На одну странную, неповторимую неделю посередине шестого курса у Гермионы Грейнджер съехала крыша.

Невероятно, скажете вы? Может быть. Однако это действительно случилось и повлекло за собой непредвиденные, хотя в конечном счете приятные последствия.

Особого повода для этого временного помешательства не было. Гермиона не ударилась головой, не оказалась на пути чьего-то заклинания, не вдохнула пар ядовитого зелья и даже не съела ничего вредного.

Она просто-напросто встала в понедельник в самую рань, сделала, как обычно, сто растяжек и приседаний, потом оделась, расчесалась и почистила зубы, прочитала двадцать страниц из «Лицом к лицу с безликим», тоже как обычно, и радостно улыбнулась своему бойкому отражению в зеркальце. Потом Гермиона замерла. Она застыла посередине спальни, держа «Расширенный курс зельеварения» над своим портфелем, и тут ее как молнией поразило:

«Какого хрена я здесь делаю?»

Остальные обитатели комнаты крепко спали. Парвати дышала чуть слышно, ее голова еле-еле виднелась из-под горы одеял. Лаванда откровенно храпела и хихикала время от времени.

Гермиона смотрела на них в изумлении: они казались экзотическими животными в нереальном зоопарке.

«Я так… устала», – неожиданно подумала она. – «Так устала. Я тоже должна бы спать. Но не сплю. Должна бы… не должна… должна… я…»

Гермиона потрясла головой, будто в ушах была вода. Закрыла глаза и потерла переносицу.

«Какого хрена я здесь делаю?»

На этот вопрос у нее не было ответа, и в этом заключался весь ужас.

Гермиона обвела взглядом комнату. Все было как обычно: пол подметен, кровать заправлена, книги, одежда, обувь и личные вещи на месте. Солнце только что показалось из-за горизонта; золотистые лучи разлились по полу, почти касаясь ее ног.

Но что-то было не так.

Вдруг Гермиона села – упала прямо там, где стояла, – увлекая за собой свой тяжелый портфель. Лаванда забормотала во сне и повернулась, но потом опять затихла. Гермиона сильно прикусила губу. Провела рукой по волосам – они торчали, как обычно, во все стороны, хоть где-то в глубине и чувствовалась косичка. Дотронулась до лица – кости и кожа были нормальными. Никакого макияжа, как обычно. Замечательно. Неброская, удобная одежда под мантией. Такие же удобные туфли на низком каблуке. Домашнее задание выполнено и, что уж тут скромничать, выше ожидаемого, как обычно.

Все было просто… идеально.

Но что ж тогда было не так?

Она казалась неправильной. Все казалось неправильным. Ей больше не хотелось быть идеальной, или неброской, или выше ожидаемого. Вот как утром того понедельника, все еще сидя на полу своей спальни, Гермиона Грейнджер решила, что вместо этого ей хочется быть неряшливой, нелогичной, дикой, нетактичной и импульсивной.

Проще говоря, Гермиона Грейнджер решила перестать быть самой собой.

***

Когда ей было шесть, Гермиона сделала что-то очень страшное.

Она наврала своим родителям.

Было Рождество, была елка, блестящий дождик, мерцающие гирлянды, подарки, рождественские гимны, праздничный ужин – и все это было просто отвратительно.

Ненавистная кузина Агата пришла в гости со своей новой куклой. Новая кукла Араминта ходила, разговаривала, отрыгивала и испражнялась при поддержке целых четырех пальчиковых батареек.

У Гермионы не было такой куклы. Зато был набор «Забавные эксперименты!». Эксперименты, конечно, были чертовски забавными, но все же.

Эта кукла.

– А что тебе подарили на Рождество? – спросила Агата, прекрасно зная ответ.

– Ну, книгу подарили… и…

Агата поставила свою куклу на пол между ними. Кукла рыгнула, сказала «прошу прощения», потом обкакалась. Агата ухмыльнулась.

– Куда твоему набору до этого, – сказала она, и золотистые локоны закачались над воротничком нарядного платья. Вот тут-то Гермиона на нее и набросилась. Она сильно оттолкнула Агату и лягнула Араминту еще сильнее. Кукла ударилась о стену спальни, срыгнула, потом обблевалась, забилась в конвульсиях и наконец перестала двигаться.

Агата завыла.

После этого началась беготня, суматоха и неразбериха. Родители Агаты и родители Гермионы неоднократно спрашивали, что случилось. Агата говорила, что во всем виновата Гермиона, но Гермиона клялась, что это был несчастный случай. Родители Агаты чуяли, что Гермиона врет, но родители Гермионы верили своей исполнительной, преданной, честной дочери, потому что для чего-то иного у них никогда еще не было повода.

Но Гермиона, конечно, знала правду. Случилось именно то, чего она старательно избегала шесть долгих лет: она стала плохой девочкой.

Тем вечером пришел папа, чтобы поцеловать ее на ночь. Гермиона была безутешна и доревелась до икоты.

– Гермиона, сейчас же Рождество, – сказал папа.

– Знаю.

– Думай о приятном.

И она подумала – о том, как лягнула бы Агату еще сильнее.

– Ну же, перестань плакать.

Гермиона перестала.

– На, – он достал носовой платок. – Высморкайся.

Она высморкалась. Папа обнял ее и погладил по щеке.

– Улыбнись, зайка.

Она улыбнулась.

– Какая хорошая девочка.

Гермиона, как обычно, сделала все то, что ей сказали, но потом вдруг исступленно подумала: «Где? Где?»

***

Гермиона ни разу не нарушала правила – преднамеренно, умышленно, – пока не попала в Хогвартс. Пока не познакомилась с ними.

С Гарри и Роном.

И даже тогда, даже под их неоспоримым влиянием потребовалось много времени и приключений, для того чтобы она могла хотя бы приблизительно смириться с тем, что ее поступки были не совсем такими, которые ожидаются от нее Высшими Силами.

Гермиона все еще отчаянно хотела быть Хорошей Девочкой.

Даже когда она сражалась с троллем, когда она только и ждала, что в любой момент ее голову или голову Рона или Гарри впечатают в пол, Гермиона могла думать только об Агате и Араминте и что она, Гермиона, делает что-то плохое.

Что она вовсе не была Хорошей Девочкой.

Утром того понедельника за завтраком случился кризис всей ее жизни, всего ее существования. В чем был смысл? Зачем она старалась все время быть идеальной? Самой умной, с лучшими оценками? Невыносимой всезнайкой, как выразился профессор Снейп, и это, черт его подери, все еще было обидно. Даже ее одежда была удобной и скромной. Гермиона была такой… предсказуемой. Она опустила голову, и одна соленая слеза, потом другая капнула в ее тыквенный сок. Потом она вытерла глаза рукавом, шмыгнула и приняла решение. Довольно-таки радикальное решение.

Гермиона обвела взглядом своих одноклассников. Они беспечно хохотали и веселились. Потом она подняла голову к столу факультета и увидела беззаботных профессоров. Потом она заметила Снейпа. Ага! Он был мрачен, погружен в раздумья и хмурился в свою тарелку, игнорируя окружающих.

Гермиона изучала его ожесточенно-недовольное выражение лица целых пять минут, потом опустила глаза в свою тарелку и тоже нахмурилась.

Она хотела быть такой же, как он.

Гермиона нахмурилась сильнее.

Никто не заметил.

***

Что ж.

В понедельник Гермиона проигнорировала инструкции профессора Макгонагалл по превращению ботинка в мурлокомль и наколдовала вместо этого соплохвоста, чем развеселила одноклассников и привела в оцепенение Макгонагалл. Когда профессор спросила Гермиону, что случилось, та просто ухмыльнулась и сказала, что сама не знает. Кроме того, Гермиона решила тем же вечером, что душ – напрасная трата воды и времени и что передышка от шампуней и ополаскивателей пойдет ее гриве на пользу. И те, и другие ведь все равно были бессильны.

Во вторник Гермиона опоздала на травологию. Когда профессор Стебль поинтересовалась почему, то получила ответ, что это не ее собачье дело. За обедом Гермиона начала кидаться едой и потом целый час вычесывала вареную картошку из волос.

В среду она столкнула на пол целую стопку книг во время древних рун, а потом уснула, ну или хотя бы задремала, когда профессор Бабблинг объясняла защитную руну Эйваз.

В четверг Гермиона забила на нумерологию, обвела глаза толстым черным карандашом, который она «одолжила» у спящей Лаванды, надела облегающий красный свитер и поцеловала Снейпа.

***

Облегающий свитер был жертвой несчастного случая: мама постирала его в горячей воде и дала Гермионе с собой в школу. Та собиралась увеличить его по возвращении в Хогвартс, но забыла и наткнулась на многострадальный свитер совершенно случайно утром того четверга. Он был шерстяным и ярко-красным – одним из ее самых любимых предметов гардероба, и Гермиона подумала: «Почему бы и нет, черт возьми» и натянула его на голову, на плечи, поверх грудей.

Гермиона никогда особо не задумывалась о своих грудях. Они были чем-то неизбежным и находились где-то под ее ключицами, маленькие и вздернутые. Но теперь они выпирали в сторону зеркала и выглядели в красном облачении крупнее, чем обычно. Она вдруг вспомнила, что Виктор попытался полапать одну из них – левую – после бала на четвертом курсе. Его лапища ползла вверх по ребрам, в то время как тяжелые губы штурмовали ее рот. Тогда Гермиона от него отбилась, но теперь могла только удивляться, почему. Почему она не дала до себя дотронуться? Что было в этом страшного? Она была умеренно возбужденной, он был умеренно привлекательным. Так почему же она пресекла его неловкие попытки сближения?

Потому что она была Гермионой Грейнджер, и это было в ее характере.

Она была занудой.

Что ж, те времена прошли.

Ну и что, что она не собиралась надевать облегающий красный свитер. Она и Снейпа-то целовать не собиралась, так что ее планам всю эту неделю была грош цена и нужно было просто импровизировать.

Когда Гермиона зашла в класс зельеварения, то профессора Слизнорта там почему-то не оказалось. У доски вместо него стоял Снейп и сверлил учеников взглядом. Что-то горячее и острое взорвалось в ее стесненной красной груди и растеклось по всему телу. Вот он – наглядный пример человека, который не провел всю жизнь, пытаясь быть кем-то другим. Он остался верен себе и был вспыльчив, язвителен, злобен и просто-напросто невыносим. Да, его никто не любил, но что было ему до этого? Ничего. Потому что он был Снейпом и ему было наплевать.

Гермиона вернула его взгляд, и глаза Снейпа чуточку расширились от удивления. Затем она швырнула портфель на парту и плюхнулась на стул.

«Я невозмутима, – думала она. – Равнодушна, бесстрастна, хладнокровна…»

Вдруг она остановилась.

«Я что, ебаный словарь синонимов?.. Ой. Плохое слово!»

Гермиона улыбнулась.

Снейп заметил ее улыбку и нахмурился.

Она еще ни разу в жизни не саботировала зелье, но сегодня, казалось, это было бы самым нормальным поведением. Две капли тысячелистника? Ищите дурака! Мешать три раза по часовой стрелке и один раз против? У меня. На сегодня. Другие. Планы.

Сэр.

– Что на тебя нашло? – тайком прошептал Гарри посередине урока. – Зелье выглядит неправильно. Оно должно быть светло-зеленым!

– Не суй нос не в свое дело, – прошипела Гермиона в ответ и опорожнила настойку бороздоплодника в котелок («Полкапли!»).

– Легкие круги по поверхности, – еле слышно простонал Гарри десять минут спустя, когда Гермиона начала бешено ворочать черпаком в зелье.

– Заткнись! – огрызнулась она.

Гермиона казалась себе очень плохой, и от этого она чувствовала себя так хорошо.

Пока не пришла пора сдавать пробы зелья.

– Мисс Грейнджер, останьтесь, – промурлыкал Снейп в конце урока.

Ужас охватил ее на долю секунды, но потом Гермиона вспомнила, чего добивалась. Точно. Плохая девочка. Точно. Снейп был недоволен. Замечательно. Победа!

– Что вам нужно? – процедила она, подойдя к столу профессора.

– «Я к вашим услугам, сэр»! – прогромыхал он.

Она пожала плечами.

– Да наплевать.

У Снейпа отвисла челюсть, потом резко захлопнулась.

– Ваше зелье, – начал он, поднимая пузырек к свету. Жидкость выглядела… плачевно. Гермиона старалась подавить улыбку.

– Что с ним? – она сложила руки на груди и сердито посмотрела на Снейпа. Он ответил не менее сердитым взглядом.

– А что это вы сделали со своими глазами? – спросил он внезапно. – Вы выглядите так, будто вам в лицо попал бладжер.

Гермиона прищурилась, и ее глаза превратились в обмалеванные сажей щели.

– Это макияж.

– Понятно, – уголки его губ поползли вверх. Снейпа будто начинал душить смех. – Ввиду ограниченности моих познаний в этой области я предполагал, что от макияжа люди выглядят более привлекательными, а не как ходячие мертвецы.

– Я не рассчитывала на то, что вы поймете, – чопорно сказала Гермиона.

– Возможно, вы репетируете роль несчастного, никем не понятого школьного привидения-интеллектуала?

Гермиона проигнорировала скрытый комплимент и продолжила смотреть исподлобья. Это получалось у нее уже очень хорошо. Снейп опять заговорил, поглядывая с неприязнью на содержимое пузырька:

– Это, возможно, самая плачевная доза Запутывающего Отвара, которую я имел несчастье оценивать.

– Вот как? – ответила Гермиона, пытаясь надменно тряхнуть немытыми волосами. Они не сдвинулись с места.

– Именно так.

– Ну и? – бросила она.

Может, всему виной был свитер, почти до неудобства давящий на ее груди; может, мимолетное замечание насчет ее макияжа, а может, дело было просто в четверге – откуда было Гермионе это знать? Она знала только то, что Снейп приподнялся из-за своего стола и наклонился к ней; что его рот продолжал двигаться, а она следила за движениями, и что его губы увлажнились от возмущения. Гермиона знала, что все то разочарование, та злоба и боль, с которыми она боролась целую неделю, поднимались по ее венам, растекались до кончиков пальцев и подходили к горлу, и что если она не отвернется и не уйдет в течение следующих трех секунд, что-то непоправимое случится…

– И… – Снейп запнулся посередине фразы. Его глаза сузились, как у нее; его дыхание, как и у нее, остановилось…

…и она наклонилась вперед и прижалась губами к его рту. Гермиона слышала, как он дышит, слышала и свое дыхание – поверхностное и учащенное. Она дотронулась левой рукой до его щеки, пальцы соскользнули на нежную кожу под его ухом. Снейп вздрогнул, но не отстранился. Его губы были намного мягче, чем казались, и намного теплее – почему-то Гермиона всегда представляла себе, что в венах Снейпа лед, а не кровь – и на одну секунду ей показалось, что он ответил на поцелуй, что его рот пошевелился – маленькую чуточку – под напором ее губ.

От него пахло лесом.

От него пахло так хорошо.

Гермиона отстранилась, рука упала вниз, глаза распахнулись. Она облизнула губы, распознала чемерицу и лунный камень. Глаза Снейпа темнели бездной, как всегда, но что-то сверкнуло в них; что-то, напоминающее по цвету ее свитер.

Профессор выпрямился.

– Отработка, мисс Грейнджер, – прошептал он, спотыкаясь на последнем слоге. – Завтра, в восемь вечера.

– Конечно, – ответила она, запинаясь. – Разумеется. Мне… Прошу прощения…

Она развернулась и выбежала из класса.

***

Учителя не могли не заметить тревожную перемену в поведении Гермионы Грейнджер и созвали после уроков экстренное совещание: Минерва, Филиус, Помона, Септима и Снейп во главе с Дамблдором.

– …так несвойственно ее характеру…

– …ее работа о способах применения зубастой герани была длиной всего в одну страницу!

– …обозвала Драко Малфоя перед всем классом ублюдком и отказалась извиниться!

– …непослушание! Совсем на нее непохоже…

– …подождите, она еще и пирсинг в носу начнет носить…

– …носить что в чем?

– …это такое магловское извращение… знак подросткового непослушания… крайне непривлекательно…

– …типа татуировки!

– …минуточку… У меня есть татуировка…

– Правда? Где?

– Не ваше дело!

– Ладно, угомонитесь, – встрял Дамблдор. – Балаган какой-то. – Он выждал паузу и посмотрел на Снейпа, подпирающего стену, поглаживающего губы одним пальцем и глядящего вдаль. – Северус, ты ни словом не обмолвился о недавних… проступках… мисс Грейнджер.

Снейп вздрогнул, сложил руки на груди и презрительно усмехнулся:

– Действительно.

– Полагаю, ты видел ее после обеда? Ты ведь заменял профессора Слизнорта?

Снейп ограничился кивком.

– Гораций вчера не в меру насладился огненным виски, – объяснил Дамблдор для остальных. Они понимающе закивали, Минерва возвела глаза к небу.

– Ну что же? – надавил Дамблдор. – Какое она производила впечатление?

– Она казалась… – Снейп помедлил, будто не знал, как продолжить. Он ощущал на себе взгляды своих коллег. Как объяснить? Они же никогда не поймут. Он все еще чувствовал на своих губах губы Грейнджер; его рот все еще покалывало, будто от электрических искр. Он все еще видел ее глаза – эти глаза! она выглядела, будто какой-то невменяемый енот, – но не в макияже было дело: его поразило глубокое уныние, скрывающееся под ее ресницами. Он знал это уныние. Был лично знаком. – Она казалась… в замешательстве, – нескладно договорил Снейп.

Минерва фыркнула.

– Скорее, под умопомрачающим проклятием, – сказала она.

Гомон стал громче и возмущеннее:

– …нужно связаться с ее родителями…

– …у черта на куличках, в Австралии, если это вообще правда…

– …думаю, нужно проконсультироваться с настоящими специалистами…

Вдруг всем на удивление, включая себя, заговорил Снейп:

– А я думаю, ее нужно наконец-то оставить в покое.

Воцарилась тишина. Дамблдор сиял.

– То есть, – внезапного все смотрели на него, и Снейп попытался слиться со стеной, – чем больше мы суетимся, тем быстрее она это заметит… ей же внимание нужно, не так ли? Мы просто должны дать этой… прискорбной фазе… закончиться. Она точно закончится… в этом нет сомнения, – договорил Снейп печально.

– Я тоже так думаю, Северус, – улыбнулся Альбус. Минерва шмыгнула носом, явно недовольная таким результатом.

– Как будто вам не все равно, – пробурчала она.

Совещание закончилось, и учителя разбрелись по своим норам. До того как Снейп успел скрыться, Дамблдор поймал его за локоть, наклонился поближе и прошептал:

– Браво, Северус. Из тебя бы получился замечательный отец.

Снейп оскалился и сбежал в ужасе.

***

Гермиона забрала волосы в ровную косичку, надела неброский свитер мышиного цвета и джинсы и явилась на отработку ровно к восьми.

Без макияжа ее лицо казалось бледным. Она выглядела такой юной, такой расстроенной…

Снейпу так хотелось ее обнять.

– На чистку котелков, вручную, тридцать штук, марш, – вместо этого рявкнул он. Гермиона кивнула и молча принялась за работу.

Снейп наблюдал за ней украдкой с три четверти часа, якобы проверяя плачевные эссе первокурсников о том, как противостоять летучемышиному сглазу.

– У вас богатая событиями неделька выдалась, мисс Грейнджер, – заметил он, когда она начала отскабливать отвратительные остатки волдырного зелья от стенок тринадцатого котла.

– Что и говорить, – вздохнула Гермиона. Она засучила рукава повыше и убрала прядь с запотевшего лба. – Сэр, я обязана извиниться… – сказала она, – за мое недавнее поведение. Я была невыносима.

– Действительно, – согласился Снейп. – Но главный вопрос вот в чем: оно того стоило?

Гермиона вздрогнула, глаза ее сузились. Неужели он ее… понимал?

– Что именно «того стоило»? – осторожно спросила она.

Он пожал плечами.

– Эта ваша тщательно разыгранная трагедия в трех актах.

Гермиона напряглась.

– Я ничего не разыгрывала… по крайней мере, не нарочно.

– Не нарочно, как же иначе, – кивнул Снейп.

– Мне хотелось… попробовать чего-то… нового.

– Разумеется.

Гермиона подняла на него глаза.

– Вы… все поняли?

– Конечно, – Снейп пристально смотрел на нее. – Я знаком… с трагедиями.

Гермиона кивнула. Ее подмывало задать кучу вопросов, но вместо этого она продолжила чистить котелок. Снейп, однако, был еще не совсем готов закрыть эту тему.

– А как же… – его голос разорвал тишину. Гермиона подняла голову. Он не дышал и не сводил с нее глаз. – А как же поцелуй?

Она чуть-чуть улыбнулась. Чего ей оставалось терять? Ее репутация была уже запятнана. Гермиона расправила плечи.

– Тоже что-то новое… чего хотелось попробовать… с некоторых пор.

Он не засмеялся, не оскалился, не ухмыльнулся. Просто кивнул.

– Вы… – Гермиона сглотнула. – Вы не были против?

Один уголок его рта пополз вверх, и Снейп был бесконечно рад полумраку:

– Было, скажем, не совсем отвратительно.

Оба немножко улыбнулись.

Десять минут спустя:

– Сэр…

– Грейнджер.

– Вы никогда бы не хотели…

Снейп молча смотрел на нее. Вопросительно поднял бровь:

– …чего?

В кабинете было очень тихо. Они смотрели друг на друга, и на лице Снейпа, против обыкновения, не выражалось ни пренебрежения, ни отвращения. Он казался расслабленным и просто смотрел на Гермиону спокойным и почти мягким взглядом.

– Вы никогда бы не хотели… стать кем-то другим? Даже если ненадолго? Кем-нибудь совсем не таким, как вы?

Снейп посмотрел на девушку перед собой. Вспомнил Пожирателей Смерти и Волан-де-Морта. Вспомнил Круциатус, почти невыносимую боль, почти невыносимое одиночество. Вспомнил Лили. Потом он вспомнил губы Гермионы, такие мягкие, нежные, теплые, касающиеся его рта. Он уже так давно не чувствовал такой теплоты. Но он также вспомнил неопровержимый, доводящий до сумасшествия факт: он был учителем, она – ученицей. Сердце Снейпа сжалось.

Гермиона ждала.

И он ответил:

– Каждый божий день.