Гольфы были неприятными на ощупь после стирки. Белые, как снег и приятно пахнущие чистящим средством, но жесткие. Пройдет несколько минут прежде, чем ткань перестанет раздражать кожу.
Рубашку нужно заправлять в юбку, таковы правила школы. Хотя старшеклассницы иногда пренебрегают этим пунктом школьного устава: это что-то вроде знака привилегированности. Девочки с младших курсов с нетерпением ждут, когда им тоже можно будет носить рубашку навыпуск просто из-за того, что такая форма одежды символизирует более высокий статус. Конечно, подобное попустительство допускается только во внеурочное время. На занятиях все студентки должны выглядеть опрятно, чисто, все складочки на клетчатых юбках должны быть отглажены, длина юбок – четыре дюйма выше колена, не короче.
Рубашка тоже только после стирки, но почему-то надеть ее приятно. Чувство свежести и нового начала. Галстук уже завязан в полу-Виндзор, нужно только затянуть узел потуже. Волосы убраны в хвост, чтобы не мешать во время занятий.
Черную мантию я накинула уже перед самым выходом и, с сумкой на плече, вышла из женского общежития.
На завтрак снова овсянка. Я рада этому обстоятельству, мне нравится неторопливо есть ее именно за завтраком, когда все ученики еще слишком сонные, чтобы много говорить. Хотя, некоторые девочки все равно о чем-то болтают – можно подумать, мы не живем под одной крышей круглые сутки.
После завтрака первый урок. По понедельникам это Зельеварение. До прихода учителя все стоят в коридоре парочками или небольшими группками, вяло обсуждая домашнее задание по предмету или свои личные дела. Я стою с друзьями, но мы не разговариваем, потому что я по утрам слишком погружена в себя, а ребята слишком недовольны тем, что их ожидает нелюбимый урок с нелюбимым преподавателем.
Наконец, приходит профессор Снейп. Он, как всегда собран и суров, и настроение у всех, у кого оно было на подъеме, тут же падает. Этот человек всегда заполняет пространство вокруг себя, никто не может веселиться, если он рядом.
Я не люблю его не за это, а за то, что он часто несправедлив, но, в отличие от друзей, я никогда не выказываю свое недовольство открыто, потому что приучена уважительно относиться к учителям.
Начинается урок, профессор объясняет нам теоретический материал, затем мы готовим зелье. Я знаю, что все делаю правильно, и не волнуюсь, но вот мальчики рядом со мной, кажется, нервничают. Еще бы, они никогда не демонстрировали ни интереса, ни способностей к Зельеварению. Хотя, если говорить о способностях: любой волшебник может приготовить зелье, если приложит достаточно усердия. Просто мои друзья не хотят этого делать. Работая над своим заданием, я поглядываю на котлы Рона и Гарри, надеясь, что сумею заметить, соверши кто-то из них ошибку. Чтобы убедиться в том, что если у ребят что-то пойдет не так, профессор Снейп не станет свидетелем того, как я им подсказываю, я смотрю на него. К моему легкому испугу, учитель внимательно смотрит на меня. Но как только наши взгляды встречаются, он отворачивается и сосредотачивает внимание на ком-то другом.
Это был не первый раз, когда такое произошло. В этом учебному году я часто замечаю, что профессор Снейп наблюдает за мной. Но он всегда отводит взгляд, стоит мне посмотреть на него. Я не знаю, как это можно объяснить, ведь теперь, после победы над Волдемортом, все интриги и двойные игры канули в лету. Ему не в чем меня подозревать.
Вовремя успела предупредить Гарри о том, что он взял слишком много корня шалфея для одного котла. Не сделай я этого, человек, выпивший его снотворное зелье, впал бы в кому как минимум на месяц.
- Мисс Грейнджер, пять баллов с Гриффиндора, - тут же раздался голос профессора Снейпа.
Я думала, он уже не следил за нами, но мои предположения оказались ошибочными.
- Ставя баллы мистеру Поттеру, я рассчитываю оценить ЕГО знания и способности, а не ваши.
Я виновато опустила голову. Конечно, он был прав, но я не могла бросить друга. Для Гарри и Рона оценки очень важны, потому что они собираются поступать в Академию Авроров. Там, из-за большого конкурса, учитывают каждый балл.
- Простите, сэр, - отвечаю я и снова берусь за свое зелье.
Когда урок подошел к концу, профессор снова обратился ко мне с указанием задержаться. Я была удивлена. Когда все студенты покинули класс, я подошла к учительскому столу. Профессор Снейп внимательно рассматривал какой-то пергамент, который держал в руках, а я переминалась с ноги на ногу, почему-то не смея заговорить. Ведь он знал, что я стояла перед ним и ждала, значит, смысла напоминать о своем присутствии не было. Наконец, он взглянул на меня и почему-то сразу отвел взгляд, уставившись в пространство за моей спиной.
- Вы хорошо знакомы с основами Зельеварения, также ориентируетесь в продвинутых Зельях, способны приготовить ингредиенты разной степени сложности и осведомлены обо всех правилах безопасности, которые необходимо соблюдать в процессе приготовления зелья. За все зелья, приготовленные на моих уроках, вы получили высшие баллы. Я убежден, что вы больше не нуждаетесь в уроках Зельеварения. Вам предложено сдать экзамен по моему предмету досрочно, и вы будете освобождены от занятий по нему до конца обучения в Хогвартсе.
Я растерялась. Профессор Снейп никогда не хвалил меня, никогда не делал даже намека на то, что считает способной ученицей, а теперь открыто признавал мои успехи в его предмете и даже предлагал сдать все экзамены экстерном.
- Это очень лестно, профессор Снейп, но ведь еще только начало ноября. Учебный год только начался. Вы считаете, я не смогу почерпнуть новых знаний из годового курса Зельеварения?
- Я не намеревался вам льстить, мисс Грейнджер.
Затем он замолчал. Его руки, сцепленные в замок, лежали на столе, и он устремил свой взгляд на них. Талантливые пальцы крепко сжимали друг друга, и я сама бездумно уставилась на них. Именно поэтому голос учителя слегка напугал меня.
- Ваше присутствие на моих уроках нежелательно.
Наконец, он смотрел мне в глаза.
- Но почему, сэр? Это… это из-за того, что я подсказываю Гарри и Рону? Я обещаю, я больше не буду.
От растерянности и огорчения я приоткрыла рот, что почему-то рассердило профессора Снейпа.
- Закройте рот, - сердито потребовал он, - и прекратите спорить со мной. Я сделал вам предложение, о котором многие и мечтать не смеют. А вы, неблагодарная девчонка…
- Профессор, сэр, пожалуйста, позвольте мне ходить на ваши уроки! – попросила я.
Мое сердце гулко билось, щеки горели от смущения, которое я испытывала, разговаривая с учителем, но я не была готова сдаться так легко. Я боялась представить, что подумают другие студенты и преподаватели, если я внезапно перестану посещать Зелья! И я просто не могла понять, чем провинилась перед учителем.
В комнате снова повисла тишина. Он снова рассматривал руки. Затем совершенно неожиданно встал и подошел к шкафчику, в котором хранятся ингредиенты для уроков. Рассматривая там что-то, он сказал:
- Я сделал вам предложение, принять его или нет – уже ваше право. Не смею более задерживать.
- Спасибо, сэр, - ответила я.
Не знаю, понял ли он, что я благодарила на за предложение, а за возможность его не принять.
С тех пор я начала вести себя предельно аккуратно, чтобы не дать профессору Снейпу даже повода быть недовольным мной. Иногда я чувствовала, что перегибала палку в своем желании добиться его признания, но ничего не могла с собой поделать.
Все шло хорошо до того момента, как я согласилась помочь Рону с проектом по Трансфигурации. Поскольку в библиотеке колдовать нельзя, а в Большом Зале и гостиной было слишком людно, он предложил воспользоваться одним из пустующих кабинетов, который нашел в ходе ночных прогулок с картой и мантией Гарри. По его словам, в тот класс никогда и никто не заходил, потому что неприметная дверь находилась в самом углу коридора. Пока мы шли туда, в моей голове мелькали мысли о том, что, возможно, в область интересов Рона входят не только научные изыскания.
И вот я стою, опершись бедром о парту, с книгой в руках, пытаясь найти ответ на очень важный вопрос. Он стоит напротив, глядя на меня в упор. Я поднимаю взгляд и спрашиваю, в чем дело.
- Пытаюсь понять, чего в тебе особенного.
Фыркаю.
- Я не говорила, что я особенная.
- Нет, конечно. Это мое мнение. В тебе есть что-то такое… Я знаю тебя уже столько лет, и все равно…
Пожимаю плечами. Конечно, я считаю себя особенной просто потому, что я – это Я, а все остальные люди – ОНИ. Мое мышление – это мое мышление, мне никогда не удастся постигнуть разум другого человека. Поэтому для меня я единственная и неповторимая. Но чего особенного во мне могут видеть другие люди, я не знаю. Хотя верить, что что-то все-таки есть, приятно.
Рон подходит ближе ко мне и забирает книгу. Закрыв ее, он кладет том на стол, одновременно с этим сокращая расстояние между нами.
- Что ты делаешь?
- Сейчас узнаешь…
Он совсем близко, и мое дыхание учащается.
- У лучшего квиддичного вратаря должна быть самая охрененная девушка школы. То есть ты.
Смотрю на него и не знаю, что ответить. Комплимент, конечно, сомнительный, благодарить за него было бы странно. Но он отдается приятным теплом где-то внутри, и я невольно краснею и улыбаюсь.
Он проводит пальцем по моей щеке, и я становлюсь очень напряженной, не зная, как себя вести. Рон Уизли – мой друг, когда-то он мне нравился, теперь же мои чувства стали более сдержанными. Но у него приятное лицо, теплые руки и мягкий голос. Знаю, что он собирается меня поцеловать, и я не против. Будь на его месте кто-то другой, я, может быть, оттолкнула бы его, ушла, громко хлопнув дверью, и потом еще долго думала бы о том, какими оскорбительными были его намерения. Но здесь и сейчас, в нежных объятиях друга, мне просто хочется человеческого тепла и мужского внимания. Хочется почувствовать себя нужной кому-то. Наверное, это тот случай, когда говорят «природа требует свое».
Может быть, я делаю что-то неправильно, но поцелуй не вызывает никаких эмоций. Телу приятно, но мысли заняты завтрашним тестом по Рунам. Мелькает мысль о том, что я напрасно не просмотрела хотя бы несколько книг по технике поцелуя. Рон помогает мне сесть на парту, я обнимаю его ногами, чтобы было удобнее. Чувствую его руки под юбкой, но пока что не останавливаю. Хотя точно знаю, что остановлю, даже любопытство не заставит меня продолжить.
Мы продолжаем целоваться, когда дверь бесшумно открывается. Рон сначала не заметил незваного гостя, потому что был слишком увлечен мой шеей и пуговицами на рубашке. Но я, видя, кто стоит в дверном проеме, начала испуганно отталкивать ничего не понимающего друга. Кажется, сначала он думал, что во мне просто взыграла девичья скромность, но потом раздался голос профессора Снейпа, сообщающий, что с нашего факультета снимается пятьдесят баллов, и Рон отскочил в сторону.
- Уизли, вон, - сказал затем учитель.
- Что? – удивился Рон.
Он не собирался бросать меня одну. Но по лицу профессора я видела, что сейчас его лучше не злить.
- Рон, иди, все в порядке.
Он пытался сопротивляться, но я сердито посмотрела на друга, и он медленно вышел из кабинета.
Профессор же, наоборот, вошел в класс, закрывая за собой дверь, и мне почему-то стало страшно. Он же… он, кажется, был в ярости. Его лицо было маской гнева – гнева пока что контролируемого. Я начала лепетать извинения, но это только разозлило его еще больше. Профессор подлетел ко мне и с силой сжал оголенное колено. Я все еще сидела на парте, но когда осознала это, пытаться встать было уже поздно – железная хватка учителя не позволила бы мне сделать это.
Он хотел что-то сказать, я отчетливо видела это, но что-то сдерживало его. Возможно, нежелание сказать что-то, о чем потом можно пожалеть. Мне редко удается в минуты гнева сдержать обидные слова, и потом я о них неизменно жалею, даже если все равно считаю, что была права. Профессор Снейп относится к тем людям, которые всегда взвешивают то, что намереваются сказать, прежде чем открыть рот.
Но, либо на этот раз выдержка подвела профессора, либо он решил позволить себе отвести душу.
- Падки до квиддичных звезд? Думал, вы все-таки не опуститесь так низко…
- Сэр, мне больно! – воскликнула я, когда его пальцы особенно сильно сжали мое колено.
- А должно быть стыдно, - выплюнул он, отпуская мою ногу, но тут же хватая за плечо.
Не говоря больше ни слова, он поволок меня куда-то. Так грубо со мной еще не обращались. Мне было страшно, больно и обидно: я, может быть, нарушила школьные правила – всего лишь целуясь! – но даже в этом случае не заслуживала такого обращения.
- Профессор Снейп! Отпустите меня! – потребовала я дрожащим голосом, когда мы уже были в коридоре. – Вы не имеете права. Я…
Он отпустил меня настолько резко, что я едва не упала на пол. Он смотрел на меня сверху вниз и его взгляд постепенно превратился из безумного в более осмысленный.
Затем он на мгновение прикрыл глаза, лицо его некрасиво искривилось. Было не ясно, был он в гневе, или в отчаянии.
- Сэр… - произнесла я, но он снял с меня еще десять баллов и поспешно ушел.
Я была абсолютно растеряна.

Я был растерян. Я не понимал, что со мной происходит, не понимал, что делаю. Куда делось мое извечное самообладание?
Что злило меня больше: то, что я застал ее с этим непроходимо тупым гриффиндорцем, или, собственно, то, что это злило меня?
Я чувствовал, что готов сдаться, смириться со своей навязчивой страстью. Год – это слишком много, чтобы я мог терзать свою совесть ежедневно, ежечасно, ежеминутно. А именно с такой частотой я думал о ней. Год – это слишком много… а двадцать лет? Иногда удавалось убедить себя, что это вообще ничто. Едва ли кто-то думал также.
Я был нездоров. Это нездорово, желать практически… да, ребенка, признайся себе в этом. Перо выводит эти слова, а разум не соглашается. Она не была ребенком, она… Лили была не многим старше, когда вышла замуж и родила отпрыска Поттеру.
Лили было именно столько, когда мы в последний раз по-настоящему разговаривали. Школьная форма так шла ей. Особенно гольфы, я всегда любил, когда она носила не чулки, а гольфы. Когда мы были младше, часто сидели на берегу озера у дерева. Читали. Она снимала туфли и клала свои ноги на мои. Я любил разглядывать ее ступни, обтянутые белыми гольфами. Зрелище, которое иногда до сих пор всплывает в моей памяти.
Теперь мне тридцать семь, и я снова схожу с ума от школьницы в белых гольфах. Только сейчас разница между нами составляет девятнадцать лет, и любой здравомыслящий человек назовет меня извращенцем. Откройте любой труд по сексуальным девиациям, и обязательно найдете статьи, посвященные мне.
Я прошел разные стадии: отказ, стыд, самооправдание, и, кажется, начал приближаться к следующей – принятие. А что следует за ней? Удовлетворение желаний. Нет! От одной мысли об этом я чувствовал возбуждение, но продолжал упорно запрещать себе подобные допущения. Стоит только один раз позволить себе какую-то вольность в отношении нее, и все будет кончено. И для нее, и для меня.
Хотя сегодня я уже пересек черту. Схватил ее за колено, причинил боль. Ярость застилала мне глаза, но разве это может оправдать меня? Я не имел права – она верно сказала – не имел права так обращаться с ней. Я не хотел! Но когда я увидел, где были руки этого недоноска… когда подумал, что мои руки никогда не заберутся к ней под юбку… а этому кретину она позволяла гораздо большее… Даже сейчас гнев заставляет мое сердце учащенно биться, стоит мне только подумать о том, что произошло. Хорошо, что я сумел сдержать злость, не высказал все, что хотел.
Они все одинаковые! Ты доверяешь им, думаешь, что можешь положиться на них, а потом видишь в объятиях какого-нибудь болвана, который мнит себя королем школы. И, да, черт побери, ты черной завистью завидуешь этому идиоту, ты ненавидишь его, но мечтаешь оказаться на его месте. А что она? Она всё знает, но какие-то там надуманные принципы якобы не позволяют ей снизойти до тебя. Нет! Зачем? Когда есть такой блистательный Король Школы?
Хорошо, что я смог вовремя остановить себя. Впрочем, не мог же я, в самом деле, притащить ее к себе в комнату, как хотел, и… объяснить ей, где она была не права. На самом деле, я не мог даже применять к ней физическую силу, и если она сейчас побежит к директору, МакГонагалл тут же вышвырнет меня из школы, не задумываясь. У меня и так испытательный срок. Когда ты убиваешь старого директора, какими бы не были обстоятельства, твое положение в мире становится гораздо более шатким.
Мне хватило силы воли отпустить ее, мне хватило самообладания осознать ситуацию и понять, что должен уйти немедленно, или совершу ошибку. Было тяжело, но я справился. В этот раз.
Что же будет дальше?

Останься! Как мне удается сдерживать себя? Как она ничего не замечает? Мне кажется, что все написано на моем лице. Видимо, я действительно сумел научиться сохранять бесстрастную маску даже когда внутри все разрывает на части от эмоций. Или… она слишком неопытна, чтобы различить мои истинные чувства. Конечно, ведь ей всего восемнадцать. Такая юная. Стройная, высокая, молодая. Стискиваю зубы, представляя, как мог бы обхватить руками ее талию, сжать. В мыслях я уже глажу, покусываю, сжимаю ее тело, в реальности же вижу ее широко распахнутые удивленные глаза и ломаю перо от досады.
Хорошо, что это заставило ее убежать. Моя сила воли не безгранична.
Хуже всего, конечно, по ночам. Постоянно вижу ее, и не знаю, что хуже – сны, где я, наконец, получаю то, чего хочу, или сны, в которых я получаю по заслугам.
Иногда пытаюсь понять, что же в ней так зацепило меня. Свело с ума, было бы вернее сказать. Долго думал, пока не пришло на ум одно слово – естественность. Она живая. Никогда ничего искусственного. Она не эфемерна, как Нарцисса Малфой, не страстна, как Беллатрикс, не приторно мила, как многие ее сверстницы. Она все время подвижна, и все ее движения легки и непринужденны. Когда смотрю на нее, хочу поймать это что-то, эту самую натуральную природную прелесть, но, как рыба в реке, это её таинственное нечто неуловимо. Выскальзывает из рук. Охота становится наваждением.
Конечно, я понимаю, что не могу заставить ее воплотить в реальность мои сны (не те, где меня подвешивают за ноги за совершенное преступление против нравственности, а другие, где я нахожусь в процессе этого преступления). Но если она САМА захочет… я, как преподаватель, должен, просто обязан делать все, чтобы поддерживать здоровый климат в школе. А студентка, вожделеющая своего учителя - сердцебиение снова участилось от одной мысли об этом – нарушает этот климат. Единственный способ справиться с вожделением – удовлетворить его. И кто, как ни этот учитель должен помочь ей это сделать?
Решено. Я не притронусь к ней даже под страхом смерти, но если она сама изъявит желание, чтобы я к ней прикоснулся, я это сделаю. И вообще, сделаю все, что она только захочет.

Я была готова сделать все, что он захочет, только бы понять, почему он так ненавидит меня. Да, он и раньше не демонстрировал большой любви ко мне, но в последнее время его поведение стало откровенно странным.
Сижу в Большом зале, у нас обед, и разговариваю с мальчиками. Вдруг случайно смотрю на учительский стол, и наши взгляды – мой и профессора – пересекаются. Он быстро отводит глаза в сторону, но теперь в этом уже нет смысла. Я видела, он снова смотрел на меня.
Рон замечает, куда направлен мой взгляд, и спрашивает:
- Он точно не сделал с тобой ничего такого?
Видимо, мой взгляд выражает все эмоции, потому что он быстро краснеет и начинает объяснять:
- Ты и вчера была странная, и сегодня. И постоянно смотришь на него. Может, он наслал на тебя проклятие? Или… или пригрозил, что расскажет всей школе, что видел, если ты не… не сделаешь что-нибудь?
Закатываю глаза.
- Что за чушь, Рон?
- Чушь? А как насчет того, что он тоже постоянно пялится на тебя?
Кажется, мой друг возревновал. Я мягко смеюсь, затем уверяю, что это все лишь его фантазии.
- Зачем бы ему делать это, Рон?
- Вот и я думаю, зачем? Может, он положил на тебя глаз?
- Профессор Снейп положил на меня глаз?
Теперь я смеюсь в голос и не могу остановиться. Предположение кажется слишком нелепым, разум пока что отказывается воспринимать его.
Вдруг краем глаза вижу что-то черное. Перевожу взгляд чуть влево и вижу профессора Снейпа. Улыбка сползает с моего лица. Он стоит напротив меня, за спиной Гарри и смотрит в пространство перед собой. Можно подумать, он остановился потому, что о чем-то задумался. Но я знаю, он никогда не бывает так неуверен, чтобы остановится посреди зала и погрузиться в думы. Он всегда пролетает между рядами, и резко тормозит только чтобы снять с кого-то баллы за неудовлетворительное поведение. Теперь он остановился с определенной целью. Он слышал по крайней мере часть разговора. Мне становится стыдно, я внезапно замолкаю, чувствую, что щеки и шея залились алым румянцем.
Гарри и Рон оглядываются, чтобы понять, в чем дело, и тут же утыкаются в свои тарелки, напряженно ожидая, когда профессор уйдет. Тот долго не ждет. Скоро о нем остается только воспоминание.

Скоро она покинет школу и о ней останется только воспоминание. И, зная себя и глубину собственной памяти, я могу предположить, воспоминание останется со мной до конца дней моих и будет терзать зачерствевшие, но все еще живые нервы. Если только к старости я окончательно не лишусь рассудка, и не начну вожделеть каждую школьницу в белых гольфах, начиная от первогодок. От этой мысли противно и хочется содрогнуться, но я пытаюсь воспитывать уважение к себе и собственным желаниям. Не нужно стыдиться их, нужно просто глубоко прятать и как-то сублимировать. Садистские наклонности можно удовлетворять, став хирургом, сообщает энциклопедия. Как же можно удовлетворить любовь к малолеткам? Стать учителем? Ублажать глаз ежедневно, и другие части тела еженощно? В таком случае, я, кажется, ошибся с последовательностью. Или это моя работа довела меня до края? Ненависть к этим детям воплотилась в одном страстном чувстве? С обратным знаком. Человеческая психология слишком загадочна для моего одержимого ума.
Вопросов много, ответов нет, и поэтому я просто принимаю себя таким, какой есть – слабым, подверженным расстройствам личности человеком с перверсиями. И поэтому я собираюсь пойти на поводу у своих желаний, если только она попросит меня об этом.
И, поскольку вероятность такого мала по причине ее скромности, я должен узнать, как она относится ко мне. Знаю, звучит безумно, но кто бы поверил, что я, Северус Снейп, больше всего хочу овладеть чертовой Гермионой Грейнджер? Никто. Степень вероятности того, что и она видит во мне больше, чем просто учителя, не меньше, чем вероятность моих желаний в отношении ее юного тела.
За незначительную провинность на уроке Зелий назначил ей взыскание. Она не показалась мне рассерженной моей несправедливостью, просто задумалась о чем-то.

Теперь я не рассердилась на его несправедливость, а просто задумалась о возможных мотивах. Мог ли Рон быть прав? Мог ли профессор Снейп заинтересоваться мной? Я не верила, это звучало слишком безумно, чтобы быть правдой, но всегда из всех возможных объяснений самое простое – самое вероятное. А предполагаемые чувства профессора объяснили бы всё. В конце концов, я в школе магии – тут возможно что угодно.
Но ведь он старше меня на двадцать лет! Он мог бы быть моим отцом, он ровесник родителей моего лучшего друга. Это… неправильно.
Лежу на кровати, размышляю над вероятностями. До взыскания еще час, поэтому позволяю себе погрузиться в думы.
Уже выходя из комнаты, смотрю на себя в зеркало, чтобы убедиться, что форма в идеальном порядке, и замираю. Во мне ведь действительно нет ничего особенного. Разве мог замкнутый, злобный профессор Снейп пасть жертвой моего практически отсутствующего обаяния? Разум отрицает такую вероятность, но где-то на задворках сознания горько-сладкое стыдное удовольствие заставляет меня вновь и вновь представлять учителя у моих ног. Известно, что чем недостижимей добыча, тем слаще обладание ею. Если воспринимать отношения между полами, как охоту, я могла бы обрести самый ценный трофей из всех возможных.
Пока иду к кабинету профессора, пытаюсь представить его в нешкольной обстановке, пытаюсь представить с женщиной, но ничего не выходит. Впрочем, представить себя с мужчиной мне тоже, как правило, не удается – видимо, причиной тому недостаток фантазии и опыта.
Наконец, оказываюсь у двери в его кабинет. Глубоко вдыхаю, выдыхаю, и, так и не почувствовав успокоения, стучу. Слышу короткое «войдите» и нажимаю на ручку.
Нервозность перерастает в страх. В воспоминаниях, фантазиях профессор Снейп кажется не таким отчужденным, холодным и строгим, иногда он почти становится обыкновенным человеком. Да и сама я в моем воображении куда более остроумна и смела, всегда нахожу, что ответить, и всегда знаю, как себя вести. В жизни же это далеко не так.
Я сажусь на стул, нас с профессором разделяет только его стол. Он не смотрит на меня, делая какие-то пометки в пергаменте. Наверное, проверяет ученические работы. Так же, не отрываясь от своего занятия, он говорит:
- Сегодня вы будете писать строчки.
Я удивляюсь. В его кабинете нет второго стола, за который я могла бы сесть. Если он хотел, чтобы я писала строчки, почему не сказал придти в кабинет Зельеварения, где полно парт?
- У вас есть пергамент и перо?
Я киваю.
- Ваш край стола в вашем распоряжении. И не сидите, как оглушенная, доставайте все и пишите. Ваше задание – триста раз написать «Я должна делать то, что мне говорят учителя».
Я не ожидала от профессора такого мягкого наказания. Если бы он предложил мне собственное перо, работающее на манер пера Амбридж, я бы удивилась меньше. Конечно, я не считаю профессора извергом, но жестокость свойственна его натуре.
Монотонное занятие позволяет унестись мыслями куда-то далеко. Я успела выбрать тему для сочинения по Рунам и составить примерное расписание занятий по самоподготовке к Т.Р.И.Т.О.Н., когда профессор вдруг рявкнул:
- Долго вы еще будете возиться?
Я вздрогнула от испуга.
- Нет, сэр. Осталось двадцать семь.
- Идите прочь. Допишете позже и завтра принесете мне пергамент с тремястами строчками.
Это указание заставило меня широко раскрыть глаза.
- Но, сэр?..
- Я не ясно выражаюсь? Использую слишком сложные конструкции?
- Нет, сэр, но…
- Дверь там же.
Последние слова он процедил сквозь зубы. Я поспешно собрала вещи и уже открыла дверь, чтобы уйти, когда решила мельком взглянуть на учителя. Он держался за голову, словно его мучила сильнейшая боль.
- Профессор! С вами все в порядке?
Я захлопнула дверь и вернулась к столу.
- Я же сказал вам, чтобы вы ушли.
Повинуясь неясному порыву, корни которого можно искать в моем извечном сострадании к «сирым и убогим», как любит выражаться Рон, или в моем желании всегда угождать учителям, я обошла стол и вплотную подошла к профессору. Я не была до конца уверена, что должна делать, поэтому просто стояла там, спрашивая, чем могу помочь. Мои намерения были искренними.
Профессор резко поднялся на ноги, едва не задев меня. Я вовремя успела отскочить в сторону. Он проскользнул мимо меня и подошел к книжным полкам. Внимательно их рассматривая, он сказал:
- Можно ли вам доверять, мисс Грейнджер?
Вопрос застал меня врасплох. Я пожала плечами, хотя он и не видел меня, потом добавила «да, конечно».
- Сядьте.
Он повернулся и указал на свой собственный стул. Я осторожно села, боясь, что все же неправильно истолковала жест и сейчас мне достанется за хамство и наглость. Но профессора, кажется, не интересовало, где я сижу, и сижу ли вообще. Он был на взводе, что очень пугало. Самый сдержанный человек из всех, кого я знала, и НЕРВНИЧАЛ?
- Я намерен уволиться, - сообщил он вдруг.
Я изумилась.
- Но… но почему, сэр?
- Я считаю, что не могу более занимать должность учителя. По большому счету, никогда и не должен был.
- Что вы такое говорите, профессор? Вы прекрасный учитель, вы не должны… Нет, конечно, если у вас есть какие-то серьезные причины, то никто не может вас остановить, но по моему личному мнению вы обязательно должны остаться.
- Вы считаете, из меня хороший учитель? Боюсь, многие с вами не согласятся.
- Ну и что!
Я вдруг разгорячилась.
- Зато весь Слизерин поддержит мое мнение. Да и в Рейвенкло к вам относятся с уважением. Просто, те, кто не любит учиться, конечно, не любят вашу строгость, их раздражает ваша требовательность… и иногда вы грубы с учениками… и крайне несправедливы… но все это не делает вас плохим учителем!
- Что же тогда делает?
В его голосе была усмешка. Я смутилась своей страстной речи и стыдливо опустила глаза.
- Ничего, сэр.
Пауза, длинная и томительная.
- Можете быть свободны, мисс Грейнджер.
Встаю, но не могу уйти просто так.
- Вы… вы все равно уйдете?
- Я подумаю.
- Останьтесь, сэр! Без вас Хогвартс будет совсем другим.
- До свидания, мисс Грейнджер.
По его тону понимаю, что мое присутствие больше не желательно, и ухожу.
Надеюсь, он останется.

Она хотела, чтобы я остался. Я был слишком мнителен, чтобы решить, что за этим ее желанием скрывалось что-то большее, чем привязанность старательного студента к преподавателю, но я был слишком безумен, чтобы просто забыть об этом разговоре. Мысленно я прокручивал его снова и снова, ища в ее интонациях подтверждение тому, что мои надежды не безосновательны.
Я дал ей шанс просто уйти! Когда я понял, что готов сделать этот шаг ей навстречу, шаг, который ознаменовал бы переход к стадии «принятие потаенных желаний и их воплощение», я приказал ей уйти, дописать чертовы строчки в другом месте и просто сдать мне пергамент днем позже. Но она осталась. Почему? Может быть, она сама хотела остаться? Я сказал ей уйти, но она не ушла, это был ее выбор, здесь роль сыграли ее желания и стремления. Ведь я не давил на нее.
И потом, когда я сказал, что намерен уволиться, она начала так пылко разубеждать меня. Если бы она была безразлична ко мне, то просто сказала бы какую-нибудь вежливую банальность вроде «это очень прискорбно, профессор Снейп, Хогвартс лишится в вашем лице прекрасного специалиста». А то, как она смутилась моего вопроса, только подтверждало мои догадки. Она жаждала моего общества не меньше, чем я – её.
На следующей неделе, вопреки желанию сделать это на следующий же день, назначил ей еще одно взыскание.

Он назначил мне еще одно взыскание. Рон не унимался, уверяя, что намерения профессора не так невинны, как кажется на первый взгляд. Возможно, его чувства к учителю были также связаны с тем, что я уже дважды отказала Рону в поцелуе, ссылаясь на то, что профессор может заметить нас.
- Вот, кстати! Как он тогда нашел нас? В тот кабинет никогда никто не заходит, а он ворвался так, как будто ожидал найти что-то компрометирующее. Он точно следил за тобой!
- Или за тобой, - отвечаю я, а сердце пропускает пару ударов при мысли, что Рональд может быть прав.
В этот раз на взыскание иду после похода в Хогсмид с Роном, поэтому ресницы и губы едва заметно накрашены, на щеки наложены румяна.
Как только профессор видит меня, лицо его меняется.
- Смыть краску, - требует он, на мгновение ставя меня в тупик.
- Сэр?
- Вы школьница, а не девица из Лютного переулка, чтобы раскрашивать свое лицо в подобной манере.
Чувствую, что в уголках глаз появляются слезы обиды, и начинаю мысленно считать до десяти, чтобы отвлечь себя. Чуть успокоившись, взмахом палочки стираю макияж.
Он вовсе не был настолько ярким, чтобы устраивать из-за него разнос – я всегда знала меру.
- Что я буду делать сегодня, профессор?
- Сегодня вы будете молчать.
- Прошу меня простить?
- Едва ли можно вообразить наказание более страшное для вас, чем молчание. Если за последующий час вы пророните хотя бы слово, взыскание не будет зачтено, и вам придется придти завтра.
- Но, сэр, завтра воскр…
- Начнем прямо сейчас.
С этими словами он утыкается в какие-то пергаменты, а я сижу в растерянности, не зная, что теперь делать. Спустя пару минут удивление уходит, и я просто бездумно смотрю на книжные полки, думая о своем.

Я делал вид, что проверяю домашние работы, но на самом деле думал о своем. В ее присутствии я не мог сосредоточиться на чем-либо, все мои мысли были обращены к ней. Она сидела с безмятежным лицом и даже не подозревала о том, что творится в моей душе. Она была так близко.
Когда я увидел на ее лице макияж, внутри меня что-то перевернулось. Хрупкая фигура в школьной форме, белые гольфы, широкие брови и идеальное лицо с пухлыми губами и острым подбородком – это был образ естественности и невинности. Этот образ сводил меня с ума, лишая сна. Помада – не достаточно яркая, чтобы быть вульгарной, но достаточно темная, чтобы привлекать взгляд к алым губам – казалась вызывающей и развратной. Два образа смешались, спровоцировав взрыв. Я готов был бросить ее на мой стол и стащить с нее всю одежду, кроме, пожалуй, гольфов, в тот самый момент, как только увидел ее лицо.
Страсти до сих пор бушевали в моем сердце, но удавалось их подавить.
Ее лицо, как может что-то быть столь идеальным? Каждая черта, каждая ресница, каждая пора была сверхпрекрасным творением природы. Я мог разглядывать ее часами. Мог бы, если бы правила приличия и школьный устав позволяли мне это.
Она была настолько совершенной, что я мог думать только о том, чтобы испортить ее, вторгнуться в этот мир прекрасного, лишить непорочной возвышенности. Сделать еще более желанной, обладать и ЗНАТЬ, что обладаю самым восхитительным созданием на земле.
Но прочь сантименты, она сидела передо мной, и молчала, и мои руки были в некотором роде развязаны, чем я и решил воспользоваться.

Я сидела перед ним и молчала. Вдруг он встал и обошел свой стол и мой стул, оказавшись у меня за спиной. Я не стала оборачиваться, решив, что он просто прошел к одной из книжных полок.
- Стало быть, сегодня вы были в Хогсмиде, мисс Грейнджер?
Я ухмыльнулась. Он хотел спровоцировать меня, заставить говорить. Но я была умнее, чем он думал. Просто кивнула.
- И с кем?
Хотела повернуться к нему лицом, но его пальцы бесцеремонно коснулись моего подбородка, заставив сидеть неподвижно. Я застыла, и пальцы тут же исчезли.
Начав нервничать, я положила руки на неприкрытые юбкой колени.
Подумав, как можно изобразить Рона, не слишком увлекаясь шарадами, показала на волосы, а затем взяла в руки галстук и ткнула пальцем в красную полосу.
За моей спиной раздался смешок.
- С Уизли.
Киваю.
- И чем же вы занимались?
Это показать проще, но не стоит.
- Снова предавались пошлым подростковым развлечениям, как тогда в пустом классе? – уточняет он, в голосе слышатся напряженные нотки.
Наверное, злится, что не смог проконтролировать и вовремя снять баллы. Никак не отвечаю, и он делает это за меня.
- Ну, естественно. Пробудившееся либидо не дает покоя.
Теперь в его тоне я слышу презрение, и до боли кусаю губы, чтобы не начать оправдываться.
Чувствую, как он сжимает спинку моего стула, теперь его слова раздаются близко:
- Другой мог бы подумать, что примерная мисс Грейнджер не позволит себе опуститься до банальных зажиманий по углам.
Снова хочу повернуться, но на этот раз ладонь профессора ложится на мою щеку, заставляя смотреть вперед. Рука исчезает также быстро, как появляется, но моя кожа продолжает чувствовать шершавость и сухость ЕГО кожи. Снова становится страшно, страхом безотчетным, неярким, как будто бы неуверенным. Он неприятно ноет где-то в глубине души, досаждая.
- Отчего же вы так неуверенны в себе и в мистере Уизли? – спрашивает профессор после долгой паузы, в ходе которой я не смею шевельнуться.
Продолжаю молчать. Я ни за что не заработаю еще одного взыскания, потому что профессор Снейп очень меня пугает, и я не хочу больше оставаться с ним наедине. Больше всего нервирует то, что я не знаю, не понимаю, чего он хочет добиться от меня.
- Неужели его чувства кажутся вам настолько ненадежными, что вы считаете нужным наносить на лицо косметику?
Ах, это наказание за макияж?
- Если вам так нравится подражать взрослым ведьмам, пожалуйста, не сдерживайте себя.
Он склонился к моему уху, руки по-прежнему сжимали спинку моего стула по обе стороны от моих дрожащих плеч.
- Ведь у вас наверняка есть с собой помада?
Отрицательно качаю головой, быстро моргая – слезы уже появляются на глазах, как реакция на стресс.
- Право, мисс Грейнджер, не стоит мне лгать.
Он отходит от меня, двумя пальцами подцепляет с пола мою сумку и бросает ее на свой стол. Указывает на нее палочкой, и говорит:
- Акцио помада.
Золотистый тюбик выскальзывает из бокового кармашка и оказывается в руках профессора Снейпа.
- Так-так, мисс Грейнджер, вы настолько бесстыдны, что имеете наглость лгать мне? Или вы скажете, что это не помада?
Стыдливо опускаю голову. Я не знаю, зачем соврала. Он открывает ее и внимательно смотрит на насыщенный темновато-красный цвет. На губах она совсем не такая яркая, и идет мне. Но сейчас я больше всего на свете хочу, чтобы ее не оказалось в моей сумке.
Профессор подходит ко мне, и я испуганно поднимаю голову. Он смотрит на мои губы, затем пальцами левой руки хватает за подбородок, и помадой, которую держит в правой руке, неаккуратно красит мне губы. Я хватаюсь за кисти его рук, пытаясь убрать их от моего лица, но он все равно заканчивает нанесение. Затем отбрасывает тюбик в сторону, не отрывая при этом взгляда от моего лица. Большим пальцем левой руки, которая держит мой подбородок, он проводит по губам, и я чувствую, что помада размазывается вокруг губ, и немного по щеке. В моих глазах стоят слезы, но он не обращает на них внимания. Я продолжаю молчать, но мои глаза просят отпустить меня, кричат о том, как мне страшно, умоляют оставить в покое. Я не произнесу ни слова, не позволю ему назначить еще одно взыскание, никогда больше не останусь с ним наедине.
Только бы он отпустил меня.

Только бы она попросила отпустить ее, я бы тут же сделал это. Но она молчала, а моей силы воли не хватало остановиться. Чем дальше разворачивалось это безумное действо, тем сильнее оно поглощало меня, заставляя забыть о суровой реальности.
Я не знаю, что сдерживало меня, что помогало не припасть губами к ее рту и не почувствовать вкус помады на языке.
Как-то слишком поздно я заметил ее слезы – заметил только тогда, когда одинокий ручеек покатился по ее щеке.

Слезинка все-таки скатилась по моей щеке, и профессор с чем-то, похожим на испуг, уставился на нее.
- Ты можешь просто сказать, и я отпущу тебя, - говорит он, но я судорожно качаю головой.
Я не пророню и звука, он не заставит меня, это последнее взыскание в моей жизни! Как я ненавижу этого человека в этот момент! Порываюсь встать, но он неожиданно опускается на корточки, придавливая тяжелыми руками мои колени. Я остаюсь на стуле, широко распахнутыми глазами глядя на профессора. Он берет в руки одну мою ногу и медленно снимает с нее туфлю. Его пальцы проводят по белой ткани гольфа, вверх и вниз, он поднимает мою ногу чуть выше и прикасается к голени своей щекой. Моя щиколотка чувствует крепкую хватку его руки, и сердце гулко бьется, порываясь выскочить из груди. Я уже давлюсь рыданиями, и почти готова закричать. Я не знаю, где грань между моим упрямством и страхом.
Его глаза закрыты, пальцы медленно поднимаются вверх по моей ноге, касаются колена. Я дергаю ногой, пытаясь освободиться, но его рука продолжает путешествие. Вот она уже достигла подола моей юбки, и я взвизгиваю, отталкивая учителя.
Он, наконец, приходит в себя.

Я, наконец, пришел в себя. Быстро встал и отошел на почтительное расстояние, хотя это причинило почти физическую боль. Кажется, в своем безумии, я перестал распознавать ту черту, которую еще давно определил для себя. Я забыл, что решил: если и соберусь поддаться своим желаниям, обязательным условием будет ее согласие. Ее желание. Единственным ее желанием сейчас было уйти.

Единственное, чего я хочу – уйти. Встаю и пытаюсь надеть туфлю, но та, почему-то не налезает. Наверное, мои движения слишком нервные. Наконец, удается обуться, и я, не говоря ни слова, хватаю с учительского стола сумку, выбегаю в коридор.
Слезы катятся по щекам, я быстро бегу в направлении гриффиндорской башни. Вдруг кто-то хватает меня за плечи, и я громко вскрикиваю.
- Гермиона, ты что? Гермиона!
Это Рон. Я утыкаюсь лицом ему в грудь и позволяю себе разреветься. Он продолжает спрашивать, что случилось, но потом сдается и просто ждет, пока я успокоюсь.
Наконец, мне это удается и рассказываю, что случилось. Кажется, приукрашиваю, потому что от собственной истории мне становится противно, но после сильнейшего напряжения мои нервы не выдерживаются и результатом становится эта маленькая истерика.
Услышав все, Рон обещает проклясть профессора Снейпа, выкрикивает в его адрес различные оскорбления, и в то же время поглаживает меня по голове. Я, вопреки здравому смыслу, начинаю его успокаивать, потому что не хочу наделать глупостей сгоряча и не хочу, чтобы он наделал.
К несчастью, именно в этот момент мимо нас проходит профессор МакГонагалл. Рон тут же вводит ее в курс дела, и директриса меняется в лице. Сперва она не верит в происходящее, но когда видит мое лицо – зареванное, измазанное в губной помаде – предлагает нам пройти в ее кабинет. Там я снова рассказываю историю, теперь стараюсь быть более точной и правдивой, но в то же время слишком смущаюсь, чтобы передавать подробности. Чем спокойнее я становлюсь, тем более нелепой кажется ситуация. Я начинаю думать, что сама выдумала то, что произошло, что я, на самом деле, неверно истолковала намерения профессора. Может быть, таким образом он просто пытался спровоцировать меня.
Профессор МакГонагалл просит подождать ее и уходит. Мы с Роном остаемся в кабинете одни, и я продолжаю убеждать его, что все не так страшно. Он мягко смеется, говоря, что я просто не видела себя в зеркало, иначе поняла бы, что все именно «страшно». Я пытаюсь вытереть лицо, и по его словам, мне это удается, насколько только возможно после таких рыданий.
Время тянется медленно, нервы снова натянуты. Я почему-то опасаюсь возвращения профессора МакГонагалл, жду его с нетерпением и нежеланием одновременно. Скоро она снова входит в кабинет, за ней тяжелой походкой идет профессор Снейп. Я тут же опускаю взгляд в пол, не смея смотреть на учителя.
Начинаются разбирательства. Рона попросили выйти. Профессор МакГонагалл очень строга к профессору Снейпу, он молчит и смотрит в пространство перед собой. На меня он не глядит.
- Значит, все, что рассказала мисс Грейнджер – правда?
- Да.
- И что ты можешь сказать в свое оправдание, Северус?
- Мне нет оправдания.
Его голос бесстрастен, но я откуда-то знаю, что эмоций за ним скрывается гораздо больше, чем за самым истеричным криком.
Директриса устало опускается в кресло, сжимая пальцами переносицу.
- Может быть, ты скажешь хоть что-нибудь? – спрашивает она без надежды.
- Все уже было сказано.
- Северус, ты понимаешь, что это значит для тебя?
- Да.
- То, что тебе дали шанс, дали возможность работать в школе – это было получено с таким трудом! – профессор МакГонагалл слишком волнуется, ее речь становится немного сбивчивой.
- Я знаю, и благодарен за все, что ты для меня сделала.
- Если тебя уволят за домогательства к школьнице…
Я морщусь от этих слов. Мне противно, и я не хочу быть частью этого.
- Но я не могу оставить это так. Мы вынуждены начать разбирательства. Совет Попечителей будет осведомлен сегодня же.
Две секунды уходят на то, чтобы я осознала, чем все это на самом деле грозит профессору. В лучшем случае он станет изгоем до конца дней своих, в худшем – ему грозит Азкабан. Не только потому, что волшебное сообщество столь категорично в отношении людей, совершивших проступки вроде того, что совершил профессор Снейп. Просто и так слишком многие хотели отправить его к дементорам. История с домогательством стала бы просто лакомым кусочком для всех его врагов и журналистов. Я представила, как Рита Скиттер стала бы брать у меня интервью, расспрашивая, как далеко зашел профессор.
- Не надо огласки, профессор МакГонагалл, - тихо говорю я.
Она взглянула на меня устало.
- Я… я бы не хотела, чтобы началось разбирательство, - поясняю я смущенно.
- Мы не можем оставить это просто так.
- Я не стану давать свидетельства. Я хочу, чтобы все закончилось здесь и сейчас, мэм.
Она вздыхает. Профессор Снейп остается неподвижным, ни звуком не жестом не выдает своего отношения к моим словам.
- Северус, ты можешь написать заявление об уходе по собственному желанию, - говорит директриса.
Профессор кивает. Мне вдруг становится не по себе. Почему-то чувствую себя виноватой – не только в том, что произойдет, но и в том, что произошло. Что, если я не так все поняла? Что, если сама дала ему повод продолжать свои действия упрямым молчанием? Что, если он трактовал молчание, как согласие?
- Профессор Снейп предложил мне сдать экзамены по Зельям досрочно и прекратить посещение его уроков. Если это предложение все еще в силе, я хотела бы принять его.
- Если профессор Снейп уйдет из школы, в этом не будет необходимости.
- Нет, профессор МакГонагалл, вы не так меня поняли. Я думаю, что этого было бы достаточно. Я… пусть все закончится так, профессору Снейпу не нужно уходить из школы.
А что, если это даст ему повод думать, что я не была настолько против, насколько показала. Что, если он решит, что первая реакция была лишь испугом, но теперь я готова принять его невысказанные предложения?
- Но при условии, что он никогда больше… не подойдет ко мне. И не… заговорит со мной.
Профессор МакГонагалл качает головой.
- Я не уверена, что после случившегося могу оставить Северуса в школе. Как человеку, мне очень жаль, что так выходит, но как директор, я вынуждена настаивать.
- Тогда, может быть, вы спросите у профессора Снейпа, что именно случилось? – спрашиваю я, краснея. – Может быть, я отреагировала слишком остро, и на самом деле…
Замолкаю, не зная, как продолжить.
- Северус?
Профессор МакГонагалл смотрит на профессора Снейпа. Он продолжает смотреть в никуда.
- Я отвечу, но не в присутствии мисс Грейнджер, - выдавливает, наконец, он.
- Ты не считаешь, что она имеет право знать?
Он отрицательно качает головой.
- Ей не стоит этого знать. И единственное, что я хочу ей сказать: я обещаю, что более ни заговорю с ней, ни окажусь в непосредственной близости, она забудет о моем существовании, насколько это возможно. Ни словом, ни жестом я больше не дам ей повода для волнений.
Он говорил, как будто меня не было в комнате. Но так было легче – я бы не хотела, чтобы он обратился лично ко мне, или посмотрел на меня. Согласившись на все, я попрощалась и ушла.

Она ушла. Минерва ждала объяснений. Я дал ей, что она хотела. Не стал врать: скупо, сухо описал свои чувства. Просто сказал, что болен, что сошел с ума, и причиной тому мисс Грейнджер. Повторил свое обещание держаться от нее подальше, каким бы ни было решение. Она спросила, почему я не прошу понять или простить его, почему не прошу оставить в школе. Я ответил, что мне теперь все равно. Первая женщина, которую я любил, умерла. Для второй умер я.

Профессор Снейп словно умер для меня. Он сдержал обещание. Теперь я видела его только за Учительским столом во время обеда, и то не всегда. И он больше никогда не смотрел в мою сторону. Никогда.
О случившемся знали только Рон, профессора МакГонагалл, профессор Снейп и я. Отношение Рона к профессору Снейпу изменилось, он часто стал провоцировать учителя. Даже Гарри недоумевал. Единственное, что мешало Рону поведать всему миру о «преступлении» профессора – мое нежелание, чтобы хотя бы одна живая душа узнала. К чести профессора, тот игнорировал все выпады Рона в его адрес с какой-то нетипичной для него апатией. Так говорил Гарри.
Постепенно злость Рона прошла, наши с ним отношения налаживались, и он все реже вспоминал о профессоре Снейпе. Я же помнила о нем всегда, пытаясь понять, что же случилось тогда, в его кабинете, никогда в этом не преуспевая. Настоящим облегчением стало для меня окончание обучения в Хогвартсе. Мы покинули школу, оставив в ее стенах все проблемы, горести и радости подростков с непростой судьбой. Покинули, отправились в новый путь, а другие остались там со своими демонами, обреченные вечно помнить.

Такого снегопада я давно не наблюдала. В Лондоне снега не видишь, а здесь, в Шотландии кроме него, кажется, ничего и нет. От точки аппарации до школы добирались едва ли не двадцать минут, тогда как раньше на это уходило не более десяти. Ввалились в Холл точно снежные люди. Отряхиваясь от снега, и пыхтя, мы даже не заметили, как к нам подошли.
- Гермиона! – это профессор МакГонагалл.
В какой-то момент я перестала быть для нее «мисс Грейнджер», однако она для меня навсегда останется профессором МакГонагалл. С нею были Филч и профессор Маргарет Кларкстон, вот уже четыре года как учитель по Защите от Темных Искусств.
Профессор МакГонагалл сперва приобняла меня, а потом склонилась к моим детям, чтобы потрепать их заснеженные макушки. Пока она расспрашивала Роузи о ее делах, я присела рядом с Хьюго, чтобы снять с него шапку и варежки.
- Мы здесь будем жить теперь что ли? – уточнил он, пока я приглаживала его рыжие волосы.
- Да. Тут наш новый дом. Еще здесь недалеко есть деревня, Хогсмид. Помнишь, я рассказывала про нее? Там есть замечательный детский сад с очень добрыми нянечками и кучей игрушек. Там ты будешь играть утром, а после обеда я буду забирать тебя и приводить обратно сюда, в Хогвартс. Давай расстегнем мантию, пока ты не вспотел. Тут жарко.
Хьюго исполнилось четыре, и его, наконец, согласились взять в сад. Детей младшего возраста туда не берут, потому что из-за неконтролируемой магии за ними нужен индивидуальный присмотр. Только когда ребенок начинает контролировать себя и понимать, что хорошо, что плохо, волшебные сады соглашаются брать их. Если бы не это обстоятельство, мы бы по-прежнему жили в Лондоне.
В школе каникулы, поэтому мы почти не встречаем студентов, пока идем к своим комнатам. Хьюго бежит впереди, изображая, будто он летит на метле. Мы с Роузи степенно шагаем за ним, я левитирую наши сундуки.
Вдруг мой сын вскрикивает, и я судорожно ищу его глазами. Из-за поворота вышел профессор Снейп, и Хьюго, не заметив его, врезался. Профессор несколько мгновений презрительно рассматривает ребенка у себя под ногами, затем резко поднимает взгляд на меня, разворачивается и уходит. Глубоко вздохнув, я продолжаю свой путь. Хьюго теперь идет рядом со мной, держась за мою мантию.
- Мама, кто это был?
- Это был профессор Снейп, Роузи.
- Тот самый?
- Смотря что ты имеешь в виду, говоря «тот самый», - устало отвечаю я.

- Я имею в виду, тот самый, который вел у дяди Гарри, тебя и папы Зелья, потом убил Альбуса Дамблдора, потом был оправдан и снова стал вести у вас Зелья? Тот самый, которого ненавидит папа, и которого всегда защищает дядя Гарри?
- Когда такое было? Я ни разу не слышала, чтобы они про него разговаривали.
- Папа никогда не говорит о нем при тебе. Не говорил, то есть…
- Не надо отзываться о нем так, как будто он умер, Роузи. То, что мы развелись, не значит, что он перестал быть вашим папой.
- Хорошо, мама.
Качаю головой. Роузи слишком серьезна для своих девяти лет. Рон считает, что это мои гены, и это действительно звучит как более вероятная версия. Но даже я, когда была ребенком, была РЕБЕНКОМ.
Дети освоились довольно быстро. Через две недели они уже называли Хогвартс своим домом, игрушки Хьюго можно было найти по всем комнатам, которые мы занимали, а Роузи нашла любимое место в библиотеке. У окна за разделом Рун и Рукоделия. Там хорошее освещение, маленький стол только для одного человека и мягкий удобный стул.
Я тоже освоилась. Вести Руны оказалось не так сложно, как я боялась. Все пошло своим чередом. Однако я немного переживала из-за профессора Снейпа. В его присутствии я чувствовала себя сковано. И даже не по причине той истории, что произошла на моем седьмом году обучения. Мне уже тридцать один год, и школьные проблемы вспоминаются как детские глупости. Просто я чувствовала волны напряжения, исходившие от него.
Профессор Снейп изменился. Он стал еще более замкнутым, если это только возможно, неразговорчивым – даже его обычные саркастичные комментарии теперь редкое событие. Он избегает людей при любой возможности, а если все же приходится оказаться в обществе, всячески старается сделаться незаметным. Со мной не встречается даже взглядами, а если нам доводится оказаться в некоторой близости друг от друга, превращается в статую, лицо его становится непроницаемым, движения скованными.
Первую фразу, обращенную ко мне, он произнес на третью неделю нашего пребывания в школе. Это была суббота и Рон забрал детей в Лондон.
Я сижу за преподавательским столом и очень вяло нарезаю бекон на своей тарелке. Профессор МакГонагалл замечает мое настроение, и пытается меня взбодрить.
- Это же только на два дня. Уже в воскресенье вечером дети будут снова с тобой, - говорит она.
Я киваю, но потом у меня вырывается:
- Дело не только в этом.
- А в чем же?
- Когда Рон, наконец, согласился, чтобы дети жили со мной, согласился забирать их только на выходные, я была счастлива. Но теперь получается, что Рон с ними развлекается, покупает мороженое фунтами и задаривает подарками, а я только воспитываю и заставляю есть кашу по утрам. Папа у них теперь герой, а мама…
- Гермиона, ты же знаешь, они любят тебя не меньше, чем Рональда.
- Я понимаю, конечно, но не могу избавиться от этого неприятного ощущения…
- Это то, что отличает многих людей – неумение ценить то, что они имеют.
Это произносит профессор Снейп. Он не смотрит на меня, можно подумать, что и разговаривает он не со мной. Однако, поскольку рядом с нами больше никто не сидит, очевидно, что сказано это именно мне. От удивления у меня пропадает дар речи, я молчу, поэтому он продолжает:
- Вообразите на мгновение, что вы поменялись со своим бывшим супругом местами. Готовы ли вы променять жизнь со своими детьми на жалкие, но полные бессмысленных и натянутых радостей выходные?
- Нет, сэр, не готова. Конечно же, вы правы. Это действительно всего глупая ревность, я полагаю.
Он кивает, и больше в этот день я не слышу от него ни слова.
Еще одна неделя пролетает, Роузи делает большие успехи в изучении Рун и итальянского, а Хьюго, наконец, начинает сам читать себе простые книжки. Рон снова забирает их на выходные. Со мной перекидывается парой ничего не значащих фраз.
- Не давай Хьюго так много конфет, - говорю я его удаляющейся спине, - маме не нравятся его зубы.
- А ей что-то вообще нравится? – бурчит он, но я слышу.
Ничего не отвечаю, потому что не хочу начинать ссору. В конце концов, именно поэтому мы разошлись – надоели постоянные скандалы и споры. По каждому поводу, и даже без повода. Всегда.
Остаюсь в Холле одна. На самом деле, студенты ходят всюду, но у меня остается полное ощущение одиночества. С тех самых пор, как я стала мамой, себя мне уже не достаточно: без детей я чувствую себя пустой. Когда их забирает Рон, чувство усиливается сто кратно. Ведь теперь у меня нет не только детей, но и мужа, любимого мужчины рядом.
- Профессор Снейп, - восклицаю я, когда замечаю мрачную фигуру в черном.
Он только что отчитал какого-то студента за неподобающие выражения в школьных стенах и снял с того баллы. Теперь профессор смотрит на меня волком и ждет, когда я скажу, что хотела и оставлю его в покое.
Смешно, но я не знаю, зачем окликнула его. Просто он попался мне на глаза в тот момент, когда я испытывала острый дефицит в человеческом общении.
- Я слышала, вы говорили профессору МакГонагалл, что у вас есть рецепт хорошего расслабляющего зелья? Вы не могли бы поделиться им со мной?
Смотрит на меня с подозрением.
- Вы намерены приготовить его самостоятельно?
Смущенно пожимаю плечами.
- Обещаю, что теперь буду делать это не в школьном туалете.
Он не реагирует на шутку, продолжая сверлить меня взглядом.
- Вы считаете, я не справлюсь? Если вы забыли, сэр, я была настолько талантлива в вашем предмете, что сдала экзамен досрочно.
Не стоило этого говорить. Его лицо едва уловимо меняется при упоминании нашего общего прошлого, он увеличивает расстояние между нами и с холодной вежливостью произносит:
- Я обеспечу вас флаконом этого зелья, у меня имеются остатки.
Затем он разворачивается и уходит. Чувствую себя неважно – что-то вроде стыда добавляется к букету эмоций, что бушуют в моей душе. Хотя, казалось бы, чего мне стыдиться? Те воспоминания, скорее, должны быть неприятны профессору Снейпу, мне себя винить не в чем.
Рон вернул детей довольными, но уставшими. Роузи и Хьюго падают на диван; от растаявшего снега, который они принесли на своих ботинках, на полу образовывается лужа.
Я долго не могу уснуть этой ночью. Какое-то неясное беспокойство овладевает мной, простыни кажутся горячими, кожа чешется, ноги ломит.
Утром я чувствую себя уставшей, да еще в садике возникают проблемы с Хьюго. К обеду я выжата, как лимон.
- У тебя что-то не так, Гермиона?
- Да нет, профессор МакГонагалл, все как обычно.
- Ты неважно выглядишь.
- Ох, я просто плохо спала, и утро началось не очень удачно. В садике мне сделали выговор за то, что Хью якобы не умеет сам одеваться. Мне сказали, что все дети одеваются на прогулку самостоятельно, кроме него. На самом деле, Роузи его давно научила, и когда мы собираемся в сад, Хью одевается сам, я только немножко помогаю. Не понимаю, в чем дело.
- Может быть, ему не хватает мамы рядом?
- Не думаю. Он уже оставался без меня с няней и с бабушкой, и в саду капризничал только первые пару дней. Теперь я привожу его, и он сразу же уходит от меня к своим друзьям, «до свидания, мама, ты мне больше не нужна».
МакГонагалл пожимает плечами.
- И Роузи вот не пришла на обед, - продолжаю жаловаться я. – Уселась с книжкой, и весь день читает… такая упрямая, решила, что не пойдет на обед, и хоть левитируй ее.
- Может быть, ты слишком много ей позволяешь? Она действительно довольно своенравна.
- Это просто… наверное, потому, что я воспринимаю ее как взрослую. Она такая сознательная, что я просто не могу давить на нее. У меня ощущение, что я не имею права заставлять ее делать что-то, что она не хочет.
- Гермиона, ты имеешь на это полное право.
- Так же думала моя мама, когда мне было девятнадцать, и я не хотела поступать в магловский колледж.
- Ну, ты была уже взрослым человеком! – отвечает МакГонагалл, и я почему-то вдруг четко осознаю, что профессор Снейп сидит достаточно близко, чтобы слышать весь наш разговор.
- Мама так не считала. И где, в таком случае, та грань, когда ребенок перестает быть ребенком и имеет право решать за себя сам.
- В магическом мире – когда ему исполняется семнадцать, в магловском – восемнадцать, насколько я понимаю.
- И вы думаете, родители способны подчинять себе семнадцатилетнего сына или дочь, а по достижении им восемнадцати вдруг перестать брать на себя ответственность и управлять его или ее жизнью? Я думаю, мы должны давать им больше свободы и больше обязанностей с самого детства, чтобы они, повзрослев, умели принимать решения и быть за них ответственными.
- Если бы дети делали все, что им вздумается, мир превратился бы в хаос.
- Согласна. Поэтому во всем нужно стремиться к золотой середине. А вы как думаете, профессор Снейп?
Вдруг поворачиваюсь к нему, и он едва не давится едой. Чуть откашлявшись, он медленно откладывает в сторону вилку, и говорит:
- В вопросах воспитания детей золотой середине я бы предпочел золотое сечение. С вашего позволения.
С этими словами он встает и выходит из-за стола.
- Гермиона, зачем ты провоцируешь его?
Непонимающе смотрю на профессора МакГонагалл.
- Это для тебя все было в прошлой жизни. Он ничего не забыл, и его ранят твои уколы.
- С каких пор вас так волнует, что ранит профессора Снейпа, мэм? – спрашиваю немного сухо, потому что меня почему-то задевают ее слова.
- А как ты думаешь, Гермиона?
- Думаю, когда ему грозило увольнение из-за одного дела со студенткой, та пора уже давно настала.
- Ты ставишь мне в укор то, что я не уволила его?
В ее голосе сквозит обида и удивление. Поворачиваюсь к ней и улыбаюсь кончиками губ.
- Ни в коем случае. Просто у меня сегодня плохой день, так что достается всем. Извините.
Она понимающе кивает.
- Лучше пойду срывать зло на третьекурсниках из Рейвенкло, - говорю я и покидаю Большой зал.
Весь день думаю о профессоре Снейпе. Я действительно его задираю? Кажется, со школьных времен одна вещь осталась неизменной – я, как и прежде, жажду внимания этого человека. И теперь так глупо и по-детски пытаюсь его привлечь. Хотя, надо признать, теперь это гораздо легче.
Решаю поговорить с ним. Да-да, я понимаю, что, может быть, это не совсем уместно, и все эти «нам надо поговорить» в духе американских фильмов хороши только в кинематографе, но очень хочется его увидеть. Снова хочется, чтобы он обратил на меня внимания. Возможно, думал обо мне. Мне хочется, чтобы кто-то думал обо мне.
Я слишком эгоистична. Может быть, Рон был в этом прав.
Стучу в дверь его кабинета долго и настойчиво. Он наверняка как-то знает, что это я, и специально не открывает.
- Может быть, если вам не открывают, вас просто не хотят видеть? – раздается голос у меня за спиной и я с трудом сдерживаю крик.
Оглядываюсь. В коридоре стоит профессор Снейп и недовольно-выжидательно смотрит на меня.
- А может быть, - с нажимом произносит он, - в помещении никого нет.
Сконфуженно смотрю на пол и смущаюсь собственного смущения. Быстро прихожу в норму и говорю:
- Мне очень нужно было найти вас, и я почему-то решила, что вы у себя.
- И вашу уверенность не поколебало даже то, что в течение трех минут я не открывал вам?
- Я решила, что вы знаете, что это я и, как вы верно заметили, специально не открываете, потому что не хотите видеть. Но вода камень точит, я подумала, что когда-нибудь вы все равно откроете.
- И спаси Мерлин человечество от женского упрямства, - бормочет он, и проходит вперед, отпирая избитую мною дверь.
Заходит в кабинет и замирает. Я едва не врезаюсь в его спину. Чуть подумав, он пропускает меня вперед, сам же остается у двери.
- Вы собираетесь бежать? – спрашиваю я чуть насмешливо.
Он вопросительно поднимает бровь.
- Иначе как объяснить стратегически выгодную позицию, которую вы заняли?
Он несколько секунд смотрит на меня с безразличием, затем проходит мимо и садится за свой стол. Я невольно поднимаю брови, удивляясь тому, как легко он поддается на мою провокацию. Возможно, мне действительно стоит быть с ним помягче.
Сама я, как и он, не желая оказаться в тех же самых декорациях, что и двенадцать лет назад, сажусь на ручку деревянного кресла для гостей. Складываю на груди руки и, смотря куда-то вдаль, говорю:
- Я хотела бы…
Повисает пауза. Мною был составлен прекрасный текст, но вдруг в голове не оказывается ни одного логично построенного предложения.
- Стоит ли мне ожидать продолжения, или это была законченная мысль? – уточняет профессор саркастично.
Я глупо улыбаюсь.
- Извините. Я шла к вам с чем-то очень важным, но теперь у меня совершенно вылетело из головы…
Замолкаю. Понимаю, что выгляжу полной дурой. Иррациональное чувство досады из-за того, что профессор Снейп, который когда-то желал меня, теперь разочаруется и осознает, что страдал зря, овладевает мною.
- Простите, что побеспокоила, - говорю я негромко и печально, - я лучше пойду. Всего доброго.
Он не останавливает меня, и я ухожу.
Только Роузи и Хьюго удается отвлечь меня от случившегося.

Последние ночи сплю очень беспокойно. Есть ощущение, что чего-то не хватает, ноющее чувство, смутное и подавляющее. Роузи настаивает на том, что мне необходимо отдохнуть, провести выходные где-нибудь вне Хогвартса, например, пойти с ними и папой в кафе на Диагон-аллее. Сомневаюсь, что это хорошая идея. На выходные снова остаюсь в школе, хотя сама чувствую, что начинаю уставать от этих четырех стен. Мне кажется, что я начинаю сходить с ума. За чаем в учительской на меня находит что-то, и я начинаю снова приставать к профессору Снейпу.
Мои обращения к нему больше похожи на попытки вовлечь его в общую беседу коллег, разговорить. Это всегда что-нибудь вроде «а вы как считаете, профессор Снейп?» или «профессор Снейп наверняка со мной согласится». Он всегда отвечает односложно, или не отвечает вовсе, но я делаю вид, что не замечаю его нежелания поддерживать разговор.
Когда все уже расходятся, он догоняет меня в коридоре и просит уделить ему одну минуту.
- О, я помню, там в углу есть пустой кабинет, - говорю я и веду его к двери.
Захожу внутрь и только тогда вспоминаю, что именно в этом классе профессор Снейп застал меня в школьные годы с Роном Уизли. Память профессора, видимо, получше моей, потому что он не сразу заходит внутрь, а когда заходит, по всему видно, что делает это очень неохотно.
- И ваш, и мой кабинеты далеко отсюда, - как бы извиняясь, говорю я, пытаясь понять, почему из сотни помещений Хогвартса я выбрала именно это.
«Сюда никто не заходит», - напоминает сознание голосом Рона.
- Не важно, - отвечает он, закрывая дверь и оставаясь стоять рядом с ней.
На этот раз я сдерживаю ироничный комментарий и жду, когда профессор скажет, о чем хотел поговорить.
Он складывает руки на груди и смотрит куда-то вверх и в строну. Потом, пока он говорит, его взгляд блуждает по комнате, но никогда не останавливается на мне.
- Это, безусловно, только ваше право, мисс Грейнджер, решать, мстить ли мне за нанесенную когда-то обиду, или оставить прошлое в прошлом. Тем более теперь вы обладаете большими возможностями здесь и более самоуверенной манерой общения, что дает вам дополнительный стимул продемонстрировать ваше отношение ко мне. Но я вынужден просить вас оставить меня в покое.
Удивленно смотрю на него.
- Извините, профессор, если вам показалось, что я мщу вам за что-то. Я боюсь, вы просто неверно истолковали мое поведение. Я совершенно не намеревалась…
Смотрит на меня, его лицо выражает сейчас недоверчивое «да ну?».
- Я готова признать, - поправляюсь я, - что в последнее время, может быть, уделяю вам слишком много внимания, но делаю это вовсе не с целью вас задеть.
- И с какой же целью вы это делаете?
Я замолкаю с открытым ртом. Я сама загнала себя в угол. Отвечаю честно:
- Не знаю. Но точно могу сказать, что не для того, чтобы досадить вам.
Он некоторое время смотрит на меня, потом кивает и уходит, оставив меня одну. Я сажусь на парту, роняю голову на руки и пытаюсь разобраться в себе. Это наваждение какое-то! Я не знаю, почему я испытываю такой интерес к профессору Снейпу, почему так жажду его внимания, почему не могу сдерживать себя, когда он рядом, и обязательно стараюсь обратиться к нему, убедиться, что он слышит каждое мое слово, вызвать какую-то реакцию. Что-то… тянет меня к этому человеку, какое-то чувство, близкое собственническому инстинкту. Как будто он должен, просто обязан всегда думать обо мне, иначе я чувствую себя некомфортно. Может быть, это связано с нашим прошлым, может быть, мое подсознание считает, что по-прежнему обладает какими-то правами на него? Но зачем мне это нужно?
Решаю отодвинуть эти непонятные чувства на задний план, попытаться забыть о них и вести себя с профессором Снейпом примерно и бесстрастно.
Через три дня Роузи сообщает мне, что ей нужны новые туфли, потому что ее слишком громко цокают. Я предлагаю наложить заклинание, но она говорит, что заклинание может спасть в любой момент, а сама она его наложить не сможет, так как не может колдовать. В последних словах прозвучал легкий упрек, ведь я так и не купила ей палочку, хотя Бобби Уайнстоун, восьмилетней (!) девочке из клуба испанского языка, уже купили пусть и детскую, но волшебную палочку.
- С чего вдруг тебя стала беспокоить громкость твоих туфлей? – интересуюсь я, намыливая кудрявые локоны Хьюго.
Роузи стоит рядом, ее губы упрямо поджаты – Рон всегда говорил, что в такие моменты она особенно похожа на меня.
- Профессор Снейп сказал, что они его раздражают.
Я едва не попала пеной в глаза сыну, услышав имя профессора.
- Когда он тебе это сказал?
- Сегодня днем.
- Где?
- В библиотеке.
- Хью, смывай аккуратно шампунь, Роузи… не все, что говорит профессор Снейп надо тут же делать.
- Но он прав. В библиотеке нельзя шуметь, а мои каблучки очень громко стучат по полу. Это не только раздражает окружающих, но и нарушает правила библиотеки. Я так ему и сказала, и он ответил, что я очень разумный ребенок, в отличие от всех остальных детей.
Роузи говорит с гордостью, и я понимаю, что если бы профессор Снейп сказал подобное мне, я бы не просто сменила всю обувь, но и вообще начала бы ходить босиком. Хотя подобное он вряд ли счел бы разумным. Видимо, моя дочь все же умнее меня.
- Хорошо, мы посмотрим тебе обувь на выходных… то есть… мы сходим в Хогсмид завтра после моих уроков. Сразу же после обеда.
На следующий день за обедом Роузи сообщила профессору Снейпу, что намеревается посетить обувной магазин с целью сменить туфли на менее громкие.
- Вы могли бы просто сменить набойки на каблуках, мисс Уизли, нет нужды вводить родителей в расходы.
Роузи растерялась только на мгновение.
- Сейчас, когда родители в разводе, они только рады купить нам с Хьюго что-нибудь, видимо, считая, что это способно как-то смягчить ситуацию в семье.
- Роузи, прекрати, - говорю я, неловко чувствуя себя из-за ее слов.
Из-за того, что она права.
- Такое часто происходит в подобных случаях, - отвечает Роузи профессор, совершенно игнорируя меня.
- Я и не жалуюсь, - пожимает плечами моя дочь.
Пытаюсь понять, что чувствую из-за того, что Роузи и профессор как будто бы ладят. Немного переживаю за нее, потому что он – не лучшая компания для девятилетнего ребенка, тем более с таким характером. Ей наоборот нужен кто-то вроде Гарри – он единственный, кому удается заставить Роузи играть и баловаться. И еще испытываю что-то вроде гордости. Кажется, из всего, что я когда-либо делала, Роузи единственная получила безоговорочное одобрение профессора Снейпа.
Постепенно начинаю понимать, что у меня что-то не в порядке с головой. Кажется, я помешалась на своем бывшем учителе. На протяжении последних пяти-шести дней я постоянно думю о нем, и с каждым днем эмоции, вызываемые этими мыслями, становились все ярче. При этом не могу сказать о том, что происходит в моей голове, ничего конкретного. Просто там постоянно вертится мысль «профессор Снейп», я все время вспоминаю те редкие моменты, когда видела его, вспоминаю, что он говорил, и как говорил. И беспрестанно думаю, что могла бы ему сказать, чтобы он, наконец, ответил, чтобы не счел издевательством и посчитал достаточно нейтральной темой, чтобы продолжить разговор. Даже когда что-то приходит на ум, беседа в моем воображении развивается таким образом, что я понимаю – идея плоха. Оказывается, любая идея плоха.
Роузи же не испытывает таких проблем. Теперь она не пропускает обед, и за столом непременно перекидывается с профессором парой фраз. В последний раз она сказала ему, что нашла ту книгу, которую он посоветовал, «весьма любопытной» и поблагодарила его за столь ценный совет. Профессор выдал ответную любезность и заверил Роузи, что может предложить еще одну книгу схожего содержания.
- Кто бы мог подумать, что вы так легко находите общий язык с детьми, профессор Снейп, - говорю, наконец, я, чувствуя, что завидую собственной дочери.
Нечто, что не хотела бы испытать когда-либо снова.
- С детьми – нет. Психологический возраст мисс Уизли ближе к моему, нежели к ее реальному.
- Надеюсь, это не даст вам оснований решить, что она достаточно взрослая, чтобы…
К счастью, я успеваю замолчать до того, как окончание предложения слетело с моих губ.
- Прошу меня извинить, - говорит профессор, обращаясь, кажется, снова к Роузи, и выходит из-за стола.
- Мам, ты что, обидела профессора? – уточняет Роузи, которая, к счастью, пока что понимает не всё.
- Кажется.
Профессор МакГонагалл смотрит на меня с неодобрением. Видимо, ей тоже так кажется.
- Что? Роузи не стоит проводить с ним так много времени, - пытаясь защититься, говорю я ей, хотя понимаю, что была слишком язвительна.
Иногда слова так и вылетают изо рта, а когда понимаешь, что сказал не то, становится слишком поздно.
Через пару дней Роузи высказала мне, как недовольна. Профессор Снейп перестал с ней разговаривать, отвечает только односложными фразами и всем своим видом дает показать, что не желает с ней общаться. После безуспешных уговоров найти себе друга помоложе, обещаю поговорить с профессором и убедить его снова дружить с ней. Всё еще не считаю это хорошей идеей, но зато получаю повод поговорить с ним.
Разговор с профессором Снейпом состоялся откровенно идиотский, как и все происходящее между нами.
- Роузи попросила меня поговорить с вами, она расстроена, что вы больше не хотите с ней дружить, - говорю я, и чувствую себя полной дурой.
Он отрывает взгляд от каких-то пергаментов на столе и смотрит на меня как на сумасшедшую.
- Мне показалось, вы не одобряете нашу «дружбу», мисс Грейнджер, - говорит он, и мне хотелось бы, чтобы в его ответе было больше язвительности, чтобы он задел меня в ответ на мое оскорбление, и мы были квиты.
Он заставляет меня по-прежнему чувствовать себя виноватой.
- Я понимаю, что вам могло так показаться. Но и вы поймите меня, вы – не слишком хорошая компания для маленькой девочки.
- Особенно учитывая все, что произошло между нами? - добавил он.
Я пытаюсь перебить, заверить, что это тут не причем, но он поднимает руку, чтобы заставить меня молчать, и продолжает:
- Я считаю, вы должны знать, что ни до, ни после вашего седьмого года обучения я даже не смотрел на студенток с какими-то неподобающими мыслями. Вам определенно нет нужды переживать за свою дочь. Она ребенок. Вы же в свои девятнадцать были… совсем иной.
Я отчего-то краснею.
Мне не нравится, что он оправдывается, но я верю каждому его слову, и чувствую успокоение.
- Я… рада, сэр. И Роузи нуждается в вашей компании. Ей, кажется, скучно со многими сверстниками. Она попросила меня, чтобы я убедила вас возобновить ваше общение, и от себя хочу добавить, что я не против.
Профессор Снейп некоторое время смотрит на меня, затем кивает и возвращается к своим бумагам. Я понимаю, что таким недвусмысленным способом меня попросили уйти, и, попрощавшись, выхожу.

Рон вернулся с детьми в тот же вечер. Отправив Роузи и Хьюго в детскую, он выразил желание поговорить со мной. Спокойной беседой назвать состоявшийся разговор я не могу. Мы оба были на взводе, оба не хотели слушать друг друга. В конце концов, он сказал, что заберет детей завтра около полудня и ушел.

Роузи все равно проводит время с профессором Снейпом, но, не сговариваясь, мы решаем держать это в секрете от Рона и Хьюго. Мой сын еще слишком мал, чтобы понять концепцию секрета, и я не хочу учить его врать отцу. Каждый вечер Роузи хвастается своими успехами, рассказывает, чему научил ее профессор, и чего нового она узнала за день. Я очень ею горжусь.
Но в один день все меняется.
Мы с Хьюго сидим на полу и собираем конструктор. Это его любимая игра, и бабушка, моя мама, не устает покупать ему магловские наборы известных брендов.
Вдруг дверь открывается и в комнату врывается Роузи, вся в слезах, с бледным лицом и трясущимися руками. Мое сердце на мгновение останавливается, за доли секунд в голове проносятся тысячи вариантов, что могло случиться, и ужас охватывает меня.
- Что произошло? – произношу я хрипло.
- Профессор Снейп, - она задыхается от рыданий и быстрого бега. – Он упал. У него был подарок. Он сказал отойти. Я отошла. Он открыл коробку и упал… Я не знаю, это не я… мама!
- Нужно звать мадам Помфри! – восклицаю я, вставая.
- Я позвала. Я сначала пришла в Больничное Крыло и сказала.
- А с тобой все в порядке? – хватаю ее за плечи, чтобы убедиться, что она цела.
Она судорожно кивает головой.
- Останься с Хью, - говорю я и спустя две секунды уже лечу по школьному коридору.
Сердце гулко бьется к груди, губы шепчут «только бы все было хорошо, только бы с ним все было хорошо».
Когда я оказываюсь у его комнат, вижу открытую настежь дверь и профессора МакГонагалл, стоящую в проеме. Выражение ее лица взволнованное, ладонь прижата ко рту. Я подхожу к ней и вижу, что в комнате на софе лежит профессор Снейп, все еще без сознания, над ним колдует мадам Помфри. У стола над коробкой склонилась профессор Кларкстон, она совершает пасы палочкой, очевидно, проверяя предмет на опасные проклятия.
- Я заберу это и поработаю в своем кабинете, - говорит она, создавая вокруг коробки защитное поле и левитируя ее прочь из комнаты.
- Что с ним? – шепотом спрашиваю я у профессора МакГонагалл.
- Мы не знаем. Он жив, но без сознания, - коротко отвечает она.
Я несмело захожу в комнату и подхожу к мадам Помфри.
- Он будет в порядке, - говорит она, - сердцебиение и дыхание нормализуются, постепенно он приходит в себя.
- Но что это было? – спрашивает профессор МакГонагалл.
- Дождемся, что скажет Маргарет, - это она о профессоре Кларкстон. – Здесь мы больше ничего не можем сделать.
- Тогда, мадам Помфри, не проверите ли вы Роузи? – говорю я. - Может быть, ей стоит дать успокаивающее зелье?
Мадам Помфри соглашается, но профессор МакГонагалл говорит, что ей нужно идти, а кто-то должен остаться с профессором Снейпом. Я говорю, что если мадам Помфри позаботиться о моей дочери, то я могу остаться здесь. Все соглашаются и покидают комнату.
Некоторое время я сижу в кресле, рассматривая спящего мужчину. Потом понимаю, что его состояние тяготит меня, заставляет нервничать, и я решаю походить по комнате, чтобы чуть-чуть отвлечься.
Я не думала, что так все выйдет. Я просто увидела открытую дверь и просто вошла в нее. Мной руководило даже не любопытство, я была в глубокой задумчивости и прошла в следующую комнату просто механически.
Вижу небольшую кровать. Подсознательно понимаю, что оказалась в спальне, но сознание пока что не регистрирует эту мысль. Просто прохожусь мимо полок, не задумываясь беру с них одну из книг и бездумно пролистываю. Ставлю на место, беру другую. Третью, четвертую, пятую… Когда мои пальцы касаются очередного тома, я внезапно ощущаю присутствие магии. Делаю шаг назад и наблюдаю, как книжные полки, книги – все раздвигается в стороны, как кирпичи у входа на Диагон-Аллею, если попадаешь туда через Дырявый Котел. Передо мной возникает нечто вроде секретного хранилища: полки с книгами по черной магии, вырезками из газет, фотографиями, игрушечной машинкой, пустым флаконом из-под духов, маской Пожирателя Смерти, прочими вещами. Сначала я пугаюсь, начинаю думать, как бы закрыть это убежище воспоминаний, но потом мой взгляд привлекает одна фотография. Это моя фотография. Тогда фотографировали всех выпускников для выпускного альбома. Для каждого сделали по два-три варианта, чтобы можно было выбрать лучший. Этот я сочла неудачным и остановила свой выбор на другом. Я протягиваю руку к изображению и замечаю рядом вырезки из газет снова с моими фотографиями. Беру стопку в руки и разглядываю их: сообщение о нашей с Роном свадьбе, фотографии со свадьбы Гарри и Джинни, на которой я, конечно же, была подружкой невесты, интервью для Галлеона по поводу нового закона о правах некоммерческих организаций, вырезка из Придиры… Мои руки дрожат, я кладу стопку на место и замечаю другой знакомый предмет. Моя помада. Краска сходит с лица.
Я беру его в руки и открываю. Она как будто только недавно начата, как и тогда, больше десяти лет назад. Слишком яркая на мой теперешний вкус, сейчас я предпочитаю более спокойные и теплые тона.
У меня едва не случается сердечный приступ, когда кто-то выхватывает помаду у меня из рук, бросает ее обратно в шкаф, отталкивает меня в сторону и начинает, как сумасшедший, махать палочкой, чтобы закрыть секретное хранилище.
- Профессор Снейп, - шепчу я, - вам нужно лечь.
Когда полки приобретают свой обычный вид и о потайной нише не остается даже воспоминания, он – не без труда – поворачивается ко мне. Его лицо бело, как воротничок рубашки, на щеках пугающие красные пятна. Мне кажется, что он не может контролировать себя сейчас, лицо кажется страшным.
- Простите меня, я случайно, я не думала…
Его грудь тяжело поднимается и опускается, яростное дыхание, видимо, затруднено произошедшим несчастным случаем. Я слышу эти ужасные хрипы, которые-то и заставляют меня собрать всю смелость.
- Профессор Снейп, с вами что-то произошло, вы потеряли сознание. Вам нельзя сейчас вставать.
- Уходите, - произносит он сквозь сжатые зубы.
- Профессор…
- Уходите.
Я делаю шаг ему навстречу, но он почти демонстративно отступает в сторону. Я тяжело вздыхаю. Ему нельзя сейчас переживать.
- Я уйду, но позову мадам Помфри. Пожалуйста, лягте.
Я ухожу, а сердце наливается свинцовой тяжестью. Я точно знаю, что мое открытие стало для профессора настоящим ударом.

То, что она нашла мое тайное хранилище, стало для меня настоящим ударом. Я так тщательно хранил свою тайну, столько сил потратил на то, чтобы она ничего не узнала, даже вернувшись в Хогвартс. И все тщетно. Будь проклято ее любопытство!
Я почувствовал сильное головокружение и тошноту, и предпринял немалые усилия, чтобы добраться до кровати. Упав на нее, я испытал некоторое облегчение, поэтому попытался обдумать случившееся. Существовала ли вероятность того, что она не поняла значение того, что увидела? Хотя бы мизерная? Нет, я видел ее лицо – чистый шок. Она все поняла.
Все эти годы я продолжал думать о ней, следил за ее жизнью, но это было что-то вроде фанатизма. Читая газетные статьи о ней, и глядя на фотографии, я воспринимал ее не как живого человека, а как идола. Идола, который занимал мои мысли наяву и мои сны. Когда я слышал отрывки разговоров своих коллег, когда они упоминали ее имя или какие-то факты из ее жизни, это были самые мучительно сладкие моменты. А однажды я даже видел ее, но с расстояния. Она была в книжном магазине на Диагон-Аллее. Роузи была тогда примерно возраста Хьюго сейчас, и крутилась вокруг мисс Грейнджер, спрашивая, дорога ли та или иная книга. Миссис Уизли. Несмотря на логичность развития событий, я так и не смог привыкнуть.
Она была там, я заметил ее и постарался скрыться за высокими полками. Я не хотел быть замеченным, не хотел слышать ее приветствий, знал, что не отвечу. Ее дочка, если бы не рыжие волосы, была очень на нее похожа. Дети любимых женщин – они окружают меня, и они не мои. На мне лежит какое-то проклятье.
Тогда я впервые осознал, что всезнайка Грейнджер действительно выросла, стала более доступной, возможной для меня, и все равно осталась запретным плодом. Тогда я впервые по-настоящему осознал, что моя страсть была большим, чем грезы о школьнице в белых гольфах. Мне не нужна была любая, мне нужна была именно она.
Когда она приехала в Хогвартс со своими детьми, я думал, что сойду с ума. Терпеть ее рядом было невыносимо. Терпеть ее и не иметь возможности прикоснуться, сказать о том, что мучило…
За те годы, что ее не было рядом со мной, я научился еще большей сдержанности, чем раньше. Отчасти это было желание показать Минерве, что я больше не опасен для общества, отчасти стремление наказать себя. Но, оказалось, я еще не знал, что такое наказание. Наказание это быть с ней рядом, сидеть на соседнем стуле за обеденным столом, слушать ее голос, мечтать только о том, чтобы прикоснуться к ней, чтобы просто поговорить, как Минерва или Роузи, не боясь последствий, чужих глаз и ушей, не боясь ее реакции, и не иметь такой возможности. Наказание – это пытаться понять мотивы и логику ее поступков, и приходить к выводу, что это невозможно. Наказание – это пытаться прочитать между строк и испытывать лишь еще большую растерянность.
Она превратила меня в другого человека – жалкого и беспомощного, готового унижаться только ради ее прощения.
Пришла мадам Помфри. Судя по ее взволнованному лицу, я едва ли не умер. Очень жаль, что этого не произошло.
- С мисс Уизли ничего не случилось?- спросил я.
Она почему-то улыбнулась.
- Нет, Северус, с ней все в порядке. Она и сообщила мне, что ты потерял сознание.
- А что мисс Грейнджер делала здесь?
- Мы оставили ее присмотреть за тобой, - ответила Помфри, как будто это было что-то само собой разумеющееся.
- А почему вы не остались?
- Я ходила проведать Роузи. Девочка была очень взволнована случившимся. Она призналась мне, что решила, будто ты умер и очень испугалась.
Роузи. Кто бы мог подумать, что я способен подружиться с девятилетней девочкой? Вопреки всему, она была одной из немногих людей, которых я легко мог терпеть и находил весьма любопытными. Почему ОНА так жаждала моего общения, было для меня огромным секретом сродни тайне мироздания.

Почему Роузи так жаждала общения с профессором Снейпом, было для меня загадкой. Я как-то спрашивала ее об этом, и она ответила, что ей с ним просто интересно. Как ребенку может быть интересно с таким мрачным, замкнутым человеком? Может быть, просто моя дочь пошла в меня и притяжение к профессору Снейпу было унаследовано ею?
А что же я? Сначала мое маленькое открытие о нем испугало меня. Страх был во многом иррациональным, и когда я начала обдумывать значение случившегося, он начал исчезать, уступая место иным чувствам. Там, в шкафу профессора были не только фотографии со мной, там, кажется, было все, что было важно для него или напоминало о каких-то важных событиях. Не только хороших. То, что я увидела, значило лишь одно – я многое значила для него. До сих пор. И когда вот эта мысль посетила мою голову, мне стало трудно дышать. Все во мне задрожало от напряжения. Я все еще была нужна ему. Только я. Никакая Маргарет Кларкстон, молодая и достаточно привлекательная женщина, не заинтересовала его – чего я, честно говоря, немного опасалась. Ему нужна была только я. Оставалось ответить только на один вопрос – что же я собиралась с этим делать.
Сегодня в учительской снова чаепитие. Профессор Снейп немного опаздывает, и ему приходится сесть рядом со мной, справа. Я вижу, что он не хочет этого делать, но устраивать детский сад с восклицаниями «я не буду с ней сидеть» он также не намерен. Мы сидим на мягкой софе совсем рядом, едва не касаясь друг друга, и воздух между нами электризуется. Наши коллеги ведут неспешные беседы, спорят, сплетничают. Мы с профессором сидим молча, наши тела неподвижны, и мне кажется, что нити напряжения между нами можно увидеть невооруженным глазом. Я поправляю упавшую на глаза челку и снова кладу руку рядом с собой, но вместо плюшевой поверхности софы моя ладонь встречает ладонь профессора. Мы оба едва заметно вздрагиваем. Меня бросает в жар. Я перемещаю руку чуть в сторону, теперь между кончиками наших пальцами расстояние не больше, чем десятые доли дюйма, но все же контакта больше нет. Профессор отворачивается от меня, я тоже смотрю в противоположную сторону. Но – возможно это лишь иллюзия – пальцы чувствуют импульсы тепла от его пальцев, и у меня во рту становится сухо. Я тяжело сглатываю и пытаюсь нормализовать дыхание. Не могу поверить, что никто ничего не замечает.
Левой рукой, локоть которой упирается в подлокотник, я начинаю нервно потирать нижнюю губу, затем ею же снова поправляю челку. Я не вижу, насколько близко наши пальцы, поэтому очень осторожно перемещаю их на крошечные расстояния, это больше похоже на нервное подергивание. Несмело, мои пальцы пытаются найти его, и вот, наконец, мой мизинец чувствует тепло кожи профессора. Касание как разряд тока, мне едва удается остаться неподвижной, но дыхание снова сбивается. Я застываю. Профессор не убирает руку, но и не совершает каких-либо ответных действий. Я пытаюсь делать вид, что не замечаю этого легкого соприкосновения. В какой-то момент я как будто бы пытаюсь усесться поудобнее, и дважды провожу мизинцем по его длинному пальцу. Волосы вновь падают мне на лицо, но я уже не обращаю на это внимания. Я даже больше не смотрю на других учителей, все мое внимание сейчас сосредоточено на самых кончиках моих пальцев. Теперь тактильные ощущения более реальны, это уже не мои фантазии. Я чувствую его кожу. Мне хочется закрыть глаза, но я не могу позволить себе такой роскоши. Не здесь.
Какое-то время мы снова сидим неподвижно, но когда мой палец совершает еще одну несмелую попытку увеличить площадь соприкасающихся участков кожи, профессор меняет позу, он закидывает ногу на ногу и кладет левую руку на свое колено. Я сдерживаю вздох разочарования, складываю руки замочком на собственных коленях и больше не смотрю в сторону профессора Снейпа.
Наконец, чаепитие заканчивается, и мы свободны. Профессор первым покидает комнату, я даже не успеваю заметить, когда он это делает из-за Маргарет Кларкстон, которая задает мне какие-то вопросы. Раз уж мы заговорили с ней, я спрашиваю, каковы успехи с подарком профессора Снейпа. Она отвечает, что он забрал у нее коробку и сообщил, что сам займется ею. В разговор вступает профессор МакГонагалл. Он говорит, что он отказался от каких-либо официальных разбирательств. Сказал, что это его личное дело.
Вечером спрашиваю у Роузи, что она знает о «подарке».
- Профессор Снейп сказал, что это зелье, но не сказал мне, как оно называется, потому что мне такие вещи знать не к чему. Он сказал, что достаточно вдохнуть пары этого зелья, чтобы случилось кое-что плохое. И ему повезло, что чуть-чуть раньше он выпил другое зелье, от головной боли, которое блокировало действие первого, и он просто потерял сознание.
- Кое-что плохое?
- Он не сказал мне, - Роузи недовольно поджимает губы, и я догадываюсь, что она сделала все, чтобы вытянуть из профессора эту информацию. – Он сказал, что об этом зелье нельзя свободно распространяться, и мне тем более не нужно знать таких вещей.
- А у него есть предположения, кто послал зелье?
- Нет… Ну, может и есть, но мне он сказал, что нет.

Беспокойство за здоровье дочери – хороший повод для разговора. На самом деле, думаю, профессор знает, кто этот щедрый даритель, и уж точно способен защитить Роузи в случае опасности. По крайней мере, напоминать ему о такой необходимости нет смысла. Но я все равно иду к нему.
В дверь стучу долго и настойчиво. Сейчас я больше, чем уверена, что он у себя. Через какое-то время дверь открывается. На пороге стоит сердитый профессор.
- Да, мисс Грейнджер? – спрашивает он, еще не успев взглянуть на меня, и становится понятно – он с самого начала знал, что это я.
Мило улыбаюсь и спрашиваю, можно ли мне войти. Он только молча закатывает глаза и возвращается к своему креслу у камина, оставляя дверь открытой, а выбор, входить или нет, за мной. В кресло он не садится, ждет, пока сяду я. То, как в нем сочетаются откровенная грубость и джентльменство, отсутствие манер и жесты человека, воспитанного в духе британского консерватизма поражает меня с самого того момента, как я заняла в Хогвартсе должность преподавателя.
Я все равно не сажусь, потому что напряженные нервы не позволят мне сидеть смирно. Я начинаю прохаживаться по комнате, а он, как истукан, упрямо стоит возле кресла, оставившего еще следы того, что было недавно использовано своим хозяином. Газета лежит рядом с ним на полу, полупустая чашка чая стоит на самом краю небольшого резного столика.
- Извините, что прервала ваш отдых, профессор, - говорю я, - но я хотела поговорить о том, что с вами произошло.
Пока он не успел ничего сказать, я напористо продолжаю:
- Роузи рассказала мне о том, что в коробке было зелье. Я не стану спрашивать, что именно это было, потому что это не имеет для меня большого значения. Интересно другое – как вы могли открыть коробку с неизвестным содержимым в присутствии Роузи?
- Я проверил посылку на наличие проклятий, но не учел возможность нахождения в коробке этого зелья. Однако должен отметить, Роузи было велено покинуть комнату. Слишком любопытная, она вышла, но оставила дверь приоткрытой и, вероятно, продолжила наблюдать за мной.
- И вы не убедились, что ваши личные комнаты надежно защищены от вторжений?
- Признаюсь, я был слишком увлечен посылкой.
Я киваю.
- Я даю вам слово, мисс Грейнджер, что впредь буду более осторожен и не подвергну мисс Уизли…
Я стою у окна. На улице светит вечернее зимнее солнце, окрашивая все в золотисто-желтые тона, создавая на снегу длинные голубые тени. Пейзаж красив, и я на мгновение теряюсь в нем. Не сразу замечаю, что профессор замер на полуслове. Я поворачиваю голову к нему и вижу, наверное, то же созерцательно-задумчивое выражение лица, что было у меня секунду назад, когда я наблюдала великолепное произведение природы. Только профессор смотрит на меня.
- …риску, - заканчивает он фразу, начало которой я уже не помню.
Я немного растеряна. Во мне борются различные желания. Мы смотрим друг другу в глаза, но ни один не решается сделать первый шаг. В любом случае, сейчас не время. Мне нужно уложить детей.
- Что ж, профессор, это все, что я хотела услышать, - говорю я, опуская глаза.
- Спокойной ночи, мисс Грейнджер, - отвечает он на низких, глубоких тонах, и в его голосе слышатся тщательно сдерживаемые эмоции.
Мое дыхание неровное и нервное, но я справляюсь с собой, высоко поднимаю голову, встряхиваю ею, чтобы волосы упали за спину, и выхожу из комнаты, мои каблуки звонко стучат по каменному полу.

Стук ее каблуков по каменному полу еще долго отражался от стен и слышался мне, как отголоски биения сердца. Она как противопоставление холодному пейзажу за окном, похожа на знойную испанку. Мне уже не представить ее в белых гольфах и короткой юбке, но кое-что все же осталось в ней с тех давних пор, когда она была школьницей: красота и естественность. Ее лицо по-прежнему является для меня самым совершенным творением природы, ее движения полны той расслабленной грации, которую можно наблюдать у диких кошек.
Сейчас она носит длинные узкие мантии, подчеркивающие ее стройную высокую фигуру, и это серьезное испытание для моей силы воли.
Она оказалась достаточно умна, чтобы не обсуждать со мной обнаруженный ею тайник, а ее поведение теперь заставляет меня снова надеяться на что-то. Но жизнь все-таки научила меня кое-чему. Тому, например, что страстно желая чего-то, можно увидеть это желаемое даже там, где его нет. Поэтому я позволяю надежде подогревать мою фантазию только по ночам, в безопасности моего сознания. В реальной жизни я не сделаю и шага, ни скажу и слова, пока не буду совершенно уверен, что правильно истолковываю происходящее.
Каждый день превратился в напряженное ожидание.

- Роузи, Хьюго, у меня для вас важная новость. Мы с профессором Снейпом… решили пожениться.
Очень деликатно. Хьюго смотрит на меня своими голубыми глазками и, кажется, пытается понять смысл сказанных слов. Перевожу взгляд на Роузи. Та определенно поняла, что я сказала, и, к моему удивлению, на ее лице я вижу ярость.
- Роузи?
Она вскакивает на ноги и подлетает к Северусу.
- Как вы могли? – восклицает она.
Я недоуменно гляжу на нее, лицо же Северуса бесстрастно.
- Я думала, вы мой друг! А вы предатель!
- Я не предавал тебя.
- Я говорила вам, как хочу, чтобы мама с папой снова были вместе, а вы в это время разрушали всё!
- Я давал вам возможность высказаться, но никогда не отвечал. И никогда не использовал ваши слова каким-либо образом против вас.
- Ненавижу вас! Ненавижу!
С этими словами она вылетает из комнаты, а я изумленно смотрю на Северуса.
- Я обещал ей, что наши разговоры останутся только между нами, - оправдываясь, говорит он.
Подходит к Хьюго, берет его на руки и усаживается в кресло.
- Папе не понравится, - сообщает мой сын, играя своими маленькими пальчиками с пуговицами на мантии Северуса.
И я понимаю, что будет сложно, будут проблемы, будут скандалы. Но я с любимым человеком, и мои дети со мной, а больше мне ничего не нужно.
- Надеюсь, ты сможешь помириться с Роузи до того, как она начнет тут учиться, - говорю я, проводя рукой по голове Северуса.
- До этого еще целый год.
- Вот именно…

Конец

Успехов автору в дальнейших начинаниях!

Замечательная история, необычная, как глоток свежего воздуха!