Я стоял и смотрел на бледное лицо своей... жены, когда услышал, что это все... Конец... Для нее... И меня в который раз за нашу с ней недолгую семейную жизнь затопила волна ненависти.
Какое же все-таки это чувство! Сколько у него граней! Наверное, даже у любви нет стольких оттенков и полутонов, сколько есть у ненависти...
Да, я ненавидел ее, когда судьба вынудила нас соединить свои судьбы. А в чем была причина этого, как тогда казалось, фарса?
Этот чертов закон о браке! Я снова принял все как данность... Я слишком много всего принимал как должное, чтобы на этот раз взбунтоваться...
Очередная реформа, которая довершила дело по разрушению моей жизни. Как-никак, а процесс этот начался давно и растянулся во времени. Если честно, то я почти не удивился тому, что мне в жены досталась невыносимая гриффиндорская Всезнайка. Грейнджер?.. Пусть будет Грейнджер... Ситуация, в которую мы попали, не имела иного выхода, чем наш брак, потому и состоялась наша свадьба.
Это был...
...Очередной ход хитрого гроссмейстера с белой клетки на черную...
Но тут в партию кое-что вмешалось. А именно — ее чувства. Эта глупая девчонка сделала невероятную вещь — она влюбилась. И в кого бы вы думали? - В меня!
Я видел, что с ней происходит (попытайтесь что-нибудь скрыть от такого легилемента, как я...), а уж у мисс Грейнджер все было написано не только во взгляде, но и в каждой черточке ее личика...
Она была упряма, как все гриффиндорцы, а потому забила себе голову глупыми мечтами о том, что сумеет найти во мне что-то такое, что убедит и ее и меня в том, что я — живой человек, способный на чувства. В особенности на такое, как любовь.
Я только усмехался, когда видел ее сияющие глаза в день нашей свадьбы. Неужели эта глупое созданье на что-то действительно надеялась?.. Мне никогда не понять этого... Мне всегда было проще просто возненавидеть, что, собственно, я и сделал.
Причины? Причин было множество!
Начать хотя бы с того, что она — Гермиона Грейнджер. Такая, какой она была все то время, пока я знал ее. Спасительница обездоленных и обиженных. И вот теперь она решила взяться за меня. Даже не столько за меня, сколько за мой мир, который строился так долго и упорно, с кровью, с крушением мечтаний и надежд... Возможно, именно поэтому — из-за утраты иллюзий и еще не существующей боли от возможности приобретения и такой же болезненной утраты новых грез — я не хотел ничего менять. Ни-че-го!
Тогда я еще и сам не понимал, до какой степени боялся новых разочарований и хватался за то, что мне было хорошо известно. А уж искусством ненависти я владел в совершенстве.
Но ей было невдомек понять это. Она по-прежнему собиралась искать что-то хорошее. А я никогда не ценил бесполезный труд. Я презирал тех, кто тратил силы попусту, а потому...
Для начала я презирал ее. Презирал за то, что она жила призрачной надеждой получить то, что было недоступно — мое ответное чувство к ней.
Я молчал, когда она пыталась заговорить со мной, чтобы пробить лед отчуждения. Эта странная девочка была совершенно права в том, что все мои «ледяные слои» были результатом прошлого, но никак не хотела принять то, что я не хотел отказываться от всего этого, держась за «былое», что называется, «зубами и когтями». Ее улыбка, стремление помочь, исполнить любое мое желание, раздражали все больше и больше, и просто кричали о том, что Всезнайка любит меня.
А я?
А что я?
Мне не нужна была ни она сама, ни ее любовь...
Все это только будило во мне воспоминание о том, чего я был лишен...
Воспоминания о рыжих пламенных волосах и о взгляде зелено-голубых глаз, в которых плескалась любовь... Любовь к другому!
И эта боль прошлого, которое не хотело отпускать меня, и которое я никак не мог отпустить, подводило меня к новым рубежам. Рубежам ненависти...
Я ненавидел Гермиону Грейнджер Снейп за то, что она была Гермионой Грейнджер Снейп.
Я брезговал ее заботой, участием, помощью и ею самой.
К большому моему сожалению, в брачном договоре был специальный пункт (ведь если бы его не было, то и реформа была бы бессмысленна), по которому каждую ночь субботы я должен был проводить в ее постели.
Я ожидал, что она будет наполнена страхом и скованностью, но...
Все-таки гриффиндор — это диагноз!
Моя жена отдалась мне целиком, без остатка, так и не потребовав ничего взамен. Очевидно, она надеялась, что я оценю этот порыв.
Не тут-то было!
Разве Мисс Идеальная Гриффиндорка забыла, что Истинный Слизеринец никогда не оценит ничьих жертв и подношений? Наверное, забыла.
Мне не были нужны ни ее чувства, ни ее тело. Это была просто обязанность, подкрепленная параграфом брачного договора, а вкупе с моими ненавистью, презрением и брезгливостью, которые я тогда испытывал, эти субботние ночи превратились в процесс ее унижения мною. И процесс этот был всегда продуман до деталей!
Как я гордился тем, что выбрал позу, при которой наши тела будут как можно меньше соприкасаться; тем, что каждым движением, каждым вдохом я сумел выразить, насколько мне противно само прибывание в ее спальне; тем, что я никогда не зажигал света и не видел ее лица; тем, что всегда уходил и бросал ее в постели одну, когда все заканчивалось!
Вы думали, что ночи будут нашим благословением, мисс Грейнджер? Ну, что я могу сказать — Вы ошибались!..
...Но ошибался и я. Потому что несмотря на все мои старания, это упрямая девчонка не сдавалась. Она, наверное, и сама не понимала этого, но не сдавалась...
...Любая другая на ее месте давно бы возненавидела меня и перестала бы иметь со мной дело, но эта...
Я знал, что ей было больно, но она по-прежнему трепетала от одних только моих взглядов, даже тогда, когда они были наполнены отвращением и арктическим холодом, от случайных вынужденных прикосновений, и это бесило меня еще больше!
Меня изматывали мысли, не дающие покоя ни днем ни ночью…
Почему она не хочет отказаться от своей любви ко мне?! Что заставляет ее быть верной этому глупому чувству, что приносит только боль?! Ей, что, мало того, что ее положение совершенно бесправно? Зачем она сама травит себя?..
Я не понимал...
Я не понимал, а потому еще больше ненавидел!
Ненавидел ее за то, что несмотря на мое поведение, она по-прежнему любила меня... Я призывал все свои силы для того, чтобы снова и снова превращать свои чувства в презрение, оно все-таки как-то ближе к холодности, а не огню страсти, но… Но с завидным упорством в моей душе сразу же вспыхивала ненависть. Горячая, неподдающаяся никакому контролю — ненависть, в которой было замешано еще и сожаление оттого, что она не...
Я ненавидел Гермиону за то, что она была не Лили.
За то, что она простила мне много больше, чем то, что не смогла простить моя рыжеволосая и зеленоглазая фея...
За то, что это она на самом деле поняла, что любит на самом деле...
За то, что в этой любви она и черпала все свои силы...
За то, что даже в минуты близости, которую я как мог, осквернял, и пару раз даже произнес имя другой - давно уже умершей, но все-таки ее соперницы - она, даже не контролируя себя, шептала МОЕ имя... И шептала его так, что внутри меня поднималась волна... Мерлин! - НЕНАВИСТИ! НЕНАВИСТИ! НЕНАВИСТИ!
Как же стал ненавидеть ее в эти субботние ночи!
Ненавидеть с особой страстностью, горячностью, силой…
А потом...
Потом я возненавидел ее за то, что она…
За то, что она стала все чаще и чаще проникать в мои мысли и не давала мне покоя даже тогда, когда ее не было рядом… Своими поступками, взглядами, словами она подтачивала основы моего мирка и, наверное, даже не заметив, заставила мои воспоминания о Лили стать блеклыми и далекими... Мне стало сложно вызвать в памяти ее образ, а такого раньше не было никогда! Теперь в памяти всплывали лишь две детали ее внешности – яркие, а потому запомнившиеся. Рыжие волосы и голубовато-зеленые глаза… И все…
Но дальше - больше!
Я ненавидел Гермиону Грейнджер за то, что задумался над тем, действительно ли так идеальна была моя женщина-мечта, или я сам — за столько-то лет — идеализировал себе ее образ и «подпитывал» свой душевный холод их несбыточностью и недосягаемостью...
Я ненавидел ее за то, что она, даже не стремясь к этому, дала мне понять, насколько серой и безрадостной была моя жизнь по моей же собственной вине... Ведь я сам – сам! - не хотел отпускать свое прошлое! Я «ел» сам себя за те проступки, которые, возможно, мне уже простили. Ведь если ты кому-то небезразличен, дорог, кому-то нужен, то этот человек не только поймет тебя, но и простит! Это сделали Альбус, Поттер и… Она, выходит, тоже… Те, кому я действительно небезразличен. А все остальные... Да, какое им дело до меня и мне до них!
Нет! Я все же ее ненавидел!
Я ненавидел Гермиону Грейнджер за то, что я упрямо брал ее так, чтобы унизить как можно больше, а она все равно таяла от моих прикосновений и прижималась своей спиной к моей груди, не контролируя себя...
За то, что я, сам не заметил как, стал видеть в своих редких грезах не голубовато-зеленые, а золотисто-карие глаза.
За то, что я хочу слышать, как она шепчет Северус и не только субботними ночами...
За то, что я хочу видеть ее лицо в моменты нашей близости...
За то, что она была самой собой...
За то, что она... Это ОНА...
А потом...
Потом было еще кое-что — ее беременность.
Я очень хорошо помню ту ночь, когда она сказала мне, что у нас будет ребенок...
Как хорошо, что я не зажигал свечи в ее спальне...
Иначе моя жена стала бы свидетельницей моего позора. Спросите почему?
Да потому, что мои глаза вспыхнули радостью, когда я услышал эту новость.
А не должны были! Не должны!
И, чтобы компенсировать перед самим собой уже неконтролируемый мною порыв, я сказал, несколько охрипшим голосом:
- У нас больше нет причин встречаться в вашей спальне. Договор выполнен.
И теперь я не мог быть с ней даже по субботам, хотя и внушал себе, что это просто прекрасно, что все закончилось...
Боги… Я ненавидел ее даже за то, что она решилась родить мне ребенка — то самое решение от которого другая — любимая и недосягаемая — в свое время, впала бы в ужас. Да, что в ужас — она и подумать-то об этом никогда не могла...
А моя жена...
Она плакала по ночам... Я видел ее припухшие и красные от слез глаза, и я чувствовал волну ее новой любви — любви к еще не родившемуся ребенку. Нашему ребенку…
Как многого, оказывается, в этой жизни я не понимал!..
К примеру, я не понимал тогда своих эмоций, потому что никогда даже и представить не мог, что смогу стать отцом. Да, целью нашего брака должно было стать дитя, но… В моей голове все еще никак не могло уложиться то, что какая-то женщина, а уж тем более – Гермиона Грейнджер – согласится родить и будет любить МОЕГО ребенка! Ребенка Слизеринского гада и сальноволосого ублюдка… Я был уверен, что это невозможно в принципе, и тут…
Вот так еще один устой моего прежнего существования был расколот вдребезги…
И от осознания ошибочности своих прежних суждений, в меня будто вселилось что-то. Это был гнев.
Как? Как я мог ошибиться, когда я вообще не ошибался в своей той жизни? Ведь кто-то же в этом виноват? Кто-то, но не я. Не Я!
Я мог часами уговаривать себя таким образом, но на самом деле прекрасно понимал, что сам, по собственной воле пустил свою жизнь под откос. Но как же тяжело было это осознавать! И потому я стал напоминать готовый к извержению в любой момент вулкан. Мне нужен был лишь повод, чтобы взорваться, и он не заставил себя долго ждать.
Наше столкновение в моей лаборатории...
Никогда не забуду того, как я обрадовался подвернувшемуся шансу вылить на нее весь свой накопившийся яд. Я хотел помучить ее еще больше и начал.
- Что вы тут забыли?
Радуйся, Снейп! Твоя жена просто в ужасе начала отступать! А потом и того больше, поскользнулась, нелепо взмахнула руками и разбила склянку с опытным образцом.
Это были мгновения моего триумфа! Теперь я мог сказать все, что накопилось в моей душе, и я сказал. Голосом, пропитанным желчью ненавистью выдавил из себя:
- Дрянь, испортила мой первый испытательный образец! Убирайся. Вон. Отсюда...
У меня даже рука поднялась для удара, когда в моей жертве вдруг что-то вспыхнуло - не иначе, как пламя феникса — и она четко произнесла:
- Не смей меня бить.
В это мгновение ненависть моя готова была превратиться в восхищение, но я же «Слизеринский ублюдок»! А потому я просто вышвырнул ее из лаборатории и громко хлопнул дверью...
А потом стоял, прислонившись к ней спиной, и перед моими глазами сиял пылающий негодованием и возмущением взор моей жены…
В тот вечер я не выходил из лаборатории, боясь что не смогу сдержать в узде свою… Ненависть?.. Наверное, ее… Что же еще?
А дальше время пошло по положенному ему графику.
На первый взгляд, девчонка вроде бы смирилась, и только мне слышалось в самой ее глубине ее сознания тихое, наполненное надеждой «А вдруг?». И еще кое-что…
Как-то само собой получилось, что однажды я «подслушал» ее мысли и узнал, что она носит сына... Нашего сына, которого обещала самой себе любить со всей своей нежностью и преданностью... Что сказать — гриффиндорка... и — О, Мерлин! - она по-прежнему на что-то надеялась!
На что?!
Ну, скажите, как можно еще на что-то надеяться, если вокруг тебя все пропитано безнадежностью? Как?! У меня когда-то не хватило сил, чтобы победить самого себя, а она… Где она брала силы? Ну, где?
И вот тогда ненависть моя сделала последний виток...
Я ненавидел ее за то, что мои чувства к ней перестали быть даже хоть мало-мальски похожими на ненависть...
За то, что она все-таки что-то изменила во мне.
За что, что она была одна такая...
Смелая, сильная, светлая…
И тут внезапно...
...Хотя почему внезапно. Родить она должна была в любом случае...
Но у меня и в мыслях не было, что с ней может что-то случиться!
Ее мечты были до такой степени реальны, что я уже почти видел наяву красивого черноволосого мальчика с моими пронзительно-черными глазами и ее аккуратненьким носиком. Он очень талантливый и веселый. У него мои руки и голос, хотя и детский, но в нем с легкостью угадываются мои бархат и глубина. Наш сын очень вдумчив, серьезен, талантлив и развит не по годам. Единственное, что мне не очень нравится, так это его любовь к полетам на метле. Но я (я — владеющий умением летать без оной и очень хорошо помнящий, что такое умение принадлежит к Темным Искусствам, а с ними я знакомить сына не собираюсь) понимаю его любовь к свободному полету. А потому нередко сам летаю с ним, потому что его мать, со школы не дружившая с метлой, ни с предсказаниями, так и не научилась управляться с этим волшебным предметом. Он будет учиться там, где могли бы учиться его родители, если бы выбор производился только исходя из развития умственных способностей, а не как в моем случае все решила Шляпа, а в ее случае — она сама. Наш сын будет учиться в Райвенкло и этот факультет, возможно, даже на все семь лет, станет первым в Хогвартсе!
И я поверил...
Поверил, что все еще может БЫТЬ, когда...
Я был в коридоре, когда почувствовал боль. Ее боль, которая охватила все маленькое и, как оказалось, такое хрупкое тело. Она раздирала ее изнутри, но - храбрая моя девочка — моя жена справилась и помогла появиться на свет нашему малышу! Но сама теряла силы с такой катастрофической скоростью, что я еще не понял все до конца...
Я что-то взволнованно спросил и услышал в ответ: «Она умирает»...
Умирает?! Она?! Но КАК?!!!
Как сквозь стену до меня донеслось: «Много крови… Нельзя… зелья… Могло повредить малышу»
- Вы должны что-то сделать! Вам нужны зелья, у меня есть… - черт побери все мои таланты зельевара, если я не смогу помочь!
Но колдомедики только качали головами...
Я сам не помню, как опустился на колени перед ее кроватью.
«Дыши! Дыши же! Сделай вдох! Скажи хоть слово...».
Я провел рукой по ее лбу... Темно-каштановые прядки слиплись от пота... Надо их убрать... Они мешаются... Ей же неудобно…
Чувствует ли она мои прикосновения? Что думает в этот миг?..
...Я проник в ее сознание и тут же услышал: «Я люблю тебя, вас! Прими его, постарайся принять».
Ответ вылетел сам собой.
«Хорошо».
И тут я второй раз в жизни дотронулся губами до ее губ.
В первый раз — на нашей свадьбе — они были горячими и влажными. Девочка так волновалась, на столько надеялась...
А теперь...
Теперь они были холодными и сухими...
Почему? Почему ей надо уйти именно тогда, когда она почти у цели?!...
...Горечь затопившая все мое существо чуть было не стала причиной самого непоправимого, что могло бы произойти в моей жизни. Я не заметил, как в палату вбежал молоденький колдомедик и что-то сбивчиво начал говорить главному. Тот вскинул голову, что-то сказал в ответ и дотронулся рукой до моего плеча...
- Мистер Снейп...
Я чувствовал, как темнота все плотнее и плотнее окутывает эту маленькую девочку, которая-умеет-надеяться-несмотря-ни-на-что, как до моего слуха все-таки донеслось:
- Мистер Снейп, Вы говорили что-то о своих зельях... У Вас, случайно, нет «Огненной Лавы»?
- Что?
- У Вас нет зелья «Огненная лава» ? Моему коллеге пришла в голову невероятная идея... Если в это зелье добавить восстанавливающее, то....
Все же не зря меня считают одним из талантливейших зельеваров Великобритании. В моем сознании будто кто-то открыл книги на нужной странице и я сопоставил рецептуры этих двух зелий. Кое-что во взаимодействии исключит свойства друг друга, но останется главное — регенерация поврежденных тканей и восстановление крови в нужном объеме!
Я вскочил с места и тут же аппарировал. Через три минуты я снова был в клинике, но уже с флаконом «Огненной лавы»...
Только бы успеть...
Только бы успеть...
Только бы успеть...
Пока колдомедики смешивали зелья и вливали их в рот моей жене, я думал о том, что должно быть дальше...
Ведь Гермиона слышала крик нашего малыша, теперь она должна его увидеть, взять на руки, дать ему грудь, чтобы он впервые в жизни покушал ее молока... Она должна! Она моя жена, а фамилия Снейп что-то да значит!
- Теперь надо подождать, пока зелье подействует, - услышал я и сел рядом с ее постелью.
Я выходил из палаты лишь раз, чтобы посмотреть на сына. Красивого мальчика с черными волосами, моими глазами и ее носиком. А потом сразу вернулся к жене.
Я сжал ладони в кулаки и понял, что все это время обманывал сам себя...
Я не ненавидел ее...
Я не мог ненавидеть ее...
Не мог потому что...
...Мерлин! Почему так долго?! Ведь зелье уже давно должно было подействовать! Но ее кожа до сих пор бледна, а сухие, потрескавшиеся губы будто налились синевой. Я опоздал?.. Не может быть! У нее и у меня еще есть время! Оно должно быть! Ведь я...
И вдруг она хрипло вздохнула.
Дыши! «Пока дышу — надеюсь! А твоя надежда оказалась намного сильнее дыхания, девочка моя!
- Александр... - прошелестел ее голосок.
- Что? - спросил я у нее.
- Назови его Александром... Ведь я уйду и...
Я схватил ее за плечи и крепко сжал.
- Не будь дурой, Гермиона! Ты не уйдешь... Слышишь? Ничего подобного не случится!
- Больно.. - прохрипела девочка, и я почувствовал, как ее снова скручивает какая-то сила.
Она напомнила мне тряпичную куклу, которую как ни крути, а ее ручки-ножки так и будут покорно висеть. Вот так и ее рука безвольно упала с матраса.
Она безжизненно свисала вниз, когда я взял ее в свою ладонь и сжал.
- Я знаю, ты слышишь... Гермиона, послушай меня!.. Ты же сильная... Тебе одной под силу было то, что называется «Брак с Северусом Снейпом», девочка... Ты родила удивительного мальчика и теперь должна, непременно должна увидеть, как он превратится в юношу, а потом в мужчину!
- Устала... - только и могла ответить моя жена, едва шевеля бледными губами.
И вот тогда паника, страх и ужас накрыли меня с головой.
- Гермиона! Черт возьми, не сдавайся! Где же твоя сила воли, которой ты так гордишься? Да взгляни же на меня!
- Прости... Мне так жаль… - снова едва слышно прошептала она.
- Черт бы тебя побрал! Не нужны мне твои жалкие извинения, упрямая девчонка! - крик вырвался у меня сам собой. - Покажи, на что способна! Оставь нашему ребенку мать! Слышишь? Ты столько боролась за меня, за него, за нас! Борись теперь за себя! Борись! Иначе... Иначе я изобью тебя!
...Я уже говорил, что Гриффиндор — это диагноз?.. Если говорил, то повторюсь. «Гриффиндор — это диагноз!». А знаете, почему?...
Это все чушь, что сказали потом все эти колдо-докторишки из Святого Мунго о том, что мое зелье выше всех похвал. Чушь! Потому что только гриффиндорское упрямство и гордость заставили Гермиону Джейн Грейнджер Снейп после моих угроз о ее избиении сжать мою руку в ответ и открыть глаза...
...Свои глаза цвета темного янтаря, утонувшего в меде...
И сказать... Четко сказать, уже услышанные мною от нее слова, и снова со скрытой угрозой в голосе:
- Никогда. Не смей. Меня. Бить.
В первое мгновение я опешил…
А потом…
Потом я подхватил ее на руки и сел прямо на кровать. И прижал к себе, боясь, как бы не ушла, не оставила, не исчезла...
Ее маленькая ладошка, которую я по-прежнему сжимал своей, наполнилась теплом и ожила, как и все ее тело. Я должен был сказать ей, что... Что-то...
- Александр спит.
- П-рав-да? – выговорила она, снова чуть запинаясь.
- Да… И теперь тебе тоже надо отдохнуть… А завтра я принесу тебе нашего красавца, чтобы ты могла полюбоваться им.
- Он красивый?
- Да... И похож на тебя...
Ну, кто! Кто тянул меня за язык?
Реакция на эти слова, которые в принципе не могли мне принадлежать, последовала незамедлительно: моя жена снова напряглась.
- А я...
- Но вот волосы мои, что предпочтительнее твоего гнезда на голове, - зачем-то продолжил я в том же духе, стремясь к тому, чтобы напряжение ушло.
- Я...
- Гермиона Снейп, я еще раз повторяю, что тебе надо отдохнуть.
- Но...
- И помолчать, - мой тон ясно дал ей понять, что спорить ей будет бесполезно, и…
Гермиона кивнула и как-то странно вздохнула. Так… По-новому. Как-то спокойно и удовлетворенно. И…
Прижалась щекой к моей груди.
Она снова расслабилась и мысленно улыбнулся.
Подействовало!
Осторожно поднявшись со своей драгоценой ношей, я хотел было уложить Гермиону на кровать, но она тут же вцепилась в мой сюртук мертвой хваткой.
«Не уходи!», - буквально взорвалось в моей голове.
- Не уйду, - ответил я ей. - Я просто хочу уложить тебя удобнее.
Она облегченно вздохнула, хватка ее ослабла, но я все же опустился на кровать рядом с ней...
...В Святом Мунго потом долго жаловались на меня, как на нарушителя дисциплины, но я не покидал палаты жены все три недели, пока она приходила в себя. Да, и вообще, о нас снова заговорили, но все то же самое: то, что моя жена — чудо, которое не смогло так просто уйти из жизни, и ей помогло волшебство, ради которого она рисковала своей жизнью; а я... Угадайте, кто я?.. Конечно же — наглец, нахал и вообще... Да, я и не отрицал особо.
Ну, да теперь это в прошлом.
Четыре дня назад Александру исполнилось три месяца. Он весел и счастлив. Здоров, как и его мама... Вот только...
Я все-таки трус... Самый настоящий трус, потому что до сих пор слыша ее «А вдруг?», наполненное надеждой, никак не могу решиться сказать своей жене, что я...
- Северус, смотри! - раздался голос Гермионы из детской.
Я, как ошпаренный, влетел в комнату сына и увидел, как под потолком изящно выписывая фигуры высшего пилотажа летает детская погремушка, подаренная Александру Гарри Поттером.
- Это же... - восхищенно, и все же с ноткой какого-то странного недоверия (Мадам, Вы забыли, ЧЕЙ это сын?) прошептала Гермиона.
- ...выброс магии, - договорил я и подошел к колыбельке Алекса.
- Но ему даже нет полугода.
- Ну и что? При таких-то родителях...
И я осторожно, будто боясь нарушить эту возникшую идиллию, обнял жену за талию...
...Как это было прекрасно — наслаждаться ее близостью! За эти месяцы между нами многое изменилось. Мы стали ближе, хоть еще и не были близки снова. Я боялся за ее здоровье, а Гермиона... Она тоже боялась. Боялась обмануться. Как я узнал? Так, я же легилимент, черт побери! И, как истинная гриффиндорка, девочка боролась с этим страхом и медленно, но верно, шла навстречу ко мне.
Мы все больше и больше говорили, особенно по вечерам. Гулял с Александром. Навещали общих знакомых. Я даже смог вынести визит в «Нору», где в это время жила чета Поттеров, пережидая ремонт дома в Годриковой лощине (и потерять при этом лет десять жизни... а может, приобрести... кто теперь меня поймет?). Но мне никак не хватало смелости, на то, чтобы признаться своей жене в чувствах к ней.
Если бы кто-то мог мне в этом помочь и подтолкнуть! Я был бы век благодарен этому человеку.
Ведь как все вышло — я «заразил» Гермиону страхом быть обманутой, а она «заразила» меня жизнью, любовью и надеждой.
И как же эта болезнь была прекрасна!..
...Я почувствовал, как Гермиона робко и осторожно обняла меня в ответ. Наше объятие стало чуть крепче, когда погремушка совершила еще один пируэт в воздухе.
- Это будет очень талантливый волшебник, - улыбнулся я, еще неумело, но от души.
- Как и ты... - тихо сказала жена и посмотрела на меня.
Наши взгляд встретились, а дыхание — одно на двоих — задержалось. Потом жена улыбнулась мне и...
На нас сверху свалилась погремушка, а из колыбельки раздался радостный возглас!
Гермиона счастливо рассмеялась, а я, вдохнув полной грудью, расхохотался в ответ.
Дышу! Люблю! А раз дышу, то и - надеюсь!
Надеюсь, что любовь моей жены ко мне еще жива, а мне хватит смелости, чтобы признаться ей в ответном чувстве. И все-таки, я надеюсь еще и на то, что кто-то мне в этом поможет. Ну, или хотя бы подтолкнет...
Надеюсь...
Надеюсь...
Наде...
- Северус, а это, случайно, не Сычик, там над деревьями?- вдруг задала вопрос Гермиона, вглядываясь в серое пятнышко за окном.
- Да, это сова Уизли... - но сделать унылое лицо не получилось, потому что Александр, привлек мое внимание тем, что, высунув от усердия свой розовый язычок, слегка поколебал игрушечную подвеску над колыбелью.
В этот момент меня что-то кольнуло где-то глубоко внутри... Не больно, даже приятно...
Гермиона, тем временем, спустилась вниз, впустила Сычика в окно гостиной, накормила его совиным печеньем и спустя минуту раздался ее взволнованный голос:
- Северус, ты не поверишь!
И тут, совершенно, как тогда казалось не к месту, я понял, что все это время надеялся не зря...
