Поднимаясь по лестнице, она держалась за каменные перила, отполированные до блеска сотнями тысяч студентов, но не из-за того, что боялась упасть. Так ей казалось, что сам Хогвартс приветствует её в новогоднюю ночь.

Её шаги гулко отдавались под сводами замка. Гермиона почувствовала на себе взгляд и, обернувшись, поняла, что это две пастушки на картине. В летних платьицах они, хохоча, кружились под снегом, на одном из соседних полотен.

– Красавица, давай к нам, – заявила одна из них, падая в сугроб.

– Нет, но спасибо, – рассмеялась Гермиона, наблюдая, как та пытается встать. – А где хозяин картины?

– Он перешел на нашу, говорит, здесь слишком ему холодно, – сообщила другая пастушка, ноги которой не торчали из снега. – Но ведь это рождественские праздники!

– Мог бы и потерпеть, – добавила её подружка.

– В таком случае, Веселого Рождества и счастливого Нового года, – пожелала им Гермиона.

– И тебе, милочка!

У входа в общую гостиную Гермиона минутку стояла, раздумывая, какой же пароль. Скорее всего, в полночь его сменили. Полная дама недовольно глядела на неё, ворчала и жаловалась, что её бы воля, она уже давно пировала с подружкой Виолеттой на картине с пьяными монахами. И тут, словно в ответ на молитвы Гермионы, портрет открылся, а на пороге стоял…

– Колин?

– Гермиона?

– Я и не знала, что из наших кто-то остался, – улыбнувшись ему, девушка не спешила войти. Она с каким-то нежным, томящим сердце чувством разглядывает гриффиндорца, будто он не случайно оказался здесь в этот вечер.

– Да, – протянул Колин Криви, – Дэннис уехал вместе с остальными, здесь остался только я да еще парочка первокурсников. Тоже решила вернуться?

Гермионе не хотелось отвечать на банальные вопросы. Разве не видно? Да, она здесь, она вернулась в новогоднюю ночь, чтобы в родном Хогвартсе, почувствовать, что жизнь скоро изменится. Это рубеж. И, кажется, Колин понимает это, потому что, не дождавшись её ответа, он отступил назад, пропуская Гермиону в общую комнату.

– Я, наверное, пойду. Получил от Дамблдора специальное задание, – усмехнулся он, указав на фотоаппарат на шее. – С новым годом, – обронил на прощание.

– Эй, Колин, подожди! – окликнула девушка. Она догнала его на винтовой лестнице, немного растерянного, но, тем не менее, заинтригованного. – А можно мне… – она на миг запнулась под его вопросительным взглядом, – с тобой?

– Печатать фотографии?

– Да, фотографии, – радостно закивала она. – Я никогда не занималась этим, а на третьем курсе, на Маггловедении, только вскользь затронули эту тему и… одним словом, мне очень интересно.

– Меня никто никогда не просил об этом, – удивленно протянул Колин, – но я рад, что ты попросила. Иногда это занимает больше времени, чем обычно, и компания совсем не помешает.

– Спасибо, – просияла Гермиона, спускаясь по лестнице за ним по пятам. – Где ты обычно проявляешь пленку? У себя в комнате?

– Нет, МакГонагалл разрешила мне оборудовать для этого небольшую комнатку на втором этаже, рядом с кабинетом Трансфигурации. Там прохладно, а в отличие от маггловских способов проявки, при печати колдографий неизменное условие – низкая температура. Гермиона, тебе бы тоже не мешало что-нибудь одеть. Ты ведь можешь заболеть… – обеспокоено добавил он, но осекся, наконец, заметив, что она в теплой мантии.

– Не переживай, – мягко ответила она, – справлюсь.

*

Гермиона оглядела полутемную комнату, полностью заваленную старыми и новыми снимками. Посреди комнаты, силой магии Колин заставил повиснуть в воздухе только что проявленные, еще не просохшие фото. Девушка разглядывала их по очереди, и каждый кадр неизменно вызывал улыбку.

Непонятно, как он смог словить такие редкие моменты. Казалось, Колин побывал везде. На неё с разных ракурсов глядели десятки знакомых и любимых лиц. Гермиона разглядывала снимок в Большом зале за завтраком: Дамблдор с бешеной скоростью поглощал кофе с тостами, одновременно читая газету, в бороде у него виден был джем, а рядом МакГонаголл недовольно поглядывала на него, совсем как настоящая.

– Можно вопрос? – спросила Гермиона, сжав на удачу кулаки. – Сделать фотографии двигающимися проще просто, так? – Колин кивнул. – А можно ли сделать их говорящими?

– Не знаю, – нахмурился Колин. – Я никогда не думал об этом.

– Но если картины могут и двигаться, и разговаривать, то…

– То здесь похожий фокус, – улыбнулся гриффиндорец. – Но я думаю, что заставить колдографию говорить сложно.

– И наверняка необходимо какое-то заклинание, – мечтательно сказала Гермиона.

– И, скорее всего, получится только с разрешения того самого, кто изображен на ней.

– Да ты прав… – протянула девушка, закусив губу. – Хотелось бы мне сделать что-то подобное. Оживить тот же самый снимок.

– И что тебя останавливает? – с интересом спросил Колин.

– Осознание того факта, что разрешения я так и не получу... – еле слышно прошептала Гермиона, разглядывая уже следующий снимок. На нём Колин заснял заснеженный Хогвартс, к которому вели цепочки следов. На колдографии день сменял вечер, в окнах загорались огни, падали снежинки, превращая замок в настоящую сказку. А на другом снимке Гермиона увидела Рона в гостиной Гриффиндора; это был запоминающийся вечер – близнецы заранее прислали ему рождественский подарок – волшебные шахматы, не сказав ни слова о том, что и сами приложили руку к их созданию. Когда Рон открыл коробку, все фигуры накинулись на него, стараясь укусить, ущипнуть или уколоть своими крошечными мечами и копьями. Фотоаппарат Колина успел выхватить несколько моментов из этого грандиозного побоища.

Следующий снимок Колин сделал на уроке Зелий. Неизвестно, как он пронес фотоаппарат, видимо желание заснять все уголки Хогвартса перебороло страх перед Снейпом, но кадр получился отменным. Ракурс заснял комнату в мелочах, выставив на передний план Джинни, которая с удовольствием позировала, спрятавшись от Снейпа за котлом. А на заднем плане – сердце Гермиона на мгновение замерло – она увидела его, профессора Зелий. Вернее, только одну лишь руку. Но Гермиона, улыбнувшись, провела подушечкой пальца по фотографии. Джинни фыркнула от такой бестактности и скрылась за краем снимка, а через миг выглянул профессор. Он недовольно взирал на Гермиону, словно сейчас с его губ сорвется фраза: «Минус десять баллов Гриффиндору».

Колин, сам того не зная, случайно запечатлел того, ради которого Гермиона и вернулась сюда. Ей и вправду было жизненно необходимо хотя бы попытаться найти выход. Разум подсказывал, что это безумие, но она решилась. Гермиона боялась, ужасно боялась как-то выдать себя на его занятиях, бубнила ответы, уткнувшись взглядом в стол, первой убегала с занятий.

Ей нужно было услышать с его уст четкое и твердое «нет». Увидеть насмешку в его глазах, выслушать колкое замечание на уроке, но сказать профессору Снейпу, что, судя по всему, она влюбляется в него? Уж лучше умереть. Но однажды, когда Полная Дама ссорилась со своей подружкой Виолеттой, не желая открывать портрет, Гермиона поняла – если признаться настоящему Снейпу и получить отказ у неё не хватит духу, то тому, что на фотобумаге, она сможет признаться хоть во всех смертных грехах. Или хотя бы постарается.

Этот снимок сменил другой, и Гермиона просто согнулась пополам от смеха. Колин повернулся и, увидев с чего она так хохочет, пояснил.

– Перед Рождественскими каникулами Дамблдор попросил оставить фотоаппарат ему и научить пользоваться, – невнятно проговорил он, занятый промывкой. – Похоже, мои уроки не прошли зря.

На эту дерзкую реплику им погрозил рукой сам Северус Снейп. Его лицо выражало глубокое омерзение, а вот на голове красовался один из рождественских колпаков, которые так любил Дамблдор. Гермиона вытирала выступившие слёзы, пока Колин заправлял новую пленку.

– Кажется, у тебя здесь каждый обитатель Хогвартса, – посмеиваясь, сказала она, рассматривая фото Филча с ведром на голове – явно проделки полтергейста. – С моей фотогеничностью, – она изобразила кавычки, – получились бы отличные кадры.

Криви обернулся к ней, намереваясь что-то сказать, и увидел, как в карман её мантии перекочевала фотография. Изумление отразилось в его глазах. Он хотел спросить, зачем это ей, выдернуть этот снимок, даже разорвать прямо здесь. Он имел полное право на это. Мысли-образы крутились в голове, еще не успев оформиться в фразу, когда Колин увидел каким счастьем засветились глаза Гермионы. И он промолчал…

А в это время перед ней покружил и остановился снимок, сделанный в последний учебный день, перед тем как все разъехались по домам. И если на переднем плане Парвати и Лаванда улыбались и приветливо махали руками, то на заднем, где-то в углу, спряталась Гермиона. Настоящая Гермиона улыбнулась, убеждаясь в правдивости своих последних слов.

– А что здесь? – спросила она секундой позже, чем взяла в руки стопку черно-белых снимков.

– Э-э-э, – Колин потянулся, чтобы выхватить их с её рук, и чуть не перевернул банку с реактивами. – Вообще-то, это личное…

Но Гермиона уже успела рассмотреть своё лицо. Здесь на вид ей лет четырнадцать-пятнадцать, она склонилась над столом и что-то усердно пишет. Вот тут она грызет перо, морщит нос. А здесь что-то говорит Рону; укутанная в одеяло стоит рука об руку с Виктором Крамом у озера; вяжет носки для домовых эльфов. Она сама забыла об этом, воспоминания стерлись, оказались погребены под ворохом ежедневных дел. А сейчас в руках Гермиона сжимала своё прошлое: десятки её фотографий, обычных маггловских, зафиксировали её жизнь. Только её.

Она медленно подняла голову и встретилась взглядом с Колином. В его глазах отражалась целая гамма чувств: страх, медленно перерастающий в ужас, пока она не проронила ни слова, искорка надежды, капля обожания и глубокое раскаянье. Наверное, когда она смотрела на Его снимки, в её взгляде бушевали такие же эмоции.

– Колин… – что ей сказать на это? И набирая воздуху в грудь, Гермиона сказала совсем не то, что было на уме: – Почему они черно-белые и не двигаются?

Плотно сжатые губы гриффиндорца дрогнули.

– Захотелось, – пожал он плечами. – Так они получаются настоящие, без капли фальши. В них нет магии, но когда я смотрю на них, будто творится волшебство. Каждое из этих фото – напоминание о том, что какие-то моменты больше никогда не повторятся. Просто застывший миг. Так случается очень часто. Как будто мы специально входим в кадр, как будто это было предначертано судьбой. Будто бы мы часть чьей-то другой жизни, – Колин умолк, теребя рукав мантии. – И никакой магии… Мне просто нравится на них смотреть, Гермиона. Надеюсь, ты меня поймешь.

У неё перехватило дыхание. Она сжимала в кармане украденное фото, и прекрасно понимала его. Всё, что Гермиона смогла выдавить из себя, потянувшись обнять было:

– О Колин…

* * *

Она мерзла, но мантия, заботливо накинутая перед уходом на плечи, придавала тепла. Сегодня с самого утра, сославшись на головную боль и жажду свежего воздуха, Гермиона стояла у совятни, сжимая в руках письмо. Если бы Филчу пришло в голову, что она заказывает навозные бомбы, и он забрал его, то несказанно удивился бы. Ведь в свиток пергамента был девственно чист.

Прошептав заклинание, Гермиона пустилась бегом вверх по лестнице, и в дверях врезалась в Снейпа. Не переводя дух, она затараторила:

– Профессор Снейп, там… срочно нужны… что-то случилось… со всех ног, – хватая ртом воздух, скороговоркой выговорила она.

– Мисс Грейджер, что еще случилось?

– Вас срочно вызывают в учительскую, кажется, что-то серьезное. Директор приказал бежать со всех ног, найти вас.

– Срочно? – недовольно переспросил Снейп. – Что же, раз дело не терпит отлагательств… А что касается вашего поведения, мисс Грейнджер, то я всегда знал, что гриффиндорцы нахальны и невоспитанны сверх меры, но чтобы почти сбить преподавателя с ног и даже не извиниться…

– Простите, сэр…

– Вам нужно привить хорошие манеры,– добавил он. – Этим мы и займетесь на отработке сегодня вечером.

– Но, сэр… Не могли бы вы разрешить, чтобы отработка была у Филча? – вдогонку ему крикнула Гермиона. Снейп как будто налетел на преграду. Он развернулся и удивленно ответил:

– Что же, физический труд вам также не помешает. И какая экономия времени, – он снова развернулся и опустился на ступеньку ниже, как Гермиона вновь позвала:

– Так вы позволите?

– Да, мисс Грейнджер, так уж и быть, разрешаю. Хотя ваше воспитание просто внушает отвращение. Подумайте об этом хорошенько, советую вам, – Снейп всем видом показал, как ему в тягость даже говорить это, – как ваш преподаватель.

Он пробормотал под нос что-то очень похожее на «нахальные гриффиндорцы» и поспешил в замок. А Гермиона вся светилась от счастья. Пусть всё удалось немного не так как она хотела, но все же удалось. Если бы она могла посвятить кого-то в свою тайну, то сейчас Гермиона озорно подмигнула бы ему. Взмахом палочки испепелив письмо, она со всех ног помчалась в замок, где в туалете Плаксы Миртл, в бачке унитаза, она спрятала самое главное – невзрачный на вид фотоальбом и несколько листков бумаги, испещренные непонятными символами и формулами. Гермиона бережно достала оттуда

одно фото и срывающимся голосом принялась читать вслух. Фото подернулось голубоватым свечением, и голос, словно из ниоткуда произнес:

– Да, мисс Грейнджер, так уж и быть, разрешаю.

Гермиона смахнула слезу и вместе с этим отринула все сомнения. Она поднесла фотографию близко, совсем близко к губам и прошептала:

– Здравствуй, Северус…

* * *

Каждый раз, когда я печатаю новые снимки, на них есть те, кто попал в кадр совершенно случайно. И приятно осознавать, что когда осуществлялись их мечты, хоть капельку, но ты был причастен к этому. Мне нравиться смотреть на них, замечать незамеченные никем детали.

А вдруг эти люди намеренно вошли в кадр, остались в нашей жизни. Может они хотели, чтобы пересматривая снимки, мы сказали что-то вроде: «О, да здесь же старина Френк! Не видел его со школы». И может, кого-то это сделает счастливым. Вдруг вы часть чьей-то жизни, и даже не догадываетесь об этом.

Несколько клочков фотобумаги. Даже по обрывкам, этот рождественский колпак не узнать невозможно, как и того хмурого мужчину с нелепым праздничным украшением на голове. Еще витает в воздухе запах отчаянья, боли и слёз. И разбившейся мечты.

Когда разбивается мечта – это всегда больно. Кажется, что она исчезает с легким пшиком, а иногда – со звуком бьющегося стекла. Но в любом случае она исчезла, оставив после себя гору воспоминаний. Всё начинается с банального: заклинание, которое могло бы исправить всё, одна кривая усмешка, неумело построенная фраза и признание, не стоившее такой боли.

…И Колин Криви небрежно отбросил обрывки носком ботинка в сторону, а северный ветер унес их куда-то вдаль.