*** Минерва МакГонагалл думала о том, насколько же она устала. Уже полгода она пытается бороться с Северусом Снейпом: с его изуверскими преподавательскими методами, с его жестокостью, с унижениями. Но сложнее всего было бороться с собственной яростью, которая захлестывала ее каждый раз при мысли о нем. Пожиратель Смерти. Убийца Дамблдора. Директор Хогвартса. Когда этим тревожным летом она получила письмо из Попечительского Совета с уведомлением о назначении его на должность директора, Минерва Магконагалл - эта стойкая железная леди, эта гриффиндорская львица, этот образец сдержанности и здравомыслия - впервые за долгое время по-настоящему расплакалась. Она оплакивала свои утраченные иллюзии, наивные гриффиндорские идеалы, веру в преданность и способность людей к раскаянию. Эта вера была втоптана в грязь Попечительским Советом.
Низость поступков Северуса Снейпа ранила еще больше именно потому, что Минерва не имела никакой возможности восстановить справедливость. Она была умной женщиной и знала, что Снейп только и ждет того момента, когда она сорвется. Нет, против Северуса Снейпа можно было бороться только его же способами. МакГонагалл обращалась к нему с подчеркнутой учтивостью, приправленной львиной долей сарказма. Однажды – это было еще в самом начале учебного года – она заметила, что ей удалось его задеть. Впервые увидев его в кабинете директора, она с горечью сказала, что он прекрасно смотрится в кресле Дамблдора – Альбус бы им гордился. Северус Снейп в ответ промолчал. Минерве показалось, что он не нашелся, что ей ответить.
Ослепленная своей яростью и бессилием, она пыталась его отравить в начале учебного года. Каждое утро она подливала в его тыквенный сок редкие яды. Минерва догадывалась, что он давно выработал к ним устойчивость, но все равно надеялась на чудо. Чуда не произошло. Снейп спокойно, с издевательской улыбкой салютуя ей бокалом, выпивал свой отравленный сок. При этом он нагло комментировал его отменный вкус. Снейп прекрасно знал, что яд в его стакане – дело рук Минервы, но почему-то ничего не предпринимал.
Она перепробовала все возможные способы избавиться от него: смертоносные чары, отравленные предметы, змеи в ящиках письменного стола. Этот мерзавец сделал для змей террариум и держал их в качестве домашних зверюшек, приводя в еще больший ужас учеников. Снейп имел наглость прислать ей записку с благодарностью за отменных «домашних питомцев». Поистине, он сам был ядовитее всякой змеи.
Вот почему в этот зимний вечер Минерва сидела у камина, чувствуя безграничную усталость и бессилие. Ей предстоял разговор с «директором» о новом режиме безопасности, введенном в Хогвартсе. Вероятнее всего, на ее слабые, подчеркнуто учтивые предложения, он ответит вальяжным сарказмом, а потом выставит ее за дверь. Но идти все равно придется. Гриффиндорки никогда не сдаются. Минерва встала и, вздохнув, накинула учительскую мантию, погасив камин.
Стоя у каменной горгульи, она вспомнила, что не знает сегодняшнего пароля. Это должно было быть что-то по-настоящему мерзкое. Наследник Салазара? Чистая кровь? Конец грязнокровкам? Горгулья не двигалась с места. Минерва вздохнула. Какое унижение - подбирать такие пароли. Гриффиндорцы не терпят унижения. Внезапно ей вспомнилась самая гордая и смелая Гриффиндорка, которую ей доводилось учить - Гермиона Грейнджер. Она так и не вернулась в школу в этом году, пропав вместе с Гарри и Рональдом. Живи ли они еще?
Снейп никогда не признавал талантов мисс Грейнджер, называя ее «невыносимой всезнайкой». Минерва надеялась, что он еще поймет, как ошибался, когда эта юная волшебница изменит ход финальной битвы. «Невыносимая всезнайка,» фыркнула Минерва МакГонагалл. К ее огромному изумлению, горгулья отъехала в сторону.
Минерва начала медленно подниматься по каменным ступеням винтовой лестницы, ведущей к кабинету директора. Когда она была студенткой, этот кабинет принадлежал директору Диппету. Она вспомнила, как во времена своего ученичества она с замиранием сердца поднималась по этой лестнице, нервно поправляя то и дело выбивающиеся из строгой прически пряди волос. Директор Диппет был молод и очень умен. Только сейчас, в старости, Минерва осознала, что ее восхищение директором граничило с юношеской влюбленностью. Но тогда, в юности, она была слишком серьезной, слишком правильной, слишком … старой. Ей и в голову не приходила такая романтическая чушь. Не смотря на свою слепоту по отношению к собственным чувствам, впоследствии она всех мужчин сравнивала с Армандо Диппетом. И все они неизменно проигрывали. Лишь теперь она понимала, почему на старости лет осталась одна… Диппет умер незадолго до того, как она получила должность декана Гриффиндора. Она так ему ничего и не сказала. Осознание того, что на самом деле она к нему чувствовала, пришло только в старости. Сколько раз она задавала себе вопрос: что было бы, если бы он проявил к ней интерес как к женщине? Но Диппет был слишком благороден, слишком сдержан, слишком умен. Он был воплощением «Этики» Аристотеля, которую так любил – умеренность во всем, никаких излишеств. Именно это так кружило ей голову.
А затем кабинет достался Альбусу. Производящий впечатление добродушного мудрого старца и невинного младенца одновременно, Альбус был совершенно не таким, каким казался на первый взгляд. Он был самым сложным человеком из всех, кого знала МагКонагалл. Темная и светлая стороны сосуществовали в нем в удивительном, гениальном созвучии, будто в музыке Моцарта. Большинство людей считали его добродушным сказочником, любящим леденцы и эксцентричные выходки, ничего не подозревая о совершенно другом Дамблдоре, до самой смерти преследуемом призраками прошлого и любовью к самому темному волшебнику всех времен, которого он собственноручно уничтожил. Поразительным было то, как этот человек, переживая такую глубокую трагедию, сохранил в себе удивительный свет. В том, что Дамблдор любил Гриндевальда до самой смерти, она не сомневалась.
Она достигла последней ступеньки винтовой лестницы. Когда-то она поднималась по ней к Диппету, исполненная юношеской влюбленности. Впоследствии - за советом к самому мудрому волшебнику современности, Альбусу Дамблдору. Теперь же она шла на встречу с самым низким, самым подлым, самым продажным человеком, которого знала. Даже у Вольдеморта было больше принципов, чем у Северуса Снейпа.
Когда она подошла к высокой дубовой двери, покрытой витиеватыми рунами, оказалось, что дверь не заперта. Видимо, Снейп был уверен в «оригинальности» своего пароля. Из кабинета внезапно послышался стон. Минерва, чуть помедлив, толкнула дверь.
Представшая перед ее глазами картина превзошла все ее ожидания.
Снейп сидел в кресле директора. Это было старинное кресло, принадлежавшее некогда самому Годрику Гриффиндору. Оно было выполнено из темного дуба с инкрустацией из золота. Тонкая резьба изображала картины из «Этики» Аристотеля, которую так любил Диппет. Дамблдор не любил «Этику», отдавая предпочтение «Республике» Платона, но к креслу тоже питал слабость.
Снейп сидел в этом старинном кресле, положив руки на резные дубовые подлокотники. А у него на коленях, в самой неподобающей позе, которую Минерва могла только себе представить, сидела юная особа в школьной форме, и самозабвенно целовала директора. Обхватив коленями его бедра, она возвышалась над ним, запрокинув его голову, зарывшись руками в длинные черные волосы.
Ученическая мантия лежала на столе среди школьных бумаг и отчетов. Развязанный галстук с красно-золотыми полосами висел на спинке директорского кресла.
Непослушная копна волос. Тонкая, изящная фигура. Гермиона Грейнджер. Она не появлялась в школе с начала учебного года. Неужели Снейп все это время держал ее под замком? В рабском подчинении - вероятно, под империо?
- Надеюсь, я не помешала вам, директор, - громко произнесла Минерва, делая ударения на последнем слове и вкладывая в него столько презрения, на сколько была способна.
Гермиона молниеносно спрыгнула с коленей директора. Сам же Снейп медленно принял свою обычную позу и посмотрел на Минерву слегка замутненным взглядом. На его лице не было и следа смущения. «Мерзавец,» подумала Минерва.
А вот Грейнджер потупилась, и румянец яркой волной залил ее щеки. Она дрожащими руками расправляла складки своей клетчатой школьной юбки. Ее волосы были растрепанны, глаза затуманены желанием, губы распухли от поцелуев. Внезапно Минерва подумала, что Гермиона невероятно красива. Странно, такие мысли никогда раньше не приходили ей в голову. Теперь же Гермиона излучала какую-то особенную красоту, которой Минерва не могла дать названия. Что-то в этой Гермионе Грейнджер очень изменилось. Как будто кто-то утрировал отдельные ее черты, акцентируя внимание на их красоте.
Возможно, это последствия империо, амортензии, или еще какой-то темной магии. Эти мысли заставили МагГонагалл с яростью уставиться на директора Хогвартса, который невозмутимо застегивал верхние пуговицы своего неизменного черного сюртука.
- Кажется, я не вызывал Вас сегодня, - холодно проговорил он.
Поистине, его подлость была безграничной.
- Это…это ведь студентка! Префект Гриффиндора! Как вы можете! Это…неописуемо.
- На этом ваш словарный запас кончается? – издевательским тоном и с совершенно неуместной ухмылкой спросил Снейп. Этот мерзавец, кажется, наслаждался ситуацией.
- Я знала, что вы - сволочь, но это переходит все границы… Что вы с ней сделали? Это империо?
- Это не империо. Профессор со мной ничего не делал! Это все моя вина, я заставила его. Он бы никогда со мной так не поступил… - Гермиона Грейнджер, казалось, оправилась от шока, и ее голос звучал так, будто она была готова защищать Снейпа ценой своей жизни.
МакГонагалл удивленно посмотрела на Гермиону, а затем перевела взгляд на Снейпа:
- Искусное Империо. Хотя, вспрочем, у вас богатый опыт в этом смысле, не так ли, директор?
- Это не империо, я же сказала! Я люблю его! По-настоящему люблю! Так, как никогда никого не любила. Он на самом деле совсем не такой, как вы думаете… Вы очень ошибаетесь в нем!
МакГонагалл с удивлением заметила, что Снейп слушает Гермиону с грустью.
- Чем вы ее опоили?
- Ничем, Минерва, – устало ответил Снейп.
- Фините инкантатем! – крикнула МакГонагалл, и вспышка белого света озарила комнату.
Когда вспышка померкла, на месте, где стояла лучшая ученица школы, остался лишь призрачный серебристый дым, вьющийся замысловатыми узорами. Комната наполнилась легким горьким ароматом.
Она знала этот аромат. Неужели…
- Как видите, это всего лишь иллюзорум иллюзиум. А Вам стоило бы знать, что входить в чужие комнаты без стука – дурной тон.
МакГонагалл была поражена. Иллюзия… Сложная магия, но в принципе безобидная. Позволяет магу при предельной концентрации на определенном образе создать иллюзию его существования в реальности. Иллюзия окажется такой, какой была в воображении мага, но контролировать ее невозможно. Обычно их существование длится четверть часа, иногда – несколько мгновений, иногда – несколько часов. Растворяясь, они оставляют за собой лишь серебристый дым и характерный горький аромат.
- Обливиэйт, - тихо и как-то подавленно произнес Снейп.
Перед тем, как заклинание овладело ее памятью, Минерва еще услышала слова Снейпа, произнесенные почти шепотом:
- Это была одна из моих лучших Грейнджер.
Затем, когда обливиэйт подействовал, он будничным тоном поинтересовался, зачем Минерва к нему пришла. Она недовольно пробормотала что-то о просьбе пересмотреть систему охраны Хогвартса. Он ответил ей своим обычным сарказмом, выставив ее за дверь. Лишь когда она спускалась по винтовой лестнице, Минерва осознала, что же не давало ей покоя во время разговора со Снейпом.
Откуда в кабинете директора взялся красно-золотой галстук префекта Гриффиндора?
Эта деталь по какой-то необъяснимой причине особенно запала ей в душу, вызывая смутные воспоминания. Минерве грезилась юная девушка, целующая сидящего в кресле директора... Возможно, этот галстук напомнил ей о ее влюбленности в Диппета. А еще не давал покоя горький аромат – такой обычно бывает, когда рассеивается иллюзиум иллюзорум. Когда Минерва МакГонагалл достигла последней ступеньки лестницы, она твердо укрепилась во мнении, что все это – лишь игра воображения, навеянная воспоминаниями о юности, которые преследовали ее всякий раз, когда она посещала этот кабинет.
Снейп же, оставшись наедине с самим собой, подошел к окну, держа в руках шелковый красно-золотой галстук. Он смотрел за окно – туда, где багровели красные зарницы в надвигающемся мороке, насланном Темным Лордом. Он понятия не имел, где она сейчас. Безустанные поиски не давали результатов – оставалось надеяться, что эти идиоты Поттер и Уизли сумеют ее защитить.
Горькая ухмылка появилась на его лице при мысли о МакГонагалл. Как же докучливы и жалки были ее попытки отомстить ему. И все же он восхищался этой женщиной. Настоящая Гриффиндорская львица, величественная в своем праведном гневе, она так и не сломалась, и он был ей за это безгранично благодарен. Ее неустанная борьба против его тирании давала ему энергию самому бороться дальше против самого себя, когда сил уже не было, а долг тяготил настолько, что легче было бы умереть, чем его выполнять. Если бы она только знала, насколько он сам ненавидел себя…
«Это…неописуемо». «Империо, амортензия…» МакГонагалл была права. Разве лучшая ученица Хогвартся когда-нибудь сможет испытывать к нему что-то, кроме ненависти? «Убийца Дамблдора, слизеринский мерзавец, извращенец!» - он отчетливо представлял себе Гермиону, кричащую ему это в ответ на его жалкие признания.
И одновременно перед мысленным взглядом представал совсем другой образ – трогательная, растрепанная Грейндер, доказывающая: «Я люблю его! По-настоящему люблю! Так, как никогда никого не любила. Он на самом деле совсем не такой, как вы думаете.»… Да, определенно, это была лучшая из созданных им Грейнджер. Единственная Грейнджер, которая сможет когда-либо его полюбить.
«Убийца Дамблдора, слизеринский мерзавец, извращенец!» «Я люблю его! По-настоящему люблю! Так, как никогда никого не любила. Он на самом деле совсем не такой, как вы думаете» «Это…неописуемо» «Империо, амортензия…»
Голова раскалывалась. Сказывалась бессонная ночь. Снейп провел ладонями по лицу. Она, слава Мерлину, никогда ничего не узнает. Он знал, что финальную битву ему не пережить, и он умрет прежде, чем вновь увидит настоящую Гермиону Грейнджер. Он не успеет ей ничего сказать. У нее не будет ночных кошмаров и угрызений совести. Безмятежное счастье – так, он надеялся, будет выглядеть ее будущее. Смех, и много маленьких детей, и залитый солнечным светом дом, и огромная библиотека… Библиотека – это главное.
Он завещал ей всю свою библиотеку, включая редчайшие рукописные копии «Этики» Аристотеля и «Республики» Платона. Сам он никогда не любил ни того, ни другого. В них – одни иллюзии, которые много раз опровергала его жизнь. Ему больше нравилось этика Эпиктета, написавшего пособие по стоицизму. А еще он любил Тацита, писавшего о закате Римской империи, погрязшей в интригах и заговорах. Он оставит ей эти книги со своими записями, пометками на полях, сделанными тонким, бисерным подчерком. Некоторые из них были оставлены им еще в юности. Умеющий читать мог бы разглядеть в них ключи к его жизни - а Гермиона Грейнджер умела читать.
Он оставит ей свою библиотеку.
Вот и все. Никаких признаний, никаких писем, полных вздорного, бессмысленного, обреченного романтизма. Знать, что она будет получать удовольствие, касаясь тех же самых страниц, которых когда-то касался он, загораясь таким же вдохновением, такой же жаждой знаний – разве этого недостаточно? Разве это не есть единение душ?
Платон и Аристотель – иллюзии для таких, как Дамблдор или Диппет. Обреченный стоицизм Эпиктета – вот все, что осталось ему самому.
Снейп посмотрел на шелковый красно-золотой галстук в своих руках. Он провел указательным пальцем по мягкой ткани, а затем тихо произнес «Фините Инкантатем».
У него в руках осталось лишь облако серебристого дыма, а комнату заполнил такой знакомый горький аромат иллюзий.
За плюшку огромное спасибо - обожаю плюшки (аллегорические и настоящие - даже не знаю, какие больше :). 
