Июнь 1997 г.

Он убил. Убил. Убил. Я повторила это столько раз, что смысл слов исчез, остался только невнятный набор звуков.

Часы пробили три раза. Сколько же я сижу в гриффиндорской гостиной, сжавшись в кресле и вглядываясь в темноту? Холодно. Почему здесь так холодно? Я зажигаю огонь в камине и протягиваю к нему заледеневшие руки.

Дамблдор мертв, его убил Снейп. Смогу ли я когда-нибудь понять, что это значит?

Когда Гарри срывающимся голосом рассказал о том, что произошло, я ему не поверила. Потому что это невозможно, немыслимо… Гарри ошибся, или его ввели в заблуждение: ведь могли быть использованы чары, Многосущное зелье – все что угодно! Нет, конечно же, это чудовищное недоразумение, которое сейчас разъяснится. Вот дверь откроется и на пороге появятся директор и преподаватель Защиты. И я, не отрываясь, смотрела туда, замерев в напряженном ожидании.
— А где была в это время ты, Гермиона? — обратился ко мне Гарри, и я сразу вспомнила коридор, ведущий в слизеринские подземелья, темную фигуру, бегущую мне навстречу, и взгляд, от которого сжалось сердце. Мне тогда показалось… Нет! Не может быть! Это не правда!
Минерва, опустившись на стул, нервно терзала платок, ее сгорбленные плечи вздрагивали. Тихо всхлипывала мадам Помфри. Бледная Тонкс растерянно терла тыльной стороной ладони мокрые щеки. Я что-то говорила, пытаясь справиться со спазмом, перехватившим горло, неубедительно объясняя, как оказалась рядом с комнатой профессора. Меня даже утешали, они ведь не знали, ничего не знали. Рон обнял меня, и я спрятала лицо на его груди, чтобы никто не увидел моих абсолютно сухих глаз.

Профессор Снейп — предатель и убийца. Это похоже на страшный сон, только мне никак не удается проснуться.

Сухие дрова потрескивают, пламя дрожит, выстреливая время от времени снопами искр, и я заворожено смотрю на огонь. Странно, почему я не могу заплакать? Я ведь всегда плакала по любому поводу: из-за Рона, встречавшегося с Лавандой, из-за Малфой, обзывавшего меня грязнокровкой, я рыдала, слушая рассказы Добби о нелегкой доле домовых эльфов, и над судьбами книжных героев. Почему же сейчас я не могу выжать ни единой слезинки?

Кто-то осторожно касается моего плеча.
— Уже поздно, Гермиона. Иди спать.
Я непонимающе смотрю на растрепанную Джинни Уизли, стоящую рядом в наброшенной поверх пижамы мантии, а затем кивнув, поднимаюсь.
— Да, пожалуй, ты права. Уже слишком поздно. Поздно.

Несколько дней до похорон Дамблдора я помню смутно. Я ходила, ела, разговаривала, что-то делала, но как только оставалась одна, надолго замирала, впадая в какое-то странное оцепенение. Я почти перестала смотреться в зеркало, и если приходилось, то старалась не глядеть в глаза своему отражению, чтобы не видеть пугающей пустоты, затаившейся в зрачках.
И лишь когда водяные затянули прощальную песню, и Хагрид с телом Альбуса на руках пошел по проходу к мраморному столу, я почувствовала, как по щекам покатились горячие слезы. Они лились непрерывным потоком, будто прорвало невидимую плотину, капая на руки и колени. Хор пел, и полные тоски и горечи звуки плыли над озером, проникая в душу, заполняя ее отчаянием. Я вцепилась в края скамьи, чтобы не закричать. Плачь, Гермиона, плачь! Сегодня вместе с Дамблдором хоронят твои глупые надежды и наивные мечты.

***

После церемонии остававшиеся в Хогвартсе ученики разъехались по домам. В Лондоне на перроне меня встретили встревоженные родители. Отец, которого я сама подписала на несколько магических газет и журналов, уже был в курсе произошедшего. Загружая мои вещи в багажник, он объявил, что мы уезжаем из Англии. Билеты куплены, чемоданы упакованы, документы на продажу клиники подписаны, мамина приятельница, живущая в Канаде, уже подыскала для нас жилье, и завтра нас ждет самолет Лондон-Ванкувер. Я не стала спорить, но когда мы подъехали к дому, уже знала, что буду делать.
На следующий день я провожала родителей в аэропорту. Желая им счастливого пути, выслушивая бесконечные мамины наставления и обещая скоро приехать их навестить, я с трудом сдерживала подступающие рыдания. Они не помнили, что их дочь ведьма, и забыли, что на свете вообще существуют маги. Теперь для них я обычная студентка, поступившая в Оксфорд и собирающаяся на каникулах с волонтерами «Гринписа» отправиться восстанавливать леса в Амазонии. Стереть им память оказалось проще, чем объяснять, доказывать, убеждать. Надеюсь, что когда-нибудь они простят меня, потому что только так я могла защитить их. Простят и поймут, что я должна была остаться, потому что эта война теперь стала и моей личной войной.
Дождавшись, пока взлетевший самолет исчезнет за низко висящими облаками, я аппарировала домой. Стоило подойти к двери, как ко мне на плечо спикировала сова Рона. Я сняла с протянутой лапки письмо и быстро пробежала его глазами. Никаких новостей, просто скомканный отчет, о том, что ничего не случилось: мы обещали писать друг другу каждый день, чтобы дать знать, что с нами все в порядке.
Поднявшись в свою комнату, я насыпала Свину печенья и села сочинять ответ. Взяв в руки перо, я вывела слова приветствия и остановилась. Как же мне хотелось хоть кому-то рассказать о том, что меня мучило. Невысказанная вина тяжким грузом давила на плечи, лишая сил. Только при чем здесь Рон? Даже не представляю, какую боль он испытает, узнав все. Разве мне станет легче оттого, что кто-то рядом страдает не меньше меня?
Тяжело вздохнув, я снова склонилась над пергаментом и принялась коротко пересказывать события сегодняшнего дня.
Отправив письмо, я прошлась по пустым комнатам, равнодушно взирая на оставшиеся после поспешных сборов картонные коробки, обрывки бумаг и какую-то сломанную мебель. После отъезда родителей дом казался мрачным и чужим. В библиотеке, в кипе старых газет и журналов, я нашла пластиковый пакет, вскрыв который, обнаружила пачку колдографий с прошлогодних каникул. Усевшись там же на полу, я листала карточки и долго смотрела на беззаботно улыбающуюся девушку, не узнавая в ней себя. Слишком уж разительный был контраст между прежней Гермионой и той, чей потухший взгляд теперь каждое утро я видела в зеркале. Неужели я когда-то могла смеяться? Как же давно это было.
Разложив снимки, как пасьянс, я гладила их глянцевые поверхности, осколки воспоминаний о том времени, когда я ничего не знала о своем будущем. Вот здесь мама, боязливо входит в море, а я, подкравшись сзади, брызгаю ей в спину холодной водой. Вот папа учит меня жонглировать апельсинами, а я хохочу, растеряв все оранжевые шары. А здесь я в спасательном жилете, катаюсь на надувном банане и лихо машу родителям рукой. Простые, забавные, случайные моменты, запечатленные на бумагу. Я тогда и не подозревала, что именно в этих моментах и заключается счастье.
Собрав колдографии, я положила их в забытый при спешных сборах ящик с книгами. Нужно будет потом отправить его родителям в Канаду. Надеюсь, что все у них там будет хорошо.
Вот, Гермиона, и началась твоя взрослая самостоятельная жизнь. Теперь ты сама будешь принимать решения и отвечать за свои поступки. Разве не об этом ты когда-то мечтала? Не зря говорят: будьте осторожны в своих желаниях, ибо они могут исполниться.

Каждый развратен до той черты, которую сам для себя устанавливает. Леопольд фон Захер-Мазох.

— Нет!

Теперь я знаю какой вкус у ненависти – тошнотворный, обжигающе-горький. После того, как я увидела две красные полоски на тесте, меня не меньше получаса выворачивало наизнанку над раковиной.
Я еще раз прополоскала рот, чтобы избавиться от едкого привкуса желчи, и обессилено опустилась на край ванной. Уже больше недели я, просыпаясь по утрам, мучилась от приступов дурноты – дура, я думала, что это из-за того, что я забываю поесть. Подумаешь, какая-то тошнота. На нее я даже не обращала внимания до тех пор, пока мне не стало плохо на улице, и я упала в обморок не дойдя до дома каких-то сто футов.
Очнувшись от резкого аммиачного запаха, я поняла, что нахожусь в аптеке, располагавшейся по соседству, хозяином которой был старый приятель отца – мистер Торн. Его жена, маленькая худенькая женщина, похожая на взъерошенного воробья, охая и причитая, измерила мне давление, заставила выпить травяной чай, а провожая, сунула мне в руку какой-то пакет. На него я наткнулась только на следующий день, когда утром брела в ванную комнату. Зацепившись локтем, я сбросила его на пол. Собирая выпавшие из него предметы, я с удивлением обнаружила визитку врача-гинеколога и коробочку с тестом на беременность. И когда я несколько раз прочитала название на упаковке с тестом, страшная догадка заставила меня задохнуться от ужаса. Все сразу стало на свои места: и утренняя тошнота, и обморок, и задержка почти на десять дней, о которой я совсем забыла.

— Я беременна!

Этого не может быть, я же приняла зелье! После той ночи я перерыла всю Запретную секцию в поисках нужного мне рецепта и, не найдя, была вынуждена обратиться за помощью к Тине Локвуд, семикурснице из Хаффлпаффа, мать которой держала лавку в Лютном переулке, торгуя всякой запрещенной дрянью. Как вспомню, какое унижение и стыд мне тогда пришлось пережить. Неужели все было напрасно? Боже, нет! Нет! Нет! Только не это!
Почему это случилось со мной? И зачем я так старательно две недели пила Амортентию, избавляясь от Родового проклятия?! Затем, что бы во мне могла поселиться этот… эта тварь – Снейпово отродье? Я схватилась за живот. Мне показалось, как что-то внутри меня шевельнулось. Нет! Это не может быть человеческим созданием. Я… Я не могу позволить, я не должна… Будь ты проклят, Северус Снейп!

— Ненавижу! Ненавижу!

При воспоминании о бывшем преподавателе к горлу подкатил очередной спазм, и я вцепилась дрожащими руками в фаянсовые края раковины.
Боже, как мне плохо. Должно же быть какое-то средство. Отличница, чему ты училась? Я помню столько бесполезных заклинаний, могу наизусть перечислить ингредиенты тысячи зелий, но не знаю ничего, что может помочь мне сейчас. А я должна избавиться от этого как можно быстрей.
Прислонившись пылающей щекой к холодной, выложенной плиткой стене, я лихорадочно соображала, что же мне делать. Поездка в Лютный переулок отпадает. Сейчас отправиться туда было равносильно самоубийству, да и доверять зельям, изготовленным местными умельцами, я теперь не могу. Я обращусь в обычную магловскую клинику. Аборт! Да. Вот самое надежное средство. Стопроцентная гарантия. Мне срочно нужен телефон.

В клинике, куда я позвонила, меня записали на прием в четырнадцать двадцать. До назначенного времени оставалось около четырех часов. Сначала я металась по комнате, хватая и переставляя с места на место какие-то предметы, затем, вспомнив, что так и не разобрала школьный сундук, вывалила из него одежду, книги, школьные принадлежности. Открыв шкаф, я решила, что в нем тоже давно не проводилась генеральная уборка, и стала освобождать полки.
Раскладывая все по местам, я то и дело что-то роняла, забывала, куда подевала вещь, которую только что держала в руках. Остановилась я только когда разбила любимую игрушку – стеклянный шар с маленькой копией Хогвартса внутри. Стоило его встряхнуть, как за прозрачной сферой начиналась метель, засыпавшая искрящимся снегом школьные башни.
— Репаро!
Поставив шар на место, я оглядела устроенный мной разгром. Пожалуй, займусь этим позже, а сейчас…Что-то здесь стало душно. Мне нужен воздух, свежий воздух. Натянув найденные в куче разбросанной одежды джинсы и майку и вытащив из завалов на полу сумку, я быстро привела себя в порядок и выскочила из дома.
На улице накрапывал легкий дождь, и, запрокинув голову, я с наслаждением подставила лицо под прохладные капли. Не зная, чем занять оставшееся время, свернула в соседний переулок, ведущий в небольшой парк, в котором я часто гуляла с родителями, когда была маленькой.
Стараясь найти тихое место, я вышла к центральной площади, посередине которой был расположен фонтан, и остановилась. Несмотря на пасмурную погоду, там оказалось много народу. Почти все лавочки были заняты молодыми парами с детьми. Какие счастливые беззаботные лица. Маленький зеленый мяч шлепнулся рядом, несколько раз подпрыгнул и покатился прямо к моим ногам. Девчушка, лет четырех, со смешными хвостиками протянула руку.
— Тетя, дай!
Я застыла, глядя в ее чистые голубые глаза.
— Тетя, дай! — повторила она и обижено выпятила нижнюю губу.
— Да,… сейчас.
Наклонившись, я подняла мяч и возвращая его хозяйке, случайно коснулась маленькой ладошки. Словно обжегшись, я отдернула руку. Девочка испугано посмотрела на меня и, развернувшись, побежала к своей маме.
Невинный ребенок, а я... Мне нельзя здесь находиться. Я прокаженная. Куда мне идти? Где спрятаться?
Выбравшись из парка, я огляделась по сторонам. На старом кинотеатре висела афиша, извещавшая о ретроспективном показе лучших фантастических фильмов. Купив у скучающего кассира билет, я прошла в зал. Сеанс уже начался, но так как свободных мест было много, меня пропустили. Я села в последнем ряду и, уставившись на экран, попыталась забыть, что меня ждет через несколько часов. Мне это почти удалось. Немного расслабившись, я следила за действиями героев – командой космического корабля, которые, получив сигнал бедствия, высадились на необитаемой планете и обнаружили там неизвестную форму жизни. Но когда в середине фильма один из космонавтов, благополучно вышедший из комы после нападения инопланетного существа, вдруг забившись в судорогах, свалился на обеденный стол, и из его разодранной груди на свободу вырвалась зубастая тварь, я бросилась к выходу. Вытирая трясущимися руками холодный пот, я присела на диван в фойе.
— Что, дочка, ужасы показывают? — с сочувствием глядя на меня, спросила пожилая женщина в форме техперсонала.
Я кивнула. Перед глазами стояло склизкое мерзкое чудовище, и я представила, что точно такое же, растет во мне, вгрызаясь изнутри, высасывая силы и жизнь. Я сцепила руки и сделала несколько глубоких вдохов, стараясь успокоиться. Мне нужно потерпеть еще пару часов. Только бы хватило сил.

Деваться было некуда, и я опять пошла бродить по городу. Полчаса бесцельных блужданий и мой взгляд уперся в рекламный плакат на витрине салона красоты. Я остановилась, разглядывая фотографию ярко накрашенной девушки с короткой стрижкой. Спустя несколько минут я уже сидела в кресле.
Мастер пришла в ужас. «Остричь такие волосы – это просто преступление».
— Значит, вы оказываетесь? — с вызовом спросила я, и когда парикмахер утвердительно кивнула, схватила лежавшие на столике ножницы.
Раздался ее испуганный вскрик, на пол упала длинная прядь.
— А теперь?
Недовольно покачав головой, женщина все-таки взялась за инструменты.
— Да, и еще я хочу, чтобы вы меня покрасили, — сказала я, после секундного раздумья. — В розовый цвет.
Через полтора часа на меня из зеркала смотрела незнакомая девушка, ничто в ней не напоминало прежнюю Гермиону. Я провела рукой по голове, трогая жесткий ежик и улыбнулась, впервые за последние дни. Затем мой взгляд упал на настенные часы, и при мысли о том, что меня ждет, внутри все обрывалось. Быстро поднявшись, я расплатилась, и на ватных ногах двинулась к выходу.

Оказавшись у дверей клиники я остановилась стараясь справиться с внутренней дрожью. Давай, смелей! Тысячи женщин проходят через это. Да, когда-то ты презирала их, даже подписывала петицию с требованием изменить закон об абортах. Что же стало с тобой, Гермиона, что ты готова умереть сама, но не дать появиться на свет этому…
Вытерев вспотевшие ладони о джинсы, я взялась за ручку и решительно потянула ее на себя. Ну, вот и все. Назад пути не было.

***

Следующим утром меня опять тошнило. Склонившись над раковиной и плеская в лицо холодной водой, я ругалась про себя на идиотские правила в клинике. Почему нельзя было сделать все в тот же день, а непременно нужно сдавать анализы и ждать своей очереди? Надо было наплевать на этику и с помощью магии заставить врачей поторопиться! Осознание того, что во мне растет наследник верного Волдемортова слуги, приводило меня в исступление. В отчаянии меня охватывало желание вырвать, выцарапать из своей утробы ненавистный плод, оскверняющий мое тело, и только неимоверным усилием воли я заставляла себя успокоиться.
«Терпи, терпи, — твердила я про себя. — Еще немного и все закончится, и ты постараешься забыть об этом кошмаре».
Когда я, наконец, выбралась из ванной, в комнате меня ждала сова с письмом. Клочок пергамента был исписан знакомыми закорючками: «Сегодня в двенадцать возле Убежища. Гарри». Я быстро написала ответ и отправила Хедвиг обратно.

Аппарировав, я оказалась неподалеку от места встречи. Когда мы с Гарри первый раз оказались в доме Уизли, то вместе с Роном облазили все окрестности. Тогда он и показал нам небольшую поляну, окруженную терновником, на которой из брезента и веток было сооружено что-то вроде индийского вигвама. Его личное убежище, которое после этого стало нашим. Каждое лето, приезжая к гостеприимному семейству на каникулы, мы укрепляли поврежденную за зиму хижину. Это стало чем-то вроде традиции, но последние события перечеркнули все планы, и нам уже было не до детских забав.
Подходя к поляне, я услышала как ожесточенно спорят ребята.
— Ты не должен, слышишь? Не должен! — голос Рона звенел от возмущения.
Под моей ногой хрустнула сухая ветка. Парни, резко оборвав разговор, обернулись и, увидев меня, застыли с растерянными лицами.
— Гермиона?! — первый пришел в себя Гарри. — Я сначала подумал, что это…
— Мерлинова борода, что ты с собой сделала? — выдавил Рон, рассматривая меня. — Это что, такая маскировка?
— Что-то вроде. О чем спорим?
— Да, это… — рыжеволосый парень оторвал, наконец, взгляд от моей головы. — Гарри, он заявил что уходит. Один!
— Как? Ты хочешь бросить нас? — воскликнула я.
— Гермиона, я уже сказал Рону, повторю и тебе – это моя битва, вы тут совершенно не причем!
— Как это не причем? Ты думаешь, мы будем сидеть сложа руки, когда Темный лорд пытаться уничтожить все, что нам дорого?
— Нет, вы должны делать все, что в ваших силах, только вам необходимо находиться как можно дальше от меня.
Рон принялся возбужденно ходить по поляне.
— Нет, ты послушай его! Какое благородство! Гарри Поттер в одиночку идет на войну, оставив друзей дожидаться его дома. Спасибо, что все решил за нас!
— Это не я решил! Это решили давным-давно и без меня! — выкрикнул Гарри. — Никто не спросил, хочу ли я этого. Вы даже не представляете, каково это жить, зная, что твоя судьба предопределена, что рано или поздно тебе придется сделать то, что все ждут от тебя!
— Мы же не герои, куда уж нам понять! — раздраженный Рон пнул ногой по одной из стоек покосившегося вигвама, и она с режущим слух треском сломалась. Ветхое строение, покачнувшись, стало медленно заваливаться набок. Не двигаясь, мы смотрели как рушится наше Убежище, чувствуя, как вместе с ним словно рвется что-то, крепко связывавшее нас. Я посмотрела на ребят, на их серьезные сосредоточенные лица. Кажется, только сейчас я заметила, как они повзрослели. Достав волшебную палочку, Рон направил ее на жалкие развалины и произнес рассеивающее заклинание.
— Вот и закончилось детство, — тихо сказал он, когда созданный им вихрь, подхватив превратившиеся в пыль обломки, взмыл в небо.
Устало опустившись на поваленный ствол старой липы, приспособленный когда-то нами под лавочку, Гарри уткнулся лицом в ладони. Я подошла и положила руку ему на плечо. Вздрогнув, он поднял голову и еле слышно произнес:
— У меня никогда не было семьи – ты, Гермиона, и ты, Рон, вы заменили мне ее. Дамблдор всегда повторял, что моя сила в любви, но он забыл сказать, что в этом же моя главная слабость. Стоит Волдеморту задеть любого из тех, кто мне дорог… Пока вы рядом, вам всегда будет угрожать опасность.
— Гарри, она в любом случае будет нам угрожать, но если будем держаться друг друга…— я собралась спорить дальше, но Поттер, сбросив мою руку, решительно поднялся.
Заглянув ему в глаза, я поняла, что он все для себя решил, и никакие доводы не заставят его передумать.
— Уж кто-кто, а ты, Гермиона, должна меня понять. Твои родители, будь у них выбор, разве б они оставили тебя одну, зная что твоя жизнь в опасности? Тебе пришлось стереть им память, чтобы заставить уехать.
Он хотел еще что-то добавить, но я подошла и обняла его. Мы простояли так молча, пока он не отстранился. Оглянувшись на хмурящегося Рона, он сделал шаг к нему, но тот, сложив руки на груди, демонстративно отвернулся.
— Вы можете не понимать, сердиться, но я должен сделать это сам. Я не буду прощаться. Ненавижу прощанья! Может быть… — его голос дрогнул, но он сделал вид, что закашлялся. — Если мне повезет,… а мне повезет! Мне ведь всегда везло. Еще увидимся… Передайте Джинни… Впрочем нет, не надо ничего. Берегите себя! Пожалуйста.
Не дав нам сказать ни слова, он пересек поляну и скрылся за деревьями.
— Что же теперь делать? — растеряно спросил Рон. — Он не должен был так поступать, мы всегда везде были вместе, а теперь…
Он сжал кулаки и закусил губу, глядя в ту сторону, где скрылся Гарри.
Прислонившись спиной к толстому шершавому стволу, я прикрыла глаза. Все рушится. Жизнь летит под откос, а я только могу стоять и смотреть вслед уходящим. У меня больше ничего не осталось – только ненависть, отчаяние и боль. Сколько боли!

— Гермиона! Гермиона, ты слышишь меня? — Рону пришлось повысить голос, чтобы я, наконец, обратила на него внимание. — Надо все рассказать нашим и решить, как быть дальше. Черт возьми, я уже совершеннолетний и не собираюсь отсиживаться в «Норе»! — он подошел ко мне и, замявшись, продолжил: — Знаешь, тебе лучше переехать к нам… В целях безопасности, конечно.
Смутившись, он покраснел и отвел глаза.
Господи, ну почему я не полюбила его?! Ведь нет на целом свете никого добрее, заботливее, преданнее, чем он. Что же я наделала? Если б только можно было все исправить! Чтобы я ни отдала, за возможность вычеркнуть тот день из моей жизни!
— Что с тобой? — Рон осторожно взял меня за руку, и я почувствовала, как дрожат его пальцы, — Ты последнее время какая-то… не такая.
Сколько надежды и волнения в его голосе, сколько любви.
Я резко отдернула руку и отвернулась. Когда он так говорит и так смотрит, от ненависти к самой себе у меня темнеет в глазах. Такая дрянь, как я, не достойна даже стоять рядом с ним!
— Со мной все в полном порядке. В сравнении с Дамблдором я чувствую себя просто замечательно!
— Не говори так! — он попытался меня обнять, но я в ужасе отшатнулась.
— Не трогай меня! Слышишь? Не смей ко мне прикасаться! — закричала я, отступая. — И не смотри на меня так. Я тебя не люблю, и никогда не любила! Когда же ты поймешь, что противен мне?
Побледневший Рон застыл на месте, губы его задрожали. Я больше не могла выносить эту пытку. Его взгляд рвал мне сердце на куски. Я не хотела причинять ему боль, он этого не заслужил, он… Он достоин самого лучшего!
— Прости, прости, — прошептала я. — Ты должен вычеркнуть меня из своей жизни. Так надо.
И не оглядываясь, я аппарировала.

Каждый развратен до той черты, которую сам для себя устанавливает. Леопольд фон Захер-Мазох.