимо? Отталкивать, вырывать их с корнем из своей души, отвергая даже саму мысль о том, что все может быть совсем по-другому?

– Вы, англичане, совсем другие, – старик продолжал натирать и без того сияющий бокал, – а уж ученые… Вот здесь всегда останавливается соотечественница ваша. Тоже – ученая. Вы впервые у нас, а она раза по два в год наезжает. В Сорбонне как отучилась, так все равно часто бывает. Работа, говорит, опыты, консультации. Интересно так рассказывает. Увлекательно. Умная. Только одинокая – ни семьи, ни детей. Ей бы мужа хорошего, да она только улыбается. Колечко даже носить стала, чтобы вроде как не приставали. Я-то ее давно знаю – лет пять уж как минуло. Она тоже наш абсент весьма уважает. Старинный рецепт. Еще тетка самого Абеляра Великого это зелье гнала. Так наш хозяин у нее рецепт за голову дракона выменял.

– Как мило, – выдавил из себя Северус во время паузы, понимая, что бармен ждет от него реакции, чтобы продолжить свое увлекательное повествование.

– Она сегодня тоже не в духе, – пожилой натиральщик стаканов получил нужную эмоциональную подпитку. – Как пришла, так ни словечка не сказала. Обычно сядет на этом самом месте, да как завернет что-нибудь эдакое. А сегодня промчалась мимо, прям как Авада, прости господи.

Северус сфокусировал взгляд на стакане. Где-то там, в глубине, ему улыбалась и подмигивала карим глазом Зеленая Фея, похитившая его душу.

– Где остановилась эта ваша Авада?

– Девятый номер, третий этаж, вторая дверь налево. Осторожно, мсье, – там ступеньки высокие, – старик не удивился вопросу, только взял другой бокал и принялся за него с той же тщательностью.

***

Северус стоял перед темной буковой дверью с медным номером «девять» и не мог заставить себя постучать. А что, если он ошибся? Снейпу могло попросту не хватить времени и сил для столь непозволительной роскоши. А вдруг?.. вдруг…

Он едва дотронулся пальцами до шершавых, рассохшихся от времени досок, как дверь медленно и тихо отворилась. Гермиона стояла спиной нему и смотрела в окно. Ночной Париж мерцал, словно огромное елочное украшение – роскошное и завораживающее. Миллионы огней отражались в усталых водах Сены, превращая ее в лавовую реку.

Она так и не сняла вечернего платья. Ее худенькая фигурка казалась безумно несчастной и одинокой. Хотелось коснуться ее обнаженной спины, вдоль которой чётками проступали острые позвонки. Он протянул руку, но остановился в сантиметре от теплого тела. Гермиона застыла, едва дыша. Снейп стоял настолько близко, что, казалось, слышал биение ее сердца.

– Уходите, – прозвучал ее глухой голос. – Я уже все поняла. Не надо больше…

– Нет… Я не могу уйти. Не теперь.

Гермиона зажмурилась и зажала рот ладонями, содрогаясь в беззвучных рыданиях. Северус усадил ее в кресло, опустился перед ней на колени и беспомощно посмотрел на средоточие всей своей жизни, задыхающееся от слез. Его сердце разрывалось от безграничной, отчаянной нежности. Еще мгновение – и он просто не справится с нахлынувшими на него эмоциями, о существовании которых в себе он еще совсем недавно даже не подозревал.

Профессор обнял ее колени и уткнулся в них головой. Голос его надсадно хрипел:

– Так много было всего ненужного и нелепого… почему ты не осталась?

– Я струсила, – шепот потерялся в темных углах маленькой комнаты, – мне хватило смелости бороться за твою жизнь, но не за твою любовь…

– Ты ведь меня совсем не знаешь, – Северус поднял голову. – Почему? Почему я?

– Потому что ты – это ты… – невесело улыбнулась Гермиона. Мужчина нежно провел кончиками пальцев по ее лицу, очерчивая его тонкие линии, а она, зажмурившись, потерлась щекой о его ладонь. Рот профессора слегка коснулся ее губ. Она тихо выдохнула, приоткрывая их. И тогда Снейп вложил в свой поцелуй всю нежность, все воображение, всю силу, на которые только был способен. Он обнял девушку за талию, осторожно, готовый отступить при малейшем признаке недовольства, но она и не думала отстраняться.

– У тебя губы соленые, – тихо сказала Гермиона, когда Северус подхватил ее на руки, чтобы отнести на кровать.

– Это твои слезы, – мужчина одним взмахом потушил свечи. Ночь заполнила комнату, в которой не осталось места словам. Стоны и сладостные всхлипы заглушили дробный перестук колечка, покатившегося по деревянному полу…

***

Она спала. Ее голова лежала на сгибе его руки, а волосы разметались по подушке. Северус немного сдвинулся и лег на них щекой. Профессор до сих пор не мог поверить, что женщина рядом с ним, – не плод его диких, необузданных фантазий и желаний. Снейп тихонько встал с постели. На секунду замер, полуодетый, прислушиваясь к ровному дыханию Гермионы. Когда последняя пуговица на сюртуке была застегнута, зельевар вышел в коридор и трансгрессировал.

Услышав негромкий хлопок, раздавшийся за дверью, женщина, лежащая на постели, еще сильнее стиснула зубами искусанные костяшки пальцев, а тихие слезы все катились и катились, впитываясь в подушку…

***

Он колдовал. Его вытянутая тень плясала на стене лаборатории: длинные волосы, взметались в творческом порыве, а тонкие нервные пальцы пианиста, страстно и увлеченно исполняли свою, одним им ведомую мелодию. Движения волшебника были отточены до автоматизма: и когда руки, едва касаясь пробирок и склянок, выбирали нужную, и когда в серебристом мареве, окутывавшем котел, исчезали один за другим необходимые ингредиенты. Он вдохновенно смешивал компоненты – на этот раз у него все получится. Он был уверен. Он нашел недостающее звено. Немного жасминового и лавандового масла, капля мускуса, сила ветра и пряность осенних листьев, горечь дыма и запах дождя, глухая тоска и боль одиночества, соленость слез и сладкий аромат надежды, щемящая нежность и тепло ее рук, благоухание волос и мягкий свет глаз, последний луч заходящего солнца и терпкость абсента...

Оставалось добавить последний компонент, без которого нельзя создать истинное счастье. Свое счастье. Требовалось всего лишь отдать кусочек своей души. Тот самый, нерастраченный за столько лет, бесконечный, словно Вселенная, способный исцелить и убить, заставляющий разрушать горы и возводить дворцы, делающий человека беспомощным и всемогущим. И имя ему – любовь.

В глубине изумрудной жидкости замерцал крохотный огонек. Мужчина аккуратно опустил хрустальный резной флакон в карман и затушил пламя под котлом.

***

Чтобы не разбудить Гермиону, Северус трансгрессировал в коридор гостиницы. Он открыл дверь и замер на пороге. Горели все свечи. Постель была смята и пуста. Ящики шкафов были вывернуты, а их содержимое разбросано по всему номеру. Прямо посреди комнаты расплылась огромная багровая лужа. На полу виднелись красные следы босых ног. Профессор захрипел и прикрыл глаза. Досчитал до десяти и прошел внутрь. Он проследил за пятнами, и его взгляд уперся в кровавый отпечаток руки на двери ванной. Забыв о хромоте, мужчина подлетел к ней и забарабанил кулаками:

– Гермиона, – просипел зельевар, голос его сорвался, – немедленно открой, или я вышибу эту чертову дверь!!! Слышишь?!

Щелкнул замок. Снейп рванулся внутрь. На краю ванной сидела растрепанная полуодетая женщина, шмыгала носом и пыталась полотенцем прижать огромный порез, тянущийся через всю ладонь. Мисс Грейнджер виновато посмотрела на разъяренного мага:

– Не получится из меня тихой алкоголички – хотела открыть бутылку «Бордо», а она вдребезги. Нужно было собрать осколки – и вот…

– Где твоя волшебная палочка, ведьма, прах тебя побери?! А?! Ты решила меня раньше времени в гроб вогнать?

– Не знаю. Мы так внезапно разделись… я не помню… – она отчаянно покраснела. Снейп боролся с мучительным желанием то ли обнять ее, то ли отшлепать, перекинув через колено прямо здесь, в ванной. Пробормотав нечто неприличное, он достал волшебную палочку и прошептал заклинание. Порез немедленно затянулся. Гермиона поправила сбившийся на груди пеньюар и нерешительно взглянула на Северуса:

– Ты почему вернулся? Что-то забыл?

– Конечно, забыл, – она отвернулась, – я забыл тебя поздравить с получением звания «Зельевар года».

Гермиона непонимающе уставилась на мужчину.

– Хотя это позор для всех зельеваров – отдать такое высокое звание Мастеру Чар, – брови Северуса сурово сошлись на переносице.

– Извини… – сконфуженно пробормотала женщина и попыталась проскользнуть мимо него в комнату. Не вышло – Снейп прижал ее к стене:

– Ты, правда, решила, что я тебя бросил? К сожалению, я не смогу оставить тебя, даже если ты будешь очень сильно сопротивляться. Сейчас есть последний шанс уйти. Только я все равно тебя найду. И никогда не отпущу.

– Я не боюсь…

– Ты еще пожалеешь…

Она обняла его.

– Ни за что…

Зельевар стиснул в кулаке флакон. В ладонь впились острые грани. Северус обнимал Гермиону, стараясь не думать о том, что совсем скоро он начнет гнить заживо, сходя с ума боли. Впереди у него был еще год. Год, который он не мог потерять. Год, когда она будет рядом. Будет согревать его одним своим существованием. Снейп знал – придет срок, и он уйдет, уползет как раненый зверь, в темный угол, где сможет спокойно сдохнуть и не отравлять ее жизнь ненужными страданиями. Но она навсегда останется с ним, в его сердце. До конца.

Можешь не писать - не пиши. (с)
Иконостас

Почему всё таки год?

Morane согласилась бетить этот фик только на таких условиях) Шучу. Естественно - они ж гении! да их тандем горы свернет!

сама варю четвертый месяц. все кажется, что нужно дать еще настояться)

мерси)

как бэ 1999+10лет+ год) = 2010 математик из меня, конечно, аховый

Можешь не писать - не пиши. (с)
Иконостас

На мой вкус немного слишком эмоционально, но это мой вкус, а он любит сухенькое, опять же, о зашкаливающем драматизме и ударении во флафф предупреждена была, не ропщу.

Общее впечатление - как будто Оле Лукойе читает взрослую книгу о любви, такую же жестокую, как Русалочка оригинальная. Романс и сказка.

А вот конец с жестоким очень (хотя вполне понятным) желанием "разумно" потратить оставшийся год не лег у меня ладненько. Немножко не хватило надежды, поэтому я ее сама себе додумаю. Нет, я очень люблю ангст, открытые концы, неоднозначные хэппи-энды, но в ваших духах хорошим тринадцатым аккордом (это очень не дословная а возможно и вообще сильно искаженная даже не цитата, а что-то другое, из Зюскинда) была бы не нотка неизбежности трагедии, к которой ни за год, ни за десять подготовиться не успеешь, а нотка надежды. Если бы атмосфера безысходности была с самого начала, то этот год воспринимался бы как лучик света под конец. А так у меня что-то не склеилось в голове.

В общем, я буду думать, что следующего Зельевара Года тоже дадут Мастеру Чар, за антидот для собственного яда.

Спасибо вам, Астрея.

Он и задумывался третьим действующим лицом. Он, Она и Париж. "Все дороги ведут в Рим, а умереть хочется в Париже" Ностальгия, прощание, осень, последний луч солнца))) по-моему я все известные штампы здесь собрала)

а сколько там еще было многа букаффф - ой-ой-ой. Огромная благодарность двум чудным девушкам: Летучей_Мыши за то, что она убедила меня не выбрасывать эту размазню в помойку, а Morane - за огранку и шлифовку)

Фик перенасыщен, так как он и писался на "эмоциях" - зашкаливающих и бьющих через край. На момент написания они были основополагающими, хотя несколько месяцев спустя чувства схлынули и нутро мое сей "шедевр" принимать отказалось категорически. Сомнения гложут до сих пор.

Если честно - у меня она есть. Восприятие у каждого разное. А вот что там дальше будет. Он же - герой. Жертвоприносимец. Узнает ли она вообще, что он умирать собрался? Почувствует? Или однажды он тихо встанет и уйдет, как на работу, чтобы не возвращаться никогда? Надежда? Пусть будет. Если вы не почувствовали ее - значит ее там нет.

Не надо себя насиловать) Тем более такими подвыпертами)

Можешь не писать - не пиши. (с)
Иконостас

"Я вся такая внезапная, такая противоречивая вся"

иди-иди)) мы еще посмотрим, кто будет подыхать последним)))

Alira, Tori67106, спасибо

Можешь не писать - не пиши. (с)
Иконостас

Сааааш... ты и правда латентная пофигистка тебе пофиг на всех и на мою нервную систему тоже
А если уж совсем честно, то просто шикарно! Мои любимые розовые сопли, размазанные по косякам выше всяких похвал. И вообще все выше всяких похвал.
Как-то я даже расчувствовалась слегка, чуть слезу не пустила... скупую
В опчем, ночь уже поздняя, звездочки не светят, а посему пойду свернусь под бочком у мужа и подумаю о жизни)
А тебе Сань, как АВТОРУ, побольше таких эмоциональных всплесков.
P.S. I love u
P.P.S. отдельное спасибо за фразу
мне хватило смелости бороться за твою жизнь, но не за твою любовь…
Уж не знаю что меня так проняло, но из головы не выходит

Спасибо тебе огромное за чудесный фик!

Los erizos se atragantaban y continuaban jamar el cacto

а это всегда самое сложное. можно поубивать всех, разрушить стены, осушить море, а заглянуть человеку в глаза, чтобы понять, что там нет ни искры ответного чувства - страшно до одури

нивапрос)

Можешь не писать - не пиши. (с)
Иконостас