Дата: Пятница, 25.11.2011, 21:56 | Сообщение # 162
Второкурсник
Статус: Offline
Группа: Всезнайка
На сайте с: 22.08.2009
Сообщений:53
Quote (triphenylphosphine)
А кто из этих "условно положительных" героев вам нравится меньше всех?
рон конечно и у тетушки ро особым умом не блистал, а у вас совсем непроходимый дурак, но сестра его точно удивляет прям слизеринская змея в львиной шкуре... но самый большой негатив к "условно положительным" вызывает отношение к гермионе ... мы же с тобой дружим значить ты что то нам должна .... а так как других друзей у нее не было она не понимает что может быть как то по другому ,ну а гарри хоть и не считает как узли но и не заступается из за такойже боязни остаться без друзей... К нам сегодня приходил Некро-педо-зоо-фил. Мертвых маленьких зверушек Он с собою приносил
Дата: Пятница, 25.11.2011, 22:55 | Сообщение # 163
Четверокурсник
Статус: Offline
Группа: Всезнайка
На сайте с: 25.02.2011
Сообщений:400
Quote (Nimer)
рон конечно и у тетушки ро особым умом не блистал, а у вас совсем непроходимый дурак
А у меня в фике пока не было обстоятельств, которые заставили бы его подстегнуть мозг и повзрослеть + он находится в том возрасте, когда думают обычно не головой, а тем, что сильно пониже + активно начинают появляться собственные интересы + отсутствие воспитания + необходимость компенсации собственной посредственности за счет других --> эгоизм.
Quote (Nimer)
но сестра его точно удивляет прям слизеринская змея в львиной шкуре...
она еще проявит себя... я могу на самом деле видеть Джинни и хорошей, и плохой, условно говоря, а хитрость она по мелочи проявляла еще и в каноне (метлы тайком таскала из сарая, навозные бомбы на Живоглота спихивала и т.д.), да и с парнями (Дин Томас, Майкл Корнер) проявляла властный характер. При этом она патриотка своей семьи и будет защищать, скорее, своего братца, даже если он десять раз неправ, чем Гермиону, например.
Quote (Nimer)
но самый большой негатив к "условно положительным" вызывает отношение к гермионе ... мы же с тобой дружим значить ты что то нам должна .... а так как других друзей у нее не было она не понимает что может быть как то по другому ,ну а гарри хоть и не считает как узли но и не заступается из за такойже боязни остаться без друзей...
Так ведь у них обоих, кроме Уизли больше нет друзей (с Роном так вообще дружили с 1-го курса), вот и боятся их потерять - ведь это ИМХО бессознательная связь с магмиром вообще. Ведь и Гарри, и Гермиона, до того, как подружились с Роном, чувствовали себя в магмире не очень комфортно, несмотря на известность/знания. И потом, кто даст гарантию, что им будет лучше, если они перестанут дружить с Уизли?
Дата: Пятница, 25.11.2011, 23:51 | Сообщение # 164
Второкурсник
Статус: Offline
Группа: Всезнайка
На сайте с: 22.08.2009
Сообщений:53
вы не подумайте что это критика была это скорее набор ощущении при чтении ну или мое восприятие описанных вами героев
P.S. иногда, возможно, одиночество и замкнутость лучше чем безвольная личность К нам сегодня приходил Некро-педо-зоо-фил. Мертвых маленьких зверушек Он с собою приносил
Дата: Понедельник, 12.12.2011, 01:31 | Сообщение # 166
Четверокурсник
Статус: Offline
Группа: Всезнайка
На сайте с: 25.02.2011
Сообщений:400
Глава 25. Затишье перед бурей: Гриффиндор – Слизерин.
Новая учебная неделя, казалось, не предвещала никаких серьезных неприятностей. Ученики, расслабившиеся за два месяца летних каникул, стали постепенно втягиваться в учебный процесс, объемы домашних заданий увеличились, а учителя наконец-то вздохнули с облегчением: жизнь в Хогвартсе постепенно возвращалась в привычное русло. Однако иностранные студенты продолжали вносить свою, весьма ощутимую лепту в разнообразие в общественную жизнь лучшей в Европе чародейства и волшебства, порой переворачивая с ног на голову уже давно устоявшиеся понятия и стереотипы.
Гриффиндор, традиционно считавшийся самым дружным, веселым и бесшабашным факультетом в Хогвартсе, разделился на два враждующих лагеря, чему причиной стала вражда Рона Уизли и Лотара Визерхоффа, ибо у первого было слишком много претензий ко второму. Во-первых, “Лоти”, как его обидно называли сторонники Уизли (в число которых Джинни, ее подруга Демельза, Лаванда Браун – для моральной поддержки, первокурсник Питер Арнальдс и его друзья, братья Криви, а также еще несколько человек с разных курсов), водил дружбу со слизеринцем (и не важно, что эта дружба сложилась задолго до Хогвартса), что по умолчанию относило его к “неблагонадежным общественным элементам”, делало “змеем в львиной шкуре”. Во-вторых, он самым наглым образом узурпировал права старосты и теперь во всю наводит свои порядки. В-третьих, он пытался отбить у Рона его девушку Гермиону – уж слишком много времени проводили они вместе за совместной работой. И, в-четвертых, он заставлял всех учиться и не давал развлекаться. Да, еще этот поганый Визерхофф успел залепить в Рона на дуэли каким-то темным заклинанием.
Что же касается самого Лотара Визерхоффа, то у него также было немало претензий к Уизли и его сестре, однако ему необязательно было высказывать их вслух для повышения авторитета. За столь короткий срок он успел снискать себе уважение и дружескую симпатию как среди старших, так и среди младших учеников. Он в достаточной мере обладал организаторскими способностями и лидерскими качествами, которых так не доставало младшему из братьев Уизли, и именно благодаря его усилиям Гриффиндор стал выкарабкиваться из штрафной ямы, получая вполне заслуженные баллы за добросовестно выполненные домашние задания и устные ответы на уроках. При этом Лотар старался не допускать развития бытовых или межличностных конфликтов, которые неизбежно возникают при совместном проживании такого количества людей, и предпочитал решать любые спорные моменты на месте. Одновременно он “подчищал”, хвосты за профессором МакГонагалл, организуя по вечерам дополнительные уроки трансфигурации, ибо последняя не просто так считалась самым сложным предметом в Хогвартсе, и не переставал возмущаться, что в британской школе магии не преподают в обязательном порядке такую важную дисциплину, как нумерология, без которой невозможно понять основные принципы превращений. Он стремился собрать воедино, структурировать весьма разрозненные знания львят, над которыми он добровольно взял шефство, ибо знал, что уже в скором времени такой подход принесет немалые плоды.
Ретроспектива…
В понедельник утром в Большом зале царило ставшее уже привычным оживление. Студенты громко ели, ерзали на стульях и жаловались друг другу на то, как рано приходится вставать, и как много у них уроков. Некоторые судорожно доделывали домашнее задание, одновременно читая учебник, наскоро пережевывая кекс и запивая все это тыквенным соком. Со стороны Гриффиндорского стола поднялся рослый рыжеволосый парень, сразу обратив на себя внимание одноклассников. Подошел к рыжей парочке, сидевшей достаточно далеко от него, однако те, огрызнувшись, уставились кислыми рожами обратно в тарелки. За столом прошлись недовольные шепотки. “Вы должны!” – говорили все и осуждающе на них смотрели. Брат с сестрой встали и, под прицельными взглядами всего ало-золотого факультета, вместе с молодым аристократом подошли к хаффлпаффскому столу.
- Доброе утро, Элиза, — подчеркнуто вежливо поздоровался Лотар, отвесив девушке легкий поклон и поцеловав пальцы; он намеренно говорил по-английски, чтобы у остальных присутствующих не возникало ощущение, будто им чего-то не договаривают.
Сьюзен Боунс и Ханна Эббот смотрели на эту сцену с искренним умилением, Захария Смит недовольно фыркнул, а Джастин Финч-Флетчли совсем поник, уставившись пустым взглядом в тарелку, по которой размазывал овсянку, боясь поднять глаза на свою новую и такую красивую, солнечную одноклассницу.
- Доброе утро, Лотар… — в конце фразы Миллер резко понизила голос, сконфузившись: из-за спины ее жениха вышли брат и сестра Уизли, на лицах которых было написано полное отвращение ко всей ситуации в целом и к ней лично – в частности.
- Элиза, эти двое молодых людей хотят кое-что тебе сказать, — сказал Визерхофф, строго глянув на Рона и Джинни и вытащив палочку из наручной кобуры.
- М-мы п-просим п-прощение… — запинаясь, говорил Рон.
Сейчас к ним были обращены любопытные взгляды всех студентов в Большом Зале, отчего брат и сестра Уизли испытывали жгучее желание провалиться сквозь землю – да на них теперь пальцем все будут показывать и проходу не давать, а потом мама вопиллер пришлет. На лицах подростков не было ни капли раскаяния, и они ничуть не сожалели о сказанный вчера словах; мало того, они считали себя правыми, просто весь гребаный мир ополчился против них.
Лотар еще раз грозно посмотрел на брата с сестрой. Рон толкнул локтем Джинни, та ответила ему аналогичным толчком и бросила косой взгляд в ответ.
- … за оскорбление, которое нанесли вам вчера, — пробурчал Рон больше себе под нос, но уже не заикаясь, раздраженный тем, что Джинни заставила его отвечать за двоих.
Лиза стояла, как вкопанная, немного приоткрыв рот, выражение лица ее носило какой-то оттенок обреченности. Остальные хаффлпаффцы и некоторые гриффиндорцы недовольно косились на Уизлди. Сам же Лотар чувствовал себя донельзя глупо: с одной стороны, он исполнил все необходимые формальности, да и Уизли, его стараниями – тоже, но как они все испортили?! Вместо того, чтобы в кои-то веки притушить неприязнь и проявить вежливость, они причинили еще большую обиду, нарочито показывая, что они думают обо всех остальных, и что их заставляют делать нечто противоестественное. Визерхофф виновато посмотрел на Миллер, но та лишь слегка качнула головой в сторону, а лицо ее по-прежнему оставалось обреченно-грустным: ей неприятно, но она готова с этим мириться, как и когда-то с “грязнокровкой”.
- Все немедленно по местам! – вмешалась в дело профессор МакГонагалл. – Мисс Миллер, вы принимаете извинения мистера и мисс Уизли? – строго спросила она.
Всем своим видом декан Гриффиндора показывала, что ей некогда заниматься возникшей проблемой, и потому от хаффлпаффки, которая вообще не должна здесь мешаться, требовался вполне определенный ответ.
- Я принимаю, — твердо ответила Элиза; в голосе ее явно ощущался вызов, а в голубых глазах стояли слезы, — но не потому, что считаю их искренними, но для того, чтобы прекратить никому не нужный конфликт, — мисс Миллер была сама честность.
Рон и Джинни стояли с открытыми ртами, не зная, что сказать в ответ, МакГонагалл бросила короткий, недоуменный взгляд на студентку барсучьего факультета, словно удивленная такими словами, а хаффлпаффцы, а за ними часть слизеринцев и равенкловцев дружно зааплодировали.
- Сядьте на место и быстрее заканчивайте свой завтрак, если не хотите опоздать на урок, мисс Миллер, — приказала декан Гриффиндора. – Мистер Уизерхофф, мистер Уизли, мистер Поттер, мистер Брок, идемте со мной!
Так Гриффиндор лишился двухста баллов, незадачливые дуэлянты получили отработки у Филча, что дало новый повод для споров и пересудов на львином факультете. Большая часть львят демонстративно объявила бойкот Уизли, узнав, что именно он “слил” Брока и Визерхоффа поймавшему их с Поттером Снейпу. А тот факт, что Уизли, как выяснилось, позорно продул на дуэли, попав под модифицированный “Petrificus”, окончательно убедил всех в том, что Уизли глупо подставил весь факультет (ведь баллы-то общие) исключительно из чувства мести.
Конец ретроспективы.
Впрочем, нашлись и нейтральные студенты, которые не собирались примыкать к тому или иному лагерю, но вовсе не потому, что имели какое-то особое мнение, а потому что их чем-то не устраивал каждый из самопровозглашенных лидеров. Так Дин Томас и Симус Финниган объявили Рону бойкот из-за того, что по его тупости факультет лишился сразу двухста баллов, но при этом не симпатизировали Лотару, который устроил им неплохую промывку мозгов, когда случайно увидел их за рисованием карикатур на спорящих себя и Рона и, в особенности, на Элизу.
Обоснованный повод злиться на Визерхоффа был и у Гарри Поттера, ведь именно его друг по милости рыжего аристократа пролежал в виде мраморной статуи битых полчаса, из-за чего их потом и поймал Снейп. Но, считал Гарри, в провокации дуэли были виноваты именно Рон и, к его огорчению, Джинни – если бы они не начали оскорблять девушку Визерхоффа, то, может быть, и дуэли никакой бы не было. Благодаря жизни у Дурслей и последующей травле на втором, а потом и на пятом курсе, юноша прекрасно знал, как это больно и неприятно, обидно, когда тебя прилюдно унижают, называют “уродом ненормальным”, лжецом или сумасшедшим, и потому прекрасно понимал, каково было хаффлпаффке Миллер, когда ее оскорбили его друзья, которым она не сделала ничего плохого. Однако поговорить на эту тему Гарри не рискнул ни с Роном, ни с Джинни: первый может обидеться и объявить бойкот, как на четвертом курсе, вторая обязательно поддержит брата. К тому же, Джинни явно не одобряла дружбу своего парня с Невиллом, ибо, по ее мнению, предателем являлся всякий, кто соглашался с “этим змеем Уизерофом”, и продолжала поносить его подружку Миллер – ведь она, как и ее женишок, Малфой крашеный, общается с “поганым слизеринцем Шонбрунном”. Впервые в жизни Поттер ощущал себя трусом, ибо предпочел свои собственные интересы справедливости, но он точно знал: предательство во много раз хуже трусости.
Но, пожалуй, хуже всех в сложившихся обстоятельствах чувствовала себя лучшая ученица Хогвартса Гермиона Грейнджер, постоянно находившая себя между двух огней, на краю пропасти. Ей нравилось работать вместе с Визерхоффом, она находила его очень умным, ответственным и организованным молодым человеком, и, признавалась она сама себе, обязанности старосты исполнял он намного лучше Рона. Именно таким она и хотела видеть своего напарника. Кроме того, Лотар был единственным ее одноклассником с Гриффиндора, который целиком и полностью разделял ее увлечение нумерологией и мог поддержать разговор практически на любую тему, за исключением разве что зельеварения и гербологии, в которых признавал, безусловно, более сильными своих друзей Карла Шенбрюнна и Элизу Миллер. В то же время ее сотрудничество с молодым аристократом еще больше усилило уже начинавшийся разлад в ее отношениях с Роном и Джинни. Рон, не стесняясь свидетелей, чуть ли не каждый день устраивал сцены ревности, которые, благодаря Лаванде, Парвати и другим сплетницам Хогвартса, становились достоянием школы чуть ли не на следующий день. Джинни же, как она сама считала, действовала более тонко и хитро, в отличие от своего туповатого братца. Обычно она за руку отводила Гермиону в девичьи спальни и как бы по секрету говорила, что да, Рон не очень умный и далекий, но зато очень хороший парень, каких поискать еще надо, и потому Гермиона не должна упускать свой шанс. К тому же, со стороны Гермионы является крайне неразумным предпочитать общество этого павлина Визерхоффа им с Роном и Гарри: старые друзья никогда не предадут, а Визерхофф – тот еще фрукт, похлеще Малфоя и Забини, через год уедет к себе обратно в Дойчляндию, где до скромницы Гермионы Грейнджер ему, чистокровному снобу, не будет никакого дела. Да, еще Гермиона не должна обижаться, ведь ей правду говорят, из лучших побуждений, но с такой симпатичной, но, в целом, посредственной внешностью, вороньим гнездом на голове и повернутостью на учебе не стоит рассчитывать на серьезные отношения с красивенькими богатенькими мальчиками, и вообще, лучше синица в руках, чем журавль в небе. И потому Гермионе следует побыстрее наладить отношения с Роном и доказать ему, что она любит только его, а как доказать – такая умная девочка, как Гермиона, может догадаться и сама.
Джинни честно пыталась ей помочь, как подруга подруге, убеждала себя Грейнджер, тем более что она была весьма привлекательной молодой особой и потому пользовалась вполне заслуженным успехом у парней, но вот ее советы вызывали у гриффиндоской старосты… она не знала, как это правильно назвать, но в голову не приходило ничего, кроме омерзения, а Молли Уизли своим письмом только подлила масла в огонь. Гермиона понимала, что каждая из них забоится о своем брате и сыне, да и с самой матерью многочисленного рыжего семейства у нее сложились очень теплые отношения, однако она не могла принять того, что за нее пытаются решать пусть и не совсем чужие, но все-таки не родные ей люди. Впервые, составляя ответ на письмо миссис Уизли, стараясь выразить при этом свой ответ как можно в более мягкой и корректной форме, дабы не вызвать подозрений и не разозлить ненароком чересчур темпераментную женщину, девушка задумалась о том, что ее с Роном отношения действительно были просто закономерностью, ожидаемым шагом после того, как Гарри начал встречаться с Джинни. Такая красивая картина семейного паноптикума – большая семья, собранная под одной крышей, за одним столом: сыновья, дочь, невестки, зять, ставшие родными задолго до того, как надели кольцо на палец своим суженым, на полу весело играют маленькие озорные внуки. Все счастливы и улыбаются друг другу. “Не правда ли это замечательно?” – подобно заклинанию, так и слышала Гермиона у себя в голове голос миссис Уизли. Оно убеждало, усыпляло, заставляло покорно согласиться, но Гермиона не могла: уж слишком слащавой и идеальной казалась эта картина, чтобы быть правдой.
Каждый день оба старосты Гриффиндора уединялись в пустом полутемном классе или в спальне мальчиков, когда там никого больше не было. Гермиона послушно отрабатывала свою повинность, позволяя делать с собой Рону что угодно, кроме одного, к чему еще не была готова. А на следующее утро ловила на себе довольный и лукавый взгляд директора и презрительный, полный брезгливости – Снейпа, заставлявший ее густо краснеть и вспоминать, как по ней вчера вечером ездил Рон. Становилось неловко, будто ее поймали за чем-то, чем занимаются абсолютно все, но о чем не принято говорить в приличном обществе. Потом изматывающие занятия – преподаватели напоминали им о ТРИТОНах на каждом уроке и считали своим долгом нагрузить ребят по максимуму домашней работой. В перерывах между уроками и после – обязанности старосты и кружок по выполнению домашних заданий, которые тоже отнимали немало времени и сил. Если бы не Лотар, честно признавалась себе Гермиона, она бы уже давно протянула ноги, без маховика времени-то: от Рона бессмысленно ждать помощи в каком-либо серьезном деле). А ведь Лотар посещает всего на один предмет меньше, чем она, при этом успевает заранее выучить часть уроков, пообщаться со своими друзьями с других факультетов, да и отработки у Филча, куда он ходит вместе с Гарри, Роном и Броком, тоже никто не отменял. И лишь поздно вечером, когда они пересекались в гостиной Гриффиндора, Грейнджер отмечала про себя общий уставший вид и круги под глазами у своего нового одноклассника, однако он никогда не жаловался и всем своим видом показывал, что ему не по душе сочувствующие взгляды. Затем, обычно после ужина, когда в Гриффиндоской башне собирались все студенты с первого по седьмой курс, и порядок, покой и тишина становились просто несбыточными мечтами, Рон прилюдно начинал выяснять отношения, Гарри пытался их помирить, а Джинни отводила в сторонку, чтобы дать пару “хороших советов”.
Словом, к концу дня Гермиона Джейн Грейнджер была уже настолько взвинчена и выведена на себя, что начинала по поводу и без повода срываться на других учеников, так что те вполне небезосновательно махали на нее рукой или крутили пальцем у виска и удалялись с глаз долой, лишь бы не видеть злобную раздраженную старосту. Но больше всех, особенно после “дружеских бесед” с Джинни доставалось Лотару Визерхоффу: то он темное заклинание к Рону на дуэли применил и оставил умирать в выручай-комнате, и вообще вся эта их дуэль яйца выеденного не стоила; то Джинни отругал за какое-нибудь мелкое нарушение правил; и вообще к ее друзьям он крайне несправедливо относится. Лотар лишь молча выслушивал ее, едва удерживая себя оттого, чтобы не сорваться на крик и ругательства, ибо полагал подобное поведение некрасивым по отношению к женщине, а также не хотел терять авторитет среди товарищей по факультету. Его лицо, каждый мускул которого выражал предельное напряжение и силу воли, становилось еще белее, чем костяшки пальцем, которыми он тут же хватался за книгу, спинку стула или перила, а светло-серые глаза, казалось, прожигали насквозь. Он не говорил ни единого слова, но от него исходили сильнейшие эманации злобы, заставляя окружавший его воздух электризоваться, а сидящих поблизости подростков спешно ретироваться на безопасное расстояние. Казалось, еще чуть-чуть, и произойдет выброс стихийной магии, куда более бурный и опасный, нежели простая аппарация с земли на крышу дома или взрыв уродливой цветочной вазы в углу. Шли напряженные минуты ожидания, пока Грейнджер, наконец, не отводила взгляд, и зрители могли вздохнуть с облегчением. Она всегда делала это первой — все ее аргументы тут же пропадали, а разум и тело вопреки всему затмевала страсть, когда она смотрела ему в глаза. Она боялась, что кто-то прочитает все это на ее лице. Она желала его и ненавидела одновременно, завидовала и уважала. Она видела во сне, как он страстно владел ее телом, доставляя ей неземное наслаждение, как она послушно выгибалась под его ласками и тем же отвечала в ответ, и только потом просыпалась, тяжело дыша, в холодном поту. Осторожно ступая по мягкому ворсистому ковру, не зажигая “Lumen”, чтобы случайно не разбудить соседок, Грейнджер подходила к окну, на котором стоял хрустальный графин, и медленно выпивала стакан холодной воды – чтобы окончательно протрезветь. Она любила Рона и желала Визерхоффа. Она окончательно запуталась в клубке противоречий, связанном из ее собственных чувств и убеждений, и просто сдалась, отчаявшись найти в нем начала и концы, причинно-следственные связи.
Визерхофф был вне себя от ярости. Его крайне раздражала такая умная и правильная Грейнджер, которая быстро теряла над собой контроль, стоило только вмешаться ее друзьям-идиотам. Хотя нет, из них такая характеристику подойдет разве только что Уизли, которого нельзя назвать иначе, кроме как лентяем и полной посредственностью. Поттера можно было бы назвать адекватным, если бы не его наивность и поистине собачья привязанность к Уизли. А вот его сестра, несмотря на присущую ей браваду, является очень хитрой, ловко манипулируя своим братцем и Поттером с Грейнджер. Пожалуй, ей легко мог бы подойти и Слизерин, если Салазар так любил хитрых и амбициозных волшебников. Лотар ожидал, что она нажалуется на него Рону, однако предположить не мог, что она ударит по Элизе – добрейшему созданию в мире. Теперь же ей достаточно сказать пару фраз Грейнджер, чтобы та окончательно завелась и вышла из себя, абсолютно утратив способность рассуждать. Конечно, да здравствуют лентяи, бездари, глупцы и прочие ограниченные личности! Ведь это так модно становится сейчас в маггловском мире!
Лотар в гневе швырнул полотенце на пол и со всей силы ударил по раковине, которая в мгновение ока слетела с креплений и развалилась на части – видимо, к его физической силе добавилась магия, которая также желала бесчинствовать. Он понимал, что делает в данный момент совсем нехорошие вещи, но, в то же время, должен выместить на чем-нибудь свой гнев – с его природными способностями к трансфигурации ему не составит труда вернуть туалету прежний вид. Хрясь! – со звоном раскололось зеркало, остатки которого смешались с тем, что осталось от раковины. А кулаки сбитыми в кровь костяшками в бессильной злобе колотили по толстой мраморной стене, для которой всякие взбесившиеся юнцы были помехой не большей, чем лилипуты для великана.
Кроме Визерхоффа, в туалете никого больше не было, но вовсе не потому, что все остальные гриффиндоцы так высоко уважали право на неприкосновенность частной жизни, но потому что в кои-то веки проявили инстинкт самосохранения и побоялись попасться на глаза донельзя разозленному аристократу, готовому смести все на своем пути. Остановился он лишь тогда, когда на полу образовалось мелкое крошево из стекла и керамики, а на шершавой мраморной стене остались приличных размеров пятна крови. Гнев постепенно уходил, но вместе с ним приходили жжение и боль в разбитых пальцах.
- Мяу!
У крайней кабинки, располагавшейся ближе всех к двери, сидел пушистый рыжий кот-полукниззл. Косолап еще раз мяукнул и, слегка наклонив голову, выжидающе посмотрел на юношу.
- Да, натворил я здесь, — с грустной иронией в голосе произнес Лотар, еще раз оглядев учиненное им побоище; было непонятно, к кому он обращается больше – к самому себе или же внимательно наблюдающему за ним коту.
Следует отметить, что в отличие от своей хозяйки, Косолап нисколько не раздражал немца; мало того, тот считал его более даже более адекватным, нежели Гермиону Грейнджер, а их неприязнь к Рону Уизли была очень даже взаимной. Юноша быстро залечил себе раны магией, после чего несколькими движениями палочкой привел и себя, и помещение в надлежащий вид и, подхватив рыжего кота на руки, отправился спать.
Что же касается профессора МакГонагалл, то она, хотя и знала о существовавшем конфликте между Уизли и Визерхоффом и их ежедневных перепалках, не торопилась вмешиваться на правах декана. Как и Гермиона, она была во много согласна с Визерхоффом, однако боялась его поддерживать в открытую и не спешила вручать ему значок старосты, дабы официально утвердить его полномочия. Она – гриффиндорка, поддерживавшая учеников против диктата Амбридж, сражавшаяся в Министерстве лицом к лицу с Пожирателями Смерти, и боялась – звучит абсурдно, но существовало слишком много “но” и “если” политического характера, которые перевешивали ее стремление к порядку и справедливости. Ведь был статус школы, который не следовало ставить под сомнение своими необдуманными действиями. Были “коренные” гриффиндорцы, которые останутся, и потому ей ни в коем случае не следовало подрывать свой авторитет среди них, потворствуя иностранцам, которые в следующем году все равно уедут. А еще ей не следовало портить отношения с самыми надежными и преданными членами Ордена Феникса Артуром и Молли Уизли, ведь это может привести к расколу в Ордене, так же, как и на ее собственном факультете, что крайне нежелательно в это время, когда Тот-кого-нельзя-называть быстро набирает силу и вербует себе новых сотрудников. Ведь ему будут только на руку любые разногласия среди сторонников Света.
Об этом ей призрачно намекнул Дамблдор во время очередного чаепития с лимонными дольками, которое, как у всех добропорядочных англичан, бывало в пять часов пополудни.
- О, это просто восхитительный чай, Альбус! – с приподнятым настроением произнесла декан Гриффиндора и сделала несколько глотков.
Минерва говорила вполне искренне, а не только лишь отдавала дань приличиям. Крепкий черный чай с бергамотом приятно бодрил после тяжелого рабочего дня, а сладкий аромат лепестков роз и мандаринов щекотал ноздри и поднимал настроение — ведь ей проверять еще кипы домашних работ, а потом еще патрулировать коридоры ночью. И если в самом начале декан Гриффиндора считала согласие своего начальника на этот дурацкий образовательный эксперимент безумием и старческой блажью, помноженной на своеобразное чувство юмора того же начальника, то теперь благодарила Мерлина за то, что с помощью Визерхоффа удалось решить большинство проблем социального характера, постоянно возникающих на львином факультете. Успеваемость и дисциплина на уроках значительно повысились, а сами львята научились в кои-то веки не вестись на провокации змеек, так что дальше пары оскорблений и подколок дело обычно не заходило, и драки со Слизерином практически прекратились. У Минервы МакГонагалл, как декана Гриффиндора, был вполне заслуженный повод гордиться собой, в то время как у декана вражеского факультета очень вовремя кончились камни, чтобы кидаться ими в ее огород.
Альбус лукаво ухмыльнулся в бороду, морщинки на его лице придавали ему, вкупе с пурпурной мантией, расшитой золотыми изображениями созвездий, вид добродушного старичка-затейника, а проницательный взгляд голубых глаз, подмигивающих из-под очков-половинок, говорил о самом бодром расположении духа и такой жизненной силе, которой позавидовали бы и молодые.
- Его мне любезно присылает мой старый знакомый из Индии, знакомый родителей близняшек Патил, — ответил Дамблдор, сделав глоток. – Очень хороший человек, прекрасно разбирается в травах и различных настоях.
Губы старика подернула мечтательная улыбка, он расслабился, откинувшись на спинку стула, и чуть прикрыл глаза. Лицо его источало умиротворение, со стороны казалось, будто директор Хогвартса отправился в дебри своих красивых воспоминаний о прошлом. Какое-то время Альбус и Минерва молча пили чай, наслаждаясь его восхитительным вкусом и ароматом. Дамблдор при этом не забывал закусывать любимыми лимонными дольками, часть из которых перекидывал сидевшему позади Фоуксу.
- Минерва, я должен обсудить с вами один важный вопрос, — строго сказал директор Хогвартса, сложив руки на животе. – Я заметил, что вы чересчур хорошо относитесь к мистеру Визерхоффу. Не кажется ли вам это несправедливым по отношению к остальным гриффиндорцам?
Лицо профессора МакГонагалл мгновенно посуровело, чашка чая тяжело опустилась в стоявшее на столе блюдце.
- Я не могу ни в чем упрекнуть мистера Уизерхоффа. Он порядочен и дисциплинирован, очень много помогает мистеру Уизли и мисс Грейнджер. Благодаря ему на Гриффиндоре стало меньше проблем, — оправдывалась МакГонагалл; сейчас она чувствовала себя провинившейся девочкой, которую обвиняют в дружбе с неподходящим мальчиком. – Он сумел наладить хорошие отношения с большинством ребят и пользуется вполне заслуженным уважением в коллективе.
- За ним стоит приглядеть, Минерва, — стальным голосом ответил Дамблдор. – Не стоит исключать того факта, что немцы захотели отомстить за поражение Гриндевальда в сорок пятом, и мистер Визерхофф идеально подходит для роли шпиона: он втерся в доверие и вам, и своим товарищам по факультету, ведет дополнительные занятия, во время которых раз за разом незаметно пропитывает других детей идеологией чистокровных. И мы не застрахованы от того дня, когда он, подобно Тому, соберет армию последователей и пойдет против нас… — казалось, в словах самого могущественного волшебника всея Британии и Европы просто невозможно было сомневаться.
- Святая Медана! – с отчаяньем проговорила МакГонагалл, приложив ладонь ко рту и отвернувшись в сторону: такой вариант развития событий она даже не рассматривала, глупо поддавшись обаянию и внешней порядочности юного аристократа.
Дамблдор тем временем продолжил:
- Если преданность Свету у мистера Поттера, мистера Уизли и мисс Грейнджер не вызывает у меня сомнений, то я очень беспокоюсь за мистера Лонгоботтома: будет очень обидно, если сын авроров и истинных гриффиндорцев, членов Ордена Феникса и участник битвы против Пожирателей Смерти пойдет по кривой дорожке, поддавшись ложным и чужеродным идеям.
И Альбусу, и Минерве было известно, что Невилл, как и Золотое Трио, после школы хотел вступить в Орден Феникса и стать аврором. Он хотел быть достойным сыном своих родителей и отомстить за них Вольдеморту и всей семье Лестранж. Кроме того, Невилл, как и Гарри, идеально подходил под сделанное Трелони пророчество и в случае смерти Гарри, например (ибо никто из взрослых не сомневался, что Поттеру в один прекрасный момент может изменить его везение, а на войне смерти неизбежны), продолжит начатое им дело.
- Кроме того, Минерва, вы не могли не заметить, что мистер Визерхофф плохо относится к мистеру и мисс Уизли и настроил против них многих ребят с факультета. А ведь если бы он был предан Свету, он бы предпочел с ними подружиться и разорвать дружбу со слизеринцами. Не так ли?
И, хотя преподавательница трансфигурации справедливо полагала, что формально Визерхофф может общаться, с кем сам пожелает, что-то ей упорно подсказывало, что ответить на риторический вопрос своего начальника она может лишь единственно правильным образом. Женщина, чуть дрогнув, кивнула в ответ.
- Мистер и мисс Уизли – очень хорошие ребята, и очень жаль, что из-за пропаганды мистера Визерхоффа многие товарищи по факультету стали плохо к ним относиться. И тот факт, что он оставил окаменевшего мистера Уизли лежать после дуэли, совершенно беспричинной, кстати, в таком состоянии, пока мистер Поттер не вспомнил нужное заклинание, говорит сам за себя, а я очень редко ошибаюсь, — с чувством собственной важности проговорил Дамблдор, закинув в рот очередную лимонную дольку. – Кроме того, Минерва, я думаю, вы прекрасно понимаете, что подобная ситуация может стать причиной разлада в Ордене Феникса, что будет только на руку нашим врагам. В это, лишь кажущееся спокойным время долг должен быть выше личных предпочтений, а единство – залогом победы. Советую вам внимательно подумать над моими словами.
Оба преподавателя трансфигурации, бывший и нынешний, осушили чашки, которые тут же исчезли, едва коснувшись стола. Повисло тяжелое и неловкое молчание. МакГонагалл чувствовала себя запутавшейся и пристыженной, а Дамблдор смотрел на нее с ласковым укором, взгляд его, каким обычно смотрят родители на своих повзрослевших и потому своевольничающих детей, как бы говорил: “Я же вам помочь хочу, научить, как надо правильно жить, а вы меня не слушаетесь”.
- Спасибо за совет и предупреждение, Альбус, — ответила декан Гриффиндора, вновь вернув себе самообладание, и встала из-за стола. – Мне пора вернуться к моим обязанностям декана.
- Удачи, Минерва, — уставшим голосом проговорил директор, откинувшись на спинку стула и сложив руки на животе: слишком многие вещи не давали ему покоя в последнее время.
Профессор МакГонагалл вышла от директора в крайне удрученном настроении. Альбус очень вовремя напомнил ей об исходящей от Визерхоффа и прочих иностранцах угрозе. А о его отношениях с Уизли и, правда, стоило задуматься. “Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты есть”, — гласит старая народная мудрость, и Минерва решила проанализировать обстоятельства, используя ее, как основу. Итак, мистер Уизерхофф дружит с мистером Лонгоботтомом, в ссоре с Уизли. Невилл почти всегда поддерживает Лотара. Сам же Невилл характеризует Лотара как “умного, справедливого и последовательного человека и хорошего учителя”. Отношения с мисс Грейнджер носят чисто деловой характер, они действительно прекрасно справляются вдвоем с обязанностями старост, однако вне учебы и старостата между ними постоянно возникают конфликты, ибо мисс Грейнджер, естественно, поддерживает своих друзей. С мистером Поттером отношения нейтральные, можно сказать, они отсутствуют, ибо оба мальчика практически не общаются друг с другом. Оливер Брок, магглорожденный, пятый курс – дружба, скорее, поверхностная, как и Невилл, чаще всего он просто соглашается с Уизерхоффом. Элиза Миллер, с Хаффлпаффа, невеста – без комментариев, он, как истинный джентльмен, будет стоять горой за нее, из-за чего, собственно, и вызвал мистера Уизли на дуэль. По словам Помоны, тихая, скромная, добрая и очень старательная девочка, однако всем прекрасно известно, насколько обманчивой бывает внешность. Карл Шенбрюнн, Слизерин – уже подозрительно. Подобно мистеру Поттеру и мистеру Уизли, подружились, когда стали вместе посещать школу магии. Мистер Шенбрюнн – холодный сдержанный, скрытный, как и все слизеринцы, отличник, в своей прежней школе имел безупречную репутацию. Однако тот факт, что он хорошо общается со своей магглорожденной одноклассницей, говорит в его пользу. Генрих Бранау, Слизерин, ярый приверженец чистоты крови – уже давно ненавидят друг друга, однако их ненависть носит иной характер по сравнению с таковой в отношении мистера и мисс Уизли.
Вывод: Лотар Уизерхофф – темная лошадка, и за ним действительно стоит присмотреть, чтобы знать, чего он именно добивается. Желательно, чтобы это были мальчики с его курса. Среди гриффиндорцев на эту роль идеально подходили Дин Томас и Симус Финниган – среди своих одноклассников они были наиболее неприметными и находились в нейтральных отношениях и с Визерхоффом, и с Уизли, так что можно было надеяться на их объективность. В качестве причины подобной слежки МакГонагалл объяснила, что кто-то из иностранных студентов шпионит в пользу Того-кого-нельзя-называть, и надо вычислить, кто это, а историю с Питером Питтегрю знали многие. Аргументы декана не вызвали у парней возражений, и они приступили к своему заданию, хотя ради этого им пришлось подстроиться под расписание немца. Однако, ничего крамольного, кроме постоянных перепалок с Уизли, редких вспышек гнева и диалогов на немецком с друзьями, на Визерхоффа так и не удалось найти, а в его рассказах о культуре и традициях волшебного мира не заметили никакой пропаганды, скорее, это был более живой и интересный пересказ лекций профессора Биннса, на которых большинство студентов просто спали.
Минерва терялась в догадках, ибо вся вина мистера Уизерхоффа заключалась лишь в том, что он сильно не ладит с Уизли, но ведь не мог же Альбус его просто так оговорить? — Не мог. Наверное, он увидел в Уизерхоффе что-то, что в упор не замечают ни его одноклассники, ни учителя – на то он и есть величайший и мудрейший волшебник столетия. И Минерва вспомнила… более пятидесяти лет назад в Хогвартсе учился один юноша, внешне хорош собой и вежлив, староста и лучший ученик, которого, казалось, не возможно было заподозрить в каком-либо злодеянии, но уже он был самым настоящим монстром, каких еще не знала история… Женщина поежилась от холода, плотнее запахнув свою длинную бархатную мантию, и дело было вовсе не в сквозняках, гулявшим по ночным коридорам Хогвартса. Она не хотела, она боялась верить… Она просто хотела видеть в Лотаре Визерхоффе всего лишь примерного ученика и старосту факультета, как, например, мисс Грейнджер, а не очередного Тома Марволо Риддла или Гриндевальда, однако заботливо посеянное в ее разуме зерно сомнений уже дало корни, и подозрения не отпускали ее ни на минуту, заставляя Минерву МакГонагалл вновь и вновь прокручивать у себя в голове события времен ее учебы в Хогвартсе и искать сходство между ярким и импульсивным молодым аристократом с активной гражданской позицией и юным, источавшим холод и тьму Риддлом, уже превратившимся в бездушного и хладнокровного убийцу.
Сообщение отредактировал triphenylphosphine - Понедельник, 12.12.2011, 02:12
Дата: Понедельник, 12.12.2011, 01:36 | Сообщение # 167
Четверокурсник
Статус: Offline
Группа: Всезнайка
На сайте с: 25.02.2011
Сообщений:400
* * *
Мда-а… вечно приходится все делать самой… — недовольно подумала Джинни, пробравшись в комнату мальчиков седьмого курса под Дезиллюминационным заклятием. Можно было, конечно, воспользоваться мантией-невидимкой Гарри, но он обязательно заинтересовался бы, для чего. Проверила: “Homines revelo” – никого. Отлично. Джинни сегодня специально сказалась больной на гербологии – Спраут слишком добрая и слишком заботливая, чтобы допустить, что ученики могут врать. Вот очередное доказательство хаффлпаффской тупости.
Девушка подошла к постели своего брата, перевернула подушки, откинула одеяло – как назло, волос ее брата нигде не было. Мордредов Уизерхофф заставлял всех соседей по комнате в обязательном порядке заправлять за собой постели, что юной мисс Уизли было совершенно не на руку. Может быть, стоит поискать на полу? Вчера ее братец опять подрался с этим уродом Уизерхоффом. Главное только не напороться на шерсть Косолапа, который в последнее время повадился заходить в спальню мальчиков.
Джинни уже порядком достали вечные жалобы ее брата и его неприятные, откровенные расспросы про то, как у них все вышло у Гарри. Да очень просто – после того, как Гарри сделал ей предложение, отвела его к себе в комнату, чтобы “кое-что показать”, а дальше побольше кокетства, настойчивости и инициативы со своей стороны, и парень уже не в силах противостоять своим инстинктам. Немного повстречавшись с Невиллом на третьем курсе, с Майклом Корнером – на четвертом и Дином Томасом на пятом, хотя ни с кем из них отношения не заходили так далеко, как с Гарри, юная мисс Уизли убедилась, что все парни, в сущности, одинаковы, особенно когда речь заходит об удовлетворении мужского начала, однако ей нужен только один – Гарри Поттер, герой и Избранный, о котором она грезила еще с детства и, наконец, была вознаграждена. Джинни Уизли нисколько не сомневалась в своей любви к Гарри Поттеру, однако не испытывала ни малейших угрызений совести оттого, что эта любовь удовлетворяла некоторые ее корыстные мотивы.
Не смотря на то, что происходила она из магглолюбской семьи Уизли, Джинни все-таки была чистокровной волшебницей, а потому, в отличие от своей подруги магглорожденной отличницы Грейнджер, прекрасно знала, кто есть кто в магическом мире, и что следует делать для того, чтобы обеспечить себе комфортную жизнь в будущем. Итак, правило № 1: этим миром правят мужчины, а потому нужно выбрать себе такого, который бы любил ее и во всем ей угождал, который имел бы высокое положение и добрую славу в обществе, и Гарри Поттер прекрасно удовлетворял всем этим критериям. Правило № 2: мужчина не имеет права расторгнуть помолвку, если после ее заключения он успел лишить невесту девственности, а сама невеста происходит из чистокровной семьи – это приравнивается к оскорблению рода, и родственники брошенной невесты дружно мстят обидчику, как именно, мисс Уизли была не в курсе, но слышала, что незадачливого жениха могут и убить – “кровь за кровь”. Этот пункт тоже выполнен, а Гарри, который так хотел иметь семью, ни за что не бросит ее. Правило № 3: первого ребенка нельзя изгнать – это символ новой жизни, продолжения рода. Нарушение этого правила карается каким-то жутким проклятьем для всей семьи, а мамаша-убийца делается бесплодной. Конечно, Джинни не была уверена, что 16 лет – это подходящий возраст для того, чтобы заводить детей, когда еще хочется во всю гулять и веселиться, наслаждаться свободой, поэтому она и принимала контрацептивное зелье, купленное в свое время у Ромильды Вейн, мать которой специализировалась на подобном товаре. Но, рассуждала младшая Уизли, девушке хватит и уровня СОВ – даже если она в дальнейшем захочет стать профессиональной квиддичисткой, этого будет достаточно, и вообще, в школе она сидит только из-за Гарри. И если она вдруг забеременеет, то незамедлительно состоится свадьба (правило № 4), а у Гарри денег больше, чем достаточно, чтобы нанять пару помощниц и обеспечить ее и ребенка всем необходимым. Мало того, была уверена девушка, он будет только рад.
Так, с ней и Гарри разобрались, а что у нас там с Роном и Гермионой? Понятно, ее братец уже достиг того возраста, когда “хочу” затмевает все остальные желания и инстинкты, к тому же, это основная черта рода Уизли – достаточно вспомнить, сколько у них в семье детей. Девушка недовольно хмыкнула, вытаскивая из мягкого ворсистого ковра короткие рыжие волосы. Интересно, это ее брата или этого упыря Уизерхоффа? Придирчиво оглядела со всех сторон, поднесла к свету – а Мерлин знает, главное, чтобы никто не догадался, что она устроила всю эту авантюру – и сунула в заранее припасенный мешочек. А Грейнджер? – Полная дура в том, что нельзя выучить по учебникам! Джинни помнила, как года два назад Гермиона, как старшая подруга, давала ей советы, как справиться с безответной любовью к Гарри. Тогда она их вычитала в своих маггловских книжках для психов. Дура! – Джинни лукаво улыбалась, испытывая внутреннее превосходство над подругой: Гермиона, когда-то дававшая ей советы, теперь не может справиться со своими проблемами в личной жизни, в то время как она, Джинни Уизли, будучи почти на два года младше ее, уже почти состоялась как женщина.
Насобирав достаточное, по ее мнению, количество волос, Джинни быстро покинула комнату мальчиков – и очень вовремя, ибо туда забрел Невилл, в очередной раз потерявший свою жабу.
И почему все мужчины, как дети?! Что Гарри, что Рон! Ладно Гарри, он у нас скромник, до сих пор краснеет, когда видит ее голой. Но Рон – мог бы особо не церемониться и просто один раз хорошенько отъездить Грейнджер – и успокоился бы, наконец, перестав приставать к ней с Гарри, и Гермиона перестала бы причитать, что еще не готова, а заодно узнала бы, какое это удовольствие.
Зелье настаивалось в небольшом чугунном котелке на чердаке Гриффиндорской башни. Надежней было бы варить его в выручай-комнате, но она все-таки далековато находится, а юная мисс Уизли не хотела вызвать подозрений у Гарри или Рона. Здесь холодно и неуютно, гуляют сквозняки, а от количества скопившейся за многие десятилетия пыли хочется кашлять. Но разве может все это остановить истинную гриффиндорку и дочь клана Уизли? И вообще, все дети в семье Уизли обладали какими-нибудь талантами: Билл был силен в рунах, нумерологии и чарах; Чарли, помимо того, что прекрасно управлялся с драконами, неплохо разбирался в травах и зельях; близнецы Фред и Джордж – прирожденные дельцы, зельевары и трансфигурационисты; удавались зелья и самой Джинни – на уроках у Снейпа она без особых усилий могла получить “В”, однако полагалась больше не на книги, как ее подруга Гермиона, а как близнецы – на интуицию. Только один Ронникс бесталанный родился, — с легким пренебрежением подумала девушка: хотя Рон был старше ее на год, она относилась к нему с легким снисхождением, как к эмоционально незрелой особи, которую везде нужно тыкать носом. Уж в чем Гермиона была права, так это в том, что у Ронни эмоциональный диапазон действительно, как у чайной ложки.
Джинни села по-турецки перед котлом и высыпала в вяло кипящее варево коричневого цвета горсть блестящих розовых кристаллов. Зелье тут же вспенилось, став глубокого красного цвета – то, что надо. Девушка убавила огнь и, порывшись в сумке, извлекла оттуда маленький свиток пергамента, перевязанный ярко-розовой ленточкой, и, помешивая зелье по часовой стрелке длинным прутиком, сделанным из стебля розы, принялась нараспев читать записанное на листке заклинание:
Красное, как кровь, зелье варись! Красное, как любовь, зелье варись! Чтобы деве юной от него испить — Парня молодого полюбить. Розы стебель, розовый цветок — в зелье крутится любви водоворот. Устлано ложе лепестками роз — касается губами он твоих волос. Страстная любовь вместо оков — ты будешь принадлежать ему вновь и вновь. Зелье поможет тебе полюбить, надо до дна его всего лишь испить.
Взяла пару волос, еще раз придирчиво осмотрев их против света, и, кинув в котел, завершила формулу:
Тот, кого частицу, Ты в себя с сим зельем примешь, Станет образом твоим навек. Будешь ты грезить во сне и наяву о нем, чтобы отдаться насовсем — тогда заклятие падет, но более никто другой к тебе не подойдет.
Джинни не заметила, как хищно сверкнули ее глаза, когда она произносила последние фразы – даже если у ее брата с Гермионой ничего не получится, последняя на всю жизнь будет влюблена в него — это послужит ей хорошим уроком, который нельзя выучить по книгам, но который преподносить сама жизнь. Она поймет, как ошибалась насчет Рона, не уделяя ему нужного внимания и не отвечая должным образом на его чувства.
Основу для зелья и некоторые ингредиенты, которые необходимо было добавлять на последних стадиях, гриффиндорка заранее купила у Ромильды Вейн – стоило все это немало, так что пришлось расплатиться дорогими французскими духами, которые подарил ей Гарри на день рождения, и кулоном двоюродной бабушки Лукреции, который случайно нашелся среди хлама в Норе, и который мама на ее памяти никогда не носила. Зелье требовало колдовства на каждой стадии – такое проходят только на седьмом курсе, и то со второго семестра, так что, Гермиона, я круче тебя еще и в учебе, — удовлетворенно подумала Джинни, продолжая ровно помешивать любовный напиток. Это была не простая Амортенция, ингредиенты для которой легко можно было стащить из шкафа Снейпа и приготовить за час. К тому, же Амортенцию было очень легко обнаружить – достаточно вспомнить, как Рон в прошлом году вздыхал по Ромильде, поев конфет с любовной начинкой. Это же зелье, которое наверняка являлось запрещенным, что уже было сопряжено с риском, нельзя было определить по вкусу и запаху, и действовало оно намного медленнее. Его необходимо было добавлять каждый день в еду или питье, а каждые три дня – увеличивать дозу. И так в течение двух недель – за это время вполне можно влюбиться, к тому же Гермиона страстно будет желать Рона и будет “готова”, а Рон, наконец, будет удовлетворен и перестанет вмешиваться в их с Гарри отношения.
То, что Грейнджер с самого начала учебного стала нервной и раздражительной, не заметил бы разве что слепой и глухой одновременно. Одни считали, что это из-за увеличившихся на седьмом курсе нагрузок, и у гриффиндорской заучки просто сорвало крышу. Другие – что у нее не ладится личная жизнь Уизли. На нее показывали пальцем, перешептывались у нее за спиной и втихомолку посмеивались над ее потугами изображать из себя и Уизли тандем старост. Гермиона сама замечала происходящие с ней изменения, и они ей совсем не нравились. С каждым днем ею все сильнее овладевали меланхолия и одиночество, какое-то непонятное влечение. Ей хотелось зарыться руками в эти рыжие волосы, чувствовать его страстные поцелую на груди, быть в кольце его сильных рук…
- Мисс Грейнджер, вы меня не слушаете, — строго сказала профессор МакГонагалл.
Мерлин! О чем только она думает на уроках?! Тем более на трансфигурации, ее любимом предмете!
- Простите, пожалуйста, я задумалась… — ответила девушка, вернувшись в реальность и изо всех сил стараясь унять вспыхнувший некстати румянец.
Чем лучше она понимала иллюзорность образов, странным образом возникавших в ее голове, тем сильнее и навязчивее они становились, тем больше владели разумом и телом.
- Пять баллов с Гриффиндора за невнимательность, — вынесла свой вердикт преподавательница трансфигурации и вернулась к объяснению новой темы.
Но хуже всего было на зельеварении, ибо Снейп, как известно, умел читать мысли. И он точно не стал бы задумываться, если бы ему представилась очередная возможность унизить гриффиндорскую заучку, подругу ненавистного Поттера и тупоголового Уизли.
- Вы забыли, где находитесь, мисс Грейнджер? – тихо прошелестел Снейп своим бархатным голосом, заставив Гермиону вынырнуть из своих мыслей и покраснеть до кончиков ушей.
Мерлиновы штаны! Она же чуть не испортила зелье! Если бы не Визерхофф, который хоть не был талантлив, но отличался внимательностью и педантичностью… Легкое касание руки одноклассника, намекнувшего, что пора добавлять следующий ингредиент, подготовкой которого как раз и занималась Гермиона, увлекло ее далеко-далеко от мрачных подземелий, пропитанных холодом и едкими испарениями. Нарезанные кубиками корневища неуклюже полетели вниз, когда Грейнджер расслабила руки. Визерхофф едва успел остановить их у самого пола с помощью “AlatumLeviosum” и, на всякий случай очистив от пыли, кинул в котел.
- Мистер Визерхофф, вам повезло, что данное зелье нечувствительно к магии, — менторским тоном произнес слизеринский профессор, остановившись у их с Грейнджер котла. – Большинство зелий не выдерживают столь грубых и неосторожных методов приготовления.
- Да, сэр, — подчеркнуто вежливо ответил Лотар, помешивая зелье в котле: он еще неделю назад усвоил, что с Мастером зелий лучше не спорить.
- Десять баллов с Гриффиндора за неосмотрительность. Ах да, мисс Грейнджер, — голос Снейпа вновь стал ядовитым и шелковистым одновременно, — очевидно, для вас, лучшей ученицы Хогвартса, намного важнее досмотреть очередную грезу о любви с участием вашего рыжего возлюбленного, чем правильно сварить зелье.
Если Лотар, как ни в чем не бывало, продолжил методично помешивать зелье по часовой стрелке, сосредоточившись на подсчете числа оборотов и изменении консистенции, то Гермиона стояла, как вкопанная, едва удерживая себя от того, чтобы не сорваться, а кровь так и приливала к ее щекам. Наверное, еще никогда в жизни она не чувствовала себя так глупо и мерзко, как в этот раз. Некоторые из слизеринцев злорадно захихикали, другие смотрели снисходительно, третьи, к которым присоединились студенты Равенкло и Хаффлпаффа – скептически, мрачно ожидая конца этой трагикомедии. И вообще, зелья надо было варить!
- Мне даже страшно предположить, чем заняты мысли ваших менее умных одноклассников с Гриффиндора, — продолжил тем временем Снейп свою тираду. — Считайте ваш урок на сегодня оконченным, мисс Грейнджер. Минус двадцать баллов за невнимательность и “Тролль” за сегодняшнее зелье, — казалось, он получал истинное удовольствие, снимая баллы с гриффиндорцам и радуясь их неудачам. — И сочинение длиною два фута, в котором вы подробно должны изложить влияние концентрации сознания и мыслеобразов на успех приготовления зелий. Все, свободны!
Гриффиндорка тут же сжалась под пронизывающим насквозь колючим взглядом профессора и принялась дрожащими руками собирать вещи. Первый “Тролль” – позорище! И ведь ей совершенно не дали доварить зелье! Почему мир так несправедлив?! Схватив сумку, девушка выбежала из класса, громко хлопнув дверью, а сидевшие за последними партами ученики успели услышать сдавленные рыдания.
Друзья из всех сил пытались развлечь Гермиону, заставляли отвлечься от грустных мыслей, ведь Снейп – это Снейп, мерзкая летучая мышь, что с него можно взять? Но она лишь только огрызалась. Рон, хотя она по-прежнему поддерживала с ним “роман с обязательствами” и каждый вечер позволяла целовать и тискать себя, вызывал у нее какое-то странное отвращение. После встречи с ним хотелось тут же принять душ и почистить зубы. Гермионой овладело какое-то непонятное чувство: раньше она гораздо терпимее относилась к недостаткам своего тогда еще друга, а теперь словно сама выискивает их — и целуется он слюняво, и синяки остаются на теле после его ласк, и много еще чего – надо ж было как-то объяснить самой себе, почему ей так противна физическая близость с Уизли. Визерхоффа, если обязанности старосты не требовали находиться рядом с ним, она старалась демонстративно избегать, садясь как можно дальше от него. С одной стороны, ей не хотелось давать Рону лишний повод для ревности, с другой, она переживала, что все ее глупые, беспричинные чувства и эмоции написаны у нее на лице, и Лотар просто над ней посмеется.
Своими проблемами Гермиона решила в итоге поделиться с Джинни – как “женщина с женщиной”, тем более Джинни имеет больше опыта в отношениях и лучше разбирается в парнях, что у них на уме.
- Герм, кажется, ты влюбилась, — с умным видом поставила “диагноз” рыжая, намазывая масло на хлеб.
Староста намеренно не стала описывать подруге все подробности своих видений и связанные с ними ощущения, чтобы не вызвать вспышку гнева и ревности. Ей нужно было просто узнать, что с ними делать, и как от них избавиться.
- Влюбилась? – удивилась сбитая с толку Гермиона.
- Да, — совершенно будничным тоном ответила Джинни, откусив бутерброд и запив его тыквенным соком. – Разве не о любви ты мечтала весь прошлый год?
Тут Гермиона окончательно растерялась: она рассказывала Джинни о некоем абстрактном парне, называя его только “он”, а Джинни явно намекает на Рона, хотя Гермиона точно знает, что это не Рон.
- У меня с Гарри тоже так было, когда я поняла, что именно надо сделать, чтобы доставить удовольствие нам обоим. Так что и ты попробуй. Не бойся рассказать ему, что бы ты хотела – между партнерами должно быть доверие.
Дотронувшись до руки Гермионы и слегка похлопав ее по костяшкам пальцев, точно старшая и более опытная подруга, Джинни встала из-за стола и, прервав очередную беседу Гарри и Рона о квиддиче аргументом “Еще наговоритесь!”, уволокла очкарика за собой. Целоваться, — догадалась Грейнджер, — они убегают каждую перемену в какой-нибудь укромный уголок, а потом Гарри едва не опаздывает на урок, возбужденный, запыхавшийся, с полной кашей в голове и пеленой розовых грез перед глазами. Почему-то ей стало мерзко от этих мыслей, вдобавок, она считала это просто неразумным, но решилась попробовать – счастье того стоит.
Рон был только рад подобной инициативе, проявляемой его девушкой, однако не стал от этого более деликатным или терпеливым. Он лишь быстро получал свое и в таком количестве, как ему хотелось, оставляя лежавшую пластом Гермиону наводить порядок после их “свидания”. Учеба потеряла для нее прежний смысл, оценки, хотя продолжали держаться на высоком уровне, стали немного ниже, а письменные работы не были уже столь глубокими и вдумчивыми, как раньше, и носили явный характер “лишь бы отделаться”. Учителя неодобрительно качали головами, и замечания МакГонагалл и Снейпа не были для гриффиндорской старосты единственными, однако волновали ее все меньше и меньше. Учеба еще успеется, — рассуждала Грейнджер вслед за младшей Уизли, — а вот свое счастье упустить нельзя, — и потому изо всех сил старалась подобрать “ключик” к своему парню – ведь она была уверена в том, что именно она что-то неправильно делает, раз ей не нравится. К тому же, это была хоть какая-то возможность отвлечься от навязчивых образов, которые ни в какую не желали уходить из ее сознания и всплывали каждый раз все ярче и ярче, особенно ночью, когда она даже не пыталась контролировать свои эмоции. Не понимала Гермиона только одного: почему Визерхофф постоянно смотрит на нее с явным осуждением и разочарованием. Ему-то какое дело до нее?
Лишь Джинни Уизли удовлетворенно кивала себе под нос, незаметно добавляя в тыквенный сок своей подруги маленькие красненькие кристаллики, и наблюдая, каким затуманенным становится взгляд Гермионы, как розовеют ее щеки, как они вместе с Роном покидают Большой Зал, чтобы сплестись где-нибудь в первой попавшейся стенной нише. Шалость определенно удалась!
* * *
… Традиционно считалось, что слизеринцы коварны и амбициозны, а также хитры и изворотливы. Они никогда не совершали чего-либо без выгоды для себя, своей семьи или своего факультета. Благо и процветание своего рода и своего дома являлось для каждого из них определяющей целью, направляющей все дальнейшие действия на ее достижение. И потому юные аристократы не побрезговали взять в руки шпатели и кирпичи, не пренебрегли тяжелой и черной работой – ведь это их дом, их Alma Mater. Слизеринцы способны доказать всем, что подобные лишения не умаляют их достоинства и не разбивают их единство.
Слизеринцы подчиняются старому лютеровскому принципу “Cuius regio, huius religio” (1): они готовы были прогибаться под того, чьи родители имели большое влияние в среде аристократов или пользовались особым расположением у Темного Лорда, или кто был назначен старостой, но лишь до тех пор, пока это самое влияние существовало, их семьи были в безопасности, а дому великого Салазара Слизерина было обеспечено, если не благоденствие, то стабильность. Юные змейки не считали себя тупым стадом баранов, которому необходим пастух – это удел исключительно тупых гриффиндорцев. Каждый из них считал себя вполне самодостаточной единицей общества и действовал исключительно в своих интересах, однако никто не отменял того факта, что интересы их могут совпадать, и тогда слизеринцы действовали единым фронтом. Сила их была в единстве, а не просто в количестве, как у безрассудных львов. Это единство подчиняется определенным правилам и направлено на сохранение традиций и процветание факультета Слизерин, и горе было тому, кто эти правила смел нарушить.
Каждый вечер юные змейки с четвертого по седьмой курс должны были собирать родные стены по кирпичикам, которые скрепляли специальным раствором, который также приходилось готовить самим, благо, что не очень долго. Подземелья восстанавливали как голыми руками, так и с помощью магии. И любого, кто смел отлынивать от работы, пусть папа у него хоть трижды начальник где-нибудь в Министерстве, заставляли пропахать носом пол и угрожали подвергнуть всеобщему остракизму, как недостойного называться слизеринцем и находиться в гостиной змеиного факультета, и всякие Басингтоны и Нортоны прекрасно знали, что жаловаться декану бесполезно – ведь это отказывались потрудиться ради блага своего факультета. Не избежали подобной участи также Малфой с Паркинсон. В итоге Драко зарекомендовал себя как “хиляк, которому нельзя доверить даже простейшей работы” – настолько все у него валилось из рук, а Пэнси, которая из всех остальных слизеринцев выделялась исключительно тем, что была невестой “серебряного принца”, пришлось присоединиться к остальным девушкам, которые готовили цементирующий раствор и подавали юношам кирпичи. При этом она, на чем свет стоит, костерила ни в чем не повинного Мерлина, отжившего свой век более тысячи лет назад, когда Основатели еще родиться не успели, за то, что родители выбрали ей такого жениха-идиота.
Отвернулись от Малфоя и его верные телохранители Крэбб и Гойл, решившие предпочесть надменному трусливому хорьку общество толстушки-хохотушки Миллисенты Буллстоуд. Драко мог помыкать ими, когда был королем Слизерина, но сейчас, когда его авторитет на факультете не больше, чем у домового эльфа, то зачем им-то подставляться? К тому же Винсенту и Грегори стало приятно вдруг обнаружить себя полезными в общем деле, а не просто в качестве вышибал-телохранителей, тем более что физической силы у них было хоть отбавляй. Им хорошо давалась работа, где нужно было действовать руками, а не головой, так что в скором времени они получили вполне заслуженную похвалу и от нового старосты Теодора Нотта, и от декана профессора Снейпа, чем очень гордились.
Но и на этом полоса невезений наследника древнего рода Малфоев не кончилась. Чрезмерно избалованный и трусливый, полностью лишенный самостоятельности и неприспособленный к жизни юноша, привыкший к моментальному выполнению его капризов, до сих пор не осознал, что расстановка сил изменилась не только на факультете Слизерин, но и в самом обществе в целом. Он, привыкший получать все исключительно в готовом виде, никогда не задумывался о том, что авторитет, влияние, как и деньги, нужно зарабатывать, что это перманентный процесс, и потому ему было невдомек, что отец, который едва восстановил репутацию после фиаско в Министерстве, ходит по острию ножа, и перед ним стоят гораздо более серьезные задачи, чем исполнять многочисленные прихоти своего недоросля. Сейчас был не третий курс, когда Люциус Малфой был чуть ли не правой рукой тогдашнего министра Фаджа и имел огромное влияние на Совет попечителей, а потому сумел раздуть несчастный случай на уроке до судебных разбирательств. Все слизеринцы прекрасно понимали тогда, что виноват был сам Малфой – нечего было гордую животинку Хагрида оскорблять, — однако в открытую своего одноклассника не обсуждали. К тому же, им было на руку, если бы уволили тупоголового Хагрида, который получил место преподавателя по уходу за магическими существами исключительно благодаря протекции Дамблдора, к которому у юных змеек и их родителей были свои счеты и не только как противнику Темного Лорда, т.к. именно Дамблдор, а, еще раннее, его предшественник Диппет (опять же, по подсказке своего коллеги Альбуса), активно способствовал официальным запретам на многие области магии, которые ряд чистокровных семей практиковали из поколения в поколение. И если раньше в магическом сообществе Британии, как и в любом другом обществе, расслоение осуществлялось исключительно по имущественному и социальному положению (которое, как правило, совпадало с магическим), то теперь, ко всему прочему, добавилось и разделение идеологическое, из-за которого магическая элита в глазах всего остального населения была поставлена фактически вне закона и держалась исключительно благодаря своему богатству и связям.
Теперь же у Малфоев не осталось ничего, кроме имени и денег, а Люциусу, попробуй он протащить через какой-нибудь отдел Министерства выгодное ему решение, тут же напомнили бы его послужной список, и потому капризы сына-недоросля имели для него самое последнее значение. Сам же Драко мог сколько угодно изображать из себя принца, но в действительности им уже не считался, и ему быстро напомнили об этом, стоило ему подвести свой факультет, когда вначале он не смог самостоятельно собрать всех эвакуировавшихся учеников в гостиной организовать наведение порядка после недавнего землетрясения, так что за него все вынужден был сделать Нотт, а после, когда он не смог доказать, что является достойным сыном своего дома. Довершили полосу неудач лишение значка старосты, который торжественно, при всем факультете передали Теодору Нотту за “проявленные им организаторские способности, лидерские качества и работу во благо факультета благородного Салазара Слизерина”, и пришедшее вслед за тем письмо от отца, на правах Главы Рода лишившего его за “недостойное поведение” всех наличных средств, так что теперь юноше с грустью для себя осознавать и смириться, что ему после Хогвартса придется самому зарабатывать себе на жизнь, как какому-то грязнокровке. Кроме того, с ним стали общаться как с ничего не знающим и не умеющим первокурсником Хаффлпаффа, что еще больше выводило из себя юного наследника древнего рода. Мир вокруг казался настолько несправедливым, что от безысходности хотелось выть и лезть на стену!
Что же касается Бранау, то, стоило ему как-то раз заявить, что “таскать камни – это работа для презренных магглов”, как все слизеринцы во главе с Ноттом тут же направили на него свои волшебные палочки и быстро поставили перед фактом, что либо он наравне со всеми принимает участие в ремонте подземелий, либо навсегда теряет право на общество достойных людей. Утечка информации произошла как бы случайно, ибо никто даже и не думал искать компромат на студента, которого одарил своей милостью сам Темный Лорд, вот только юные змейки очень быстро узнали, их родные подземелья разрушил ни кто иной, как Генрих Готфрид фон Бранау, а не грязнокровка Кайнер, на которую первоначально сваливала вину Паркинсон: следы арканической магии говорили сами за себя. И потому слизеринцы, хотя не смели напрямую предъявлять претензии ставленнику Темного Лорда, не особо пытались скрывать свое враждебное к нему отношение. Бранау был вынужден отступить: одно дело – мучить горстку жалких беспомощных магглов, другое — в одиночку противостоять группе вооруженных аристократов, имевших естественное магическое право защищать территорию, которую они формально считают своим домом, право, которое он нарушил столь безжалостным образом, не задумываясь о последствиях и движимый лишь единственной целью – убить. Однако, в отличие от слизняков Малфоя и Паркинсон, он не собирался унижаться и таскать камни или месить цемент, его собираются проигнорировать – отлично, он будет игнорировать их. И он еще посмотрит, как будет говорить Нотт на приеме у Темного Лорда. Бранау злорадно ухмыльнулся – Темный Лорд обязательно разрешит ему наказать зарвавшегося одноклассника, возомнившего себя невесть кем на факультете благородного Салазара Слизерина. Да… будет просто замечательно, если Нотту дадут задание убить грязнокровку, а он, Генрих фон Бранау, лично проследит за тем, чтобы приказ Темного Лорда был исполнен идеально и без проволочек, и под прицелом волшебной палочки заставит Нотта поднести тело мертвой грязнокровки к ногам Темного Лорда…
Грязнокровка… слизеринцы так или иначе были вынуждены смириться с ее существованием. Собственно, по здравом размышлении, она им несильно мешала: за пределами классных комнат вела себя тихо и незаметно, не устраивала декламации, подобно Грейнджер, соблюдала внутренний устав, зарабатывала много баллов на уроках и немало трудилась, восстанавливая подземелья после учиненного Бранау погрома. Грязнокровка приносила пользу факультету Слизерин, и это ставило ее выше предрассудков о чистоте крови. Она была умной и сильной ведьмой. На нее прекратил охоту Бранау, ей явно покровительствовал Шенбрюнн… никто из змеек не знал, была она его наложницей или нет, однако было видно, что держал он при себе ее не просто для развлечений, но общался вполне на равных, что уже давало змейкам повод относиться к Кайнер, если не с уважением, то, хотя бы, без ненависти. В большинстве случаев ее присутствие просто игнорировали, что, казалось, устраивало обе стороны.
А еще был Ассбьорн Фольквардссон, равенкловец из Дурмстранга, которого, как запомнили слизеринцы, следует бояться. Навестил он подземелья уже во вторник, как считали некоторые, для того, чтобы проверить, не обидел ли кто его драгоценную грязнокровку. Те, кто не знал его, сухо кивали в знак приветствия и возвращались к работе; Малфой и Паркинсон, которых неделю назад он принудил к позорному Непреложному Обету, вжались в стену, удостоились лишь холодного презрительного взгляда; Басингтон, Нортон и Хелви, совершенно точно уверенные, что Фольквардссон готов убить кого угодно за свою ненаглядную “фрекен Кайнер”, разбежались в разные стороны, скрывшись в темноте.
- Рад приветствовать благородного волшебника из дома Фольквардссонов в наших владениях, — произнес Теордор Нотт, отвесив гостю небольшой поклон.
Несмотря на взлохмаченные темно-каштановые волосы и перепачканную в пыли одежду, новый староста Слизерина держался гордо и с достоинством, а холодный, ровный взгляд его карих глаз и сталь в голосе выдавали в нем лидера, пользующегося заслуженным уважением, которого не так легко запугать, в отличие от хорька и труса Малфоя. Фраза, сказанная им в качестве приветствия, была всего лишь формальностью и данью приличиям и никоим образом не отражала реальное отношение говорящего.
- Взаимно, господин Нотт, — ответил Фольквардссон, также отвесив легкий поклон. – У меня к вам есть деловое предложение, господин Нотт. Если вы его примете, то сможете быстрее восстановить подземелья и вернуться ad modum vivendi consuetudinarium (2).
Слизеринцы отвлеклись от своих дел и навострили уши: они работали всего второй день, но, будучи непривыкшими к тяжелому физическому труду, готовы были лезть на стену от ноющей боли в спине, руках и ногах. А еще надо соблюдать этикет и демонстрировать, что подобные лишения и неудобства, их, как истинных леди и джентльменов, ничуть не волнуют.
- Смотря в чем оно будет заключаться, мистер Фольквардссон, — также гордо парировал Нотт, сложив руки на груди и с вызовом посмотрев на собеседника: настоящие слизеринцы никогда не соглашаются на первое попавшееся предложение, но внимательно его изучают, взвешивая все “за” и “против”.
- У каждого декана должен быть точный архитектурный план или чертежи всех помещений, принадлежащих к его факультету. Если данный план будет у вас на руках, то сможете гораздо быстрее справиться с работой, используя общие Чары Восстановления, имея перед глазами уже готовый образец.
- Хотелось бы знать, какие выгоды вы получите, если мы примем ваше предложение, мистер Фольквардссон?
Слизеринцы никогда не делали ничего без пользы для себя, и помогали другим исключительно тогда, когда это было им удобно либо результат нес в себе определенную выгоду и для них, и потому a priori распространяли данный стереотип на всех, кто, по их мнению, заслуживал хотя бы малой доли уважения.
- Не волнуйтесь, господин Нотт: свою выгоду я обязательно получу, — холодно ответил Ассбьорн.
Нотт задумался: Фольквардссону определенно нет смысла врать, ибо между Равенкло и Слизерином существует холодный нейтралитет, но не вражда. Врагов непосредственно в Слизерине у Фольквардссона нет, а вот друзья… Теодор не знал о Непреложном Обете, данном Малфоем, зато слышал, как несколько пятикурсников ходили жаловаться декану на грязнокровку Кайнер, за которую заступился переводной студент из Дурмстранга. А профессор Снейп однозначно не упустит шанс, чтобы помочь своим змейкам и избавить их от непосильной работы.
Стоявшие вокруг студенты едва заметно кивнули, как бы подтверждая свое согласие, и старосте лишь оставалось высказать окончательно решение, принятое факультетом:
- Мы считаем, что ваше предложение не лишено здравого смысла, мистер Фольквардссон.
- Я знаю это, господин Нотт, — вставил свою шпильку равенкловец.
Раздав очередные указания остальным, Теодор удалился, а Фольквардссон бросил короткий взгляд в сторону: какая-то толстая слизеринка наконец-то перестала занимать полкоридора, открыв вид на невысокую хрупкую девушку, намазывающую цементирующим раствором очередной ряд в свежей каменой кладке. На голове ее сзади была небрежно повязана косынка, чтоб не мешали длинные волосы, а мантия ее от пыли и грязи была неопределенного серо-коричневого цвета. Рядом с ней работал высокий статный юноша. Мантия его также была цвета грязи, а от красивой элегантной прически не осталось ни следа. Парень и девушка иногда тихо переговаривались между собой и, судя по всему, им не требовались лишние слова, чтобы понять друг друга. Фольквардссон почувствовал легкий укол горечи и ревности одновременно. Горечи — потому что видел, что им явно хорошо вдвоем, и подобная общая деятельность их сблизит еще сильнее, оставив ему еще меньше шансов завоевать сердце любимой девушки. К тому же Ассбьорн чувствовал, что не имеет права вмешиваться в их отношения, да и не в его правилах это было: если он действительно любит Анну, то должен способствовать ее счастью, а не разрушать его ради своих амбиций. И ревности – потому что он считал себя ничуть не хуже Шенбрюнна и имеет равное с ним право добиваться ее внимания, тем более что они с Анной идеально подходили друг другу магически.
Девушка обернулась, почувствовав на себе чужой взгляд, и посмотрела на Фольквардссон грустными глазами, как бы говоря: “Нет, пожалуйста, не надо!.. Мне не надо помогать!..” Следом за ней оторвался от работы юноша и, кивнув, пригласил поговорить. Разговор был недолгий: друзья коротко поприветствовали друг друга, после чего Ассбьорн поинтересовался, как продвигается восстановление подземелий, и рассказал о своей идее с Чарами Восстановления. Шенбрюнн и Кайнер лишь хлопнули себя по лбу, удивляясь, как они не додумались до этого сами, а Фольквардссон слегка рассмеялся уголками губ, немало тем самым смутив девушку, на щеках которой тут же вспыхнул румянец.
1) (лат.) Чье правление - того и религия.
2) (лат.) к привычному образу жизни.
Сообщение отредактировал triphenylphosphine - Понедельник, 12.12.2011, 03:55
Дата: Понедельник, 12.12.2011, 01:44 | Сообщение # 168
Четверокурсник
Статус: Offline
Группа: Всезнайка
На сайте с: 25.02.2011
Сообщений:400
Идея Фольквардссона и впрямь оказалась действенной, и с применением Чар Восстановления ремонт в подземельях стал продвигаться значительно быстрее. Обучали этому заклинанию всех старшекурсников в экстренном порядке, так, чтобы им научились пользоваться даже самые глупые и ленивые. Особенно гордились собой Крэбб и Гойл: будучи не особо одаренными от природы, они имели стойкую репутацию имбецилов не только среди учеников с других факультетов, но даже у себя в Слизерине. Теперь же им достаточно было стукнуть три раза палочками друг о дружку, после чего одновременно сотворить заклинание, чтобы все получилось. Особое же удовольствие они получали, когда к ним в подземелья заглядывали тупоголовые гриффиндорцы во главе с Роном Уизли. Здесь следует отметить, что многие львята искренне обрадовались, что змеям в кои-то веки неслабо досталось и, главное, “по заслугам”, и потому они нередко заходили “на огонек” во владения Салазара Слизерина, чтобы посмеяться над гордыми и надменными детишками богатых родителей, которые были вынуждены собирать свои подземелья обратно по камушкам голыми руками.
Большинство гриффиндорцев, как и Рон Уизли, с детства привыкли считать, что богатый – значит плохой, ибо много денег нельзя заработать честным путем, и потому искренне наслаждались видом удрученных слизеринцев, вынужденных исполнять роль каменщиков. Многие из них были магглорожденные или полукровки, очень часто из небогатых семей, и потому их социальное мировоззрение часто формировалась под воздействием стереотипов, заранее сложившихся на ало-золотом факультете, поддерживаемых книгами наподобие новой “Истории Хогвартса” или местными авторитетами, которыми, как правило, выступали немногочисленные чистокровные волшебники, обычно не имеющего за собой никакого магического наследия. Иными словами, Гриффиндор целиком и полностью состоял из легко управляемого плебса, которому нужно только “panis et circenses” (3).
По их мнению, самым справедливым финалом было бы, если б всех Пожирателей сгноили в Азкабане, их имущество конфисковали и раздали бедным, но честным и добропорядочным семьям волшебников, таким, как Уизли, а их детей, учащихся в Слизерине (а ведь кто еще может учиться в этом змеюшнике, кроме будущих Пожирателей и темных магов?), лишили бы всех привилегий и отправили бы на самые грязные работы без возможности карьерного и социального роста. И потому младший отпрыск семьи Уизли, как и некоторые его друзья (в том числе и Гермиона Грейнджер, больным местом которой было стремление к демократии и всеобщему равенству) были чрезвычайно довольны отказом Дамблдора помочь слизнякам с их ремонтом — пусть знают свое место, змеи! При этом гриффы нисколько не стеснялись в выражениях, самым безобидным из которых было “Ну что, огребли, пожирательские сынки?”, сказанное с горящими праведным гневом глазами и злорадной ухмылкой на лице. Визерхофф, новый лидер Гриффиндора, ставший таковым с подачи МакГонагалл, гонял зарвавшихся львят и без конца извинялся за них перед Ноттом, однако даже он не всегда мог уследить за ними, чтобы поставить на место.
Крэбб и Гойл специально выжидали момент, когда в подземельях собирался почти весь седьмой курс Гриффиндора, с которых их декан уже успел снять немало баллов, а также пройтись по их умственным способностям. Ждали, пока придет МакГонагалл, как всегда, чтобы спорить со Снейпом и оправдывать своих львят, после чего оба парня с задорными улыбками на своих больших круглых лицах исполнили свой фирменный трюк с ударами палочек, после чего произнесли хором, держа перед собой схему арки:
- Ex reliquiis restauro, perditum redono! (4)
И валявшиеся на полу в виде бесформенной кучи камни тут же поднялись в воздух и достроили разбитые романские колонны и арочное перекрытие между ними. Гриффиндорцы стояли, выпучив глаза, Снейп смотрел на Уизли с нескрываемым торжеством, не забыв наградить своих шкафообразных студентов дополнительными баллами “за правильное применение Чар Восстановления”, остальные слизеринцы – со злорадными ухмылками, как бы говорящими: “Знай свое место, грязь!”, МакГонагалл и Грейнджер – с осуждением и разочарованием. Сам же Рон был красный, как рак, и лишь бессильно сжимал кулаки от злости: всему седьмому курсу Хогвартса было известно, что Рон Уизли – единственный, кто за полторы недели так и не научился выполнять Чары Восстановления. МакГонагалл советовала чаще тренироваться, Грейнджер наседала с теорией, непонятно зачем приплетая туда нумерологию. Но тупицы и неучи всея Хогвартса Крэбб и Гойл, сотворившие данное заклинание на глазах у всего честного народа, это оказалось ударом ниже пояса. При этом Уизли, когда они уже покинули подземелья, продолжал негодовать на тему того, какие плохие и хитрые слизеринцы, и как жестоко унизили, и что нормальные люди так не поступают.
Тем не менее, несмотря на столь очевидные успехи и массовое применение Чар Восстановления, слизеринцам оставалось еще немало работы: разрушений хватало и на верхнем, и на нижнем уровнях, а заклятие требовало больших затрат магической энергии, поэтому в полную силу, без вреда для себя, его могли использовать лишь студенты шестого и седьмого курсов. Чем более громоздкий и сложный был объект, тем больше сил приходилось тратить на его восстановление в первозданном виде, так что после нескольких подобных заклинаний большинство студентов просто чувствовали себя овощами и имели лишь единственно желание – дотащить свое тело до кровати и уснуть. С работ, которые заканчивались фактически вместе с отбоем, змейки возвращались в к себе в гостиную весьма уставшие и потому с трудом могли сосредоточиться на выполнении домашних заданий, часто засыпая прямо за столами на книжках или же просыпая завтрак и даже начало занятий, что, естественно, не самым лучшим образом сказывалось на успеваемости. Снейп, как мог, завышал своим подопечным оценки, вытягивая даже откровенный “Тролль” на “Удовлетворительно”, щедро раздавал баллы “за труды во благо факультета Слизерин”, для пущей острастки снимал баллы с Гриффиндора по любому поводу, число которых, благодаря стараниям Визерхоффа, заметно уменьшилось. Но, как и любому другому учителю, ему было больно смотреть на то, какими сухими и слабыми стали эссе его студентов, которым чисто физически не хватало времени на чтение дополнительной литературы, как они, спросонья, делают грубые ошибки даже при варке простейших зелий, их реакция становится вялой и заторможенной, а первая часть устного ответа зачастую превращается в глубокомысленное мычание в лучших традициях идиота Поттера, который ничего лучше все равно бы не смог придумать.
Снейп не переставал жаловаться по этому поводу Дамблдору, упрашивал, чтобы для ремонта в подземельях выделили хотя бы несколько эльфов, однако Дамблдор, лучезарно улыбаясь и отправляя в рот очередную порцию своего любимого лакомства, отвечал, что слизеринцам будет полезно побывать в роли простых людей и увидеть себя со стороны, кроме того, “совместный физический труд сближает и способствует выработке дружеских отношений внутри коллектива”. Декан Слизерина едва удерживал себя оттого, чтобы не фыркнуть в ответ: его змейки и так способны объединиться, когда это необходимо, но они уж точно не станут после этого вести себя панибратски-фамильярно, как это делают гриффиндорцы. Уж Альбусу ли это не знать? К тому же, заметил директор Хогвартса, картинно разведя руками, Снейп и так сильно подыгрывает своим змейкам, так что ему грех жаловаться на низкий рейтинг вверенного ему факультета, так что все по-честному. Дамблдора, как и ожидалось, поддержала профессор МакГонагалл. Для нее это был прекрасный способ насолить вражескому факультету и вытянуть свой за счет отрыва в баллах, чем она особенно любила заниматься, проверяя письменные работы слизеринцев, качество которых, в большинстве своем, действительно оставляло желать лучшего. Что качалось профессоров Спраут и Флитвика, то они, как всегда, проявили благоразумный нейтралитет и предпочли не вмешиваться в разборки двух традиционно враждующих деканов. И, хотя подобная расстановка сил на школьном полигоне, гордо именуемом “педсовет”, была вполне ожидаемой, и было крайне глупо надеяться на то, что кто-нибудь проявит сочувствие к “факультету темных магов”, Северусу было грустно и обидно, что от Слизерина просто открестились, как от некоего чужеродного элемента, проблему которого не достойны того, чтобы их выносили на обсуждение и пытались сообща решить. Конечно, ведь это не драгоценные гриффиндорцы Поттер, Уизли и Грейнджер, а дети Пожиратедей Смерти, и потому не заслуживают ничего, кроме подобного пренебрежительного отношения, которое в итоге и подводит их к выбору конкретной стороны!
Не добились никаких поблажек и члены Совета попечителей, дети которых учились в Слизерине. Дамблдор привел им те же аргументы, что и Снейпу, еще больше уверив их в своей репутации магглолюбца и предателя древних магических традиций. Когда же родители предложили внести пожертвования на счет реставрации всего Хогвартса, а не только подземелий, директор Хогвартса смерил их презрительным и колючим взглядом голубых глаз и твердым, совершенно не характерным для столетнего старика голосом, ответил, что он, великий Альбус Дамблдор, никогда не опустится до того, чтобы принимать взятки у Пожирателей и прочих личностей, лояльных Вольдеморту (при упоминании имени темнейшего волшебника столетия личности тут же вздрогнули и отступили назад, чем очень позабавили Дамблдора). И, добавил глава Ордена Феникса, пусть не обижаются, но он привык называть вещи своими именами, и, сделав по-детски наивное лицо, запустил в рот очередную лимонную дольку, а вторую кинул ловко поймавшему ее Фоуксу, показывая тем самым, что господа попечители вольны идти.
Кроме того, перед деканом Слизерина, как ответственным за благополучие и успеваемость вверенных ему учеников, стояла такая немаловажная проблема, как Генрих фон Бранау, который, в отличие от своих одноклассников, посещал слишком мало предметов и потому имел немалый избыток свободного времени. Снейп едва ли не содроганием вспоминал недавнее собрание у Темного Лорда. Согласно личному делу, Генрих Готфрид фон Бранау, надеявшийся в дальнейшем сделать карьеру политика, углубленно изучал историю магии, политологию, экономику магического мира и теорию магии. Мерлин! В Хогвартсе уже и позабыли, что такое гуманитарное образование! А один Биннс, который в принципе не ведет спецкурсы, не сумеет загрузить Бранау домашними работами так, чтобы у него чисто физически не оставалось времени на осуществление своих коварных и одновременно сумасшедших планов.
Бранау поставил себе четкую задачу по одному поубивать всех магглорожденных в Хогвартсе, и Темному Лорду очень понравилась эта идея. “… мистеру фон Бранау следует понять, что ему невыгодно совершать убийство в стенах Хогвартса… ведь в убийстве магглорожденной стали бы a priori подозревать членов нашей организации”? – прикрытие этой неблагодарной сучки Кайнер едва не стоило ему тогда раскрытия и жизни, а данные слова в тот момент показались лучшими демотиваторами для Бранау, тем более что с ними согласился сам Лорд Судеб. Но теперь, прокрутив несколько раз у себя в голове этот диалог, Северус неожиданно понял, что сам оставил немалую лазейку для действий немца. Сыворотку Правды можно “обмануть”, если заранее принять антидот или же мастерски владеть окклюменцией, а на “Priore Incantatum” и подавно не покажет ничего стоящего.
Необходимо устроить все так, чтобы Бранау ни в коем случае не оставался один и воспринимал все как некое естественное стечение обстоятельств – Мастер зелий уже убедился, что молодой аристократ мыслит слишком узко и прямолинейно и не склонен искать в окружающей его действительности скрытый смысл. Вариант с принудительными работами по восстановлению подземелий Снейп отмел практически сразу: среди змеек просочился слух, что именно Бранау причастен к разрушениям в их владениях, а спор в коридоре по поводу того, роняет ли достоинство чистокровного волшебника черный маггловский труд, едва не переросли в вооруженное столкновение, в котором Бранау оказался бы фактически один против всего факультета. Назначить же отработку сам Снейп не мог: официально юный наследник древнего рода не был причастен к разрушению в подземельях, а также не попадался на открытых нарушениях правил. Значит, нужно организовать все так, чтобы он их нарушил, причем при свидетелях.
Пришлось подождать, пока Бранау окажется не очень далеко от других учителей, но так, чтобы его не сразу было заметно, затем сделать простое ментальное внушение двум попавшимся под руку магглорожденным мальчишкам с Хаффлпаффа. Пока барсуки рассказывали друг другу, как провели каникулы с родителями-магглами, один из них “случайно” задел плечом высокомерного аристократа, и тот, естественно, не мог удержаться оттого, что его чести было нанесено оскорблением самым наглым образом, и маггловские выродки должны поплатиться за это. Завязалась дуэль, в которой победу предсказуемо одерживал Бранау. На шум и вопли первокурсников, которых ударило “Seco” и “Os fractum” (5), прибежали МакГонагалл и Спраут, навстречу им, из другого коридора – Снейп. Снова началось привычное выяснение отношений между деканами двух традиционно враждующих факультетов, Снейп, как мог, выгораживал своего змея, признавая, что “да, мистер фон Бранау погорячился, не рассчитал силу, но тупые хаффлпаффцы сами виноваты, что спровоцировали его”. В результате Генриху были назначены отработки с Филчем до конца месяца, на время которых его палочку конфисковывала профессор МакГонагалл, а Северус Снейп – очередную порцию угрызений совести. И дело было вовсе не в снятых с его факультета двухста баллах. Профессор успокаивал себя, сидя вечером перед камином с бутылкой Старого Огденского виски, что достигнутая цель – нейтрализация Бранау – оправдывает средства – все равно Помфри быстро вылечит все порезы и переломы, и на следующий день хаффлы покинут Больничное крыло, однако его грыз червячок сомнений: ведь те дети могли бы погибнуть, если бы МакГонагалл и Спраут не прибежали так быстро, а сам факт того, что он просто использовал ни в чем не провинившихся лично перед ним людей, вызывал отвращение к самому себе. Северус устал… устал от постоянной лжи и необходимости изображать откровенного злодея, устал пресмыкаться и угождать тем, кого он ненавидел, читая явное презрение и осуждение в глазах своих коллег, которых он все-таки уважали на чье уважение хотел бы рассчитывать. Но он знал, что не может. Нет, он ни в коем разе не считал себя “хорошим” – “хорошими” могут быть лишь полные идиоты вроде дражайшего Поттера или безвольные марионетки, которые послушно играют по чужому сценарию, не осознавая этого. Однако где-то глубоко, внутри своей черной, израненной и покрытой струпьями душе он хотел хотя бы немного человеческого тепла и понимания, чтобы его воспринимали таким, какой он есть. По мере раздумывания в голове нарисовался образ русоволосой девушки с зелеными глазами. В ярких языках пламени ее волосы отливали рыжиной и беспечными кудрями развевались вокруг головы, делая ее немного похожей на Лили. Мерлин, Кайнер! – Северус шумно выдохнул, резко опустив бутылку на стоящий у кресла колченогий столик. Еще одна его ошибка. Ее необходимо просто забыть, вычеркнуть из жизни раз и навсегда…
* * *
… Ночь. Тишина. Гостиная Слизерина погружена в свой зловеще-мистический зеленоватый полумрак. Поленья в камине почти догорели, и потому становится ощутимо прохладнее. За столом неподалеку, положив головы на учебники, тихо сопят Крэбб, Гойл и Буллстоуд, а их по-детски невинные, пухлые круглые лица являют весьма странный контраст с их грузными, неповоротливыми телами. Слева от них, развалившись в кресле и закинув ноги на стол, спит Забини, лицо его спрятано под раскрытой книгой. Нотт, как и сестры Гринграсс, до этого сидевшие, традиционно обладившись множеством книг и пергаментов, и мужественно боровшиеся со сном, уже ушли в свои спальни.
Шенбрюнн не помнил, сколько он проспал, но, очевидно, достаточно долго, чтобы гостиная змеиного факультета успела опустеть. А ведь они только в одиннадцать часов только сели за уроки: слизеринцы, как по звонку, заканчивали работать в десять вечера и возвращались в общежития, после чего немало времени тратили на приведение себя в порядок, дабы соответствовать своему положению в обществе и в школе. Сидевшая рядом с ним Кайнер все еще спала на учебнике по истории магии, положив под голову руки. Голова ее была склонена на правый бок, лицо казалось умиротворенным, а на губах играла загадочная полуулыбка, что девушка редко позволяла себе, будучи в сознании. Карл считал неэтичным вламываться в чужое личное пространство, и потому лишь предположил, что во сне Анна гораздо слабее контролирует ментальную защиту изнутри (а она была все еще очень неопытным ментальным магом), давая пробиваться наружу истинным эмоциям, которые она испытывает в данный момент.
Девушка резко дернулась, вытащив из-под головы левую руку и ухватившись ею за край учебника, и юноша, не задумываясь, накрыл ее руку своей. Подушечки пальцев мягко поглаживали по нежной коже, а улыбка на лице Анны расцвела еще ярче. Карл улыбнулся в ответ, с нежностью посмотрев на одноклассницу. Он знал, что нравится Анне, но не испытывал по отношению к ее чувствам насмешки или раздражения – во многом потому, что они носили бескорыстный характер. Любовь ее, обычно подавляемая, граничила с безумным отчаяньем и восхищением, хождением по краю пропасти, – Карл сам все это видел, заглянув тогда, в лаборатории Снейпа, к ней в глаза, увидел силу, способную смести все на своем пути — и это вызывало еще больший интерес к ее персоне.
Неожиданно для себя Шенбрюнн обнаружил, что все реже думает об Элизе, маленьком солнышке, озаряющем счастьем все вокруг, но все больше касается мыслями мрачной и загадочной Анны Кайнер. Или это своеобразная награда за то, что однажды он пожертвовал своим счастьем ради любимой девушки? Отпустил одну, чтобы вскорости встретил другую? Нет, он не влюбился, пока еще. И не желал ее, но не отрицал, что, несмотря на все ее недостатки, она ему симпатична и как человек, и как девушка, а физический контакт доставляет удовольствие им обоим. Он был не против романтических отношений с ней и надеялся, что со временем их нынешняя шаткая дружба перерастет в нечто более серьезное и прочное, если, конечно, его родители дадут на то свое добро.
Щелчок, и комнату озарила яркая белая вспышка. Будучи в полусонном состоянии, Карл не сразу сообразил, что произошло, и еще крепче сжал пальцы Анны, которая, в свою очередь, резко дернулась и подняла голову от книги, посмотрев перед собой невидящим взором. Через пару столов заворочались Крэбб, Гойл и Буллстоуд, подняв на нарушителей спокойствия заспанные, ничего не понимающие лица.
- Давай быстрее! – этот визгливый голос мог принадлежать только Пэнси Паркинсон.
- Пошевеливайся, недоумок! – голос пониже, но более мелодичный; кажется, это была Эшли.
Послышались удаляющиеся шаги и мычание какого-то мальчишки. Когда сон окончательно прошел, а глаза Карл и Анна смогли, наконец, различить в болотной полутьме подземелий скрылись фигуры двух слизеринок и невысокого кудрявого парня. Как позже выяснилось, Паркинсон и Эшли согласились достать для Бранау компромат на Шенбрюнна, для чего задействовали гриффиндорца Колина Криви – тот постоянно носил с собой заколдованный маггловский “Polaroid”. Парнишке слегка подкорректировали память, а Бранау, получив свежие фотографии из рук одноклассниц (его, убежденного сторонника чистоты крови, в данном случае не волновало ни привлечение к делу магглорожденнорго гриффиндорца, ни использование маггловских изобретений), той же ночью отправил их фрау Фальпургии Магделене Шенбрюнн, урожденной Шварц фон Бранау.
Все это Лапина узнала на следующее утро из глумливого рассказа своих соседок, которые определенно знали, куда следует бить, ведь наследника уважаемого чистокровного рода не погладят по головке за связь с грязнокровкой, и останется Кайнер одна, без своего защитничка. Паркинсон (Эшли больше поддакивала) ради этого разыграла даже пародию в одном лице, карикатурно изображая страдания избитой и брошенной всеми грязнокровки, что Лапина невольно даже подумала, что в девочке пропадает талант актрисы, жаль только что эта профессия не подходит для родовитой юной леди, что позже и озвучила. Паркинсон надулась и побагровела от злости, но сдержала свой гнев – Непреложный Обет не давал ей напрямую оскорблять и указывать место этой маггловской выблядке – и потому, как бы между прочим, снисходительным тоном заметила, что в роду фон Бранау связавшийся с магглой или магглорожденной волшебницей должен смыть позор, который нанес своей семье, убив свою любовницу-плебейку. Да, а ведь Шенбрюнн – родственник Бранау, а род Бранау очень древний и влиятельный, так что бедняге Карлу могут не оставить выбора. Анна кивнула, как бы показывая, что она все поняла, но спектакль ее совершенно не впечатлил, и покинула дортуар. Владение окклюменцией помогало ей контролировать эмоции и сохранять внешнее спокойствие в стиле “Правда? А вы уверены? В любом случае меня не колышет”, но, стоило девушке остаться одной, как ее тут же охватывали дурные предчувствия. Она не хотела, чтобы из-за нее Карл поссорился с семьей, не хотела, чтобы из-за нее он стал убийцей.
Ей снова захотелось завернуться в свой темный кокон и исчезнуть, однако Шенбрюнн и Фольквардссон, уже зная, к чему это может привести, вовремя остановили ее. Карл в довольно резких тонах (а после случая в комнате-по-требованию он понял, что это – наиболее действенный способ заставить Кайнер внять его словам и вернуться в реальность) высказал, что не стал бы с ней общаться, и, тем более, дружить, если бы это было запрещено Правилами его Рода, а также весьма неприятно удивился тому, что такая умная девушка, как Анна Кайнер, поддается на провокации со стороны Паркинсон. Ассбьорн же, в свою очередь, сказал, что фрекен Кайнер следует полагаться, прежде всего, на логику и здравый смысл и не примерять абсолютно ко всем представителям магической аристократии британские стереотипы. Равенкловец уже успел выяснить, что большинство британских волшебников, живя в изоляции у себя на острове, совершенно не интересуются культурами других стран, причем данные причина и следствие замыкаются в цикл, и потому логично было бы предположить, что, живя в дому у Снейпа, Анна могла узнать лишь о традициях, принятых в Британском магическом сообществе, которые являются самыми строгими в Западной Европе.
Также Фольквардссон добавил, что фрекен Кайнер не должна бояться просить совета и помощи у своих друзей – их это ничуть не стеснит, ведь они сами выбрали общение с ней. Стоявший рядом Шенбрюнн с умным видом кивнул, сложив руки на груди, а на губах его играла загадочная полуулыбка. Лапина лишь скептически приподняла бровь в ответ и отступила назад: она уже давно привыкла прислушиваться к отрицательной критике, которая должна быть более объективной, в то время как положительная вызывает лишь очередной прилив себялюбия независимо от содержащегося в ней количества правды. Часто о ней хорошо отзывались друзья и знакомые по университету, но далеко не лучшим образом ее способ мышления и манеру поведения оценивали родные. А кто лучше всех знает человека, кроме членов его семьи? В своей прошлой реальности Анна была должна бабушке и маме, в этой – Снейпу, и потому у нее вызывали немалые сомнения советы в стиле “поступай, как сама считаешь правильным”, ведь следование им нарушает принцип долженствования и ведет по кривой дорожке. Ведь когда все хорошо – это неправильно, потому что в таком состоянии легко забыться, потерять бдительность и поддаться соблазнам.
- Не изображайте из себя профессора Снейпа, фрекен Кайнер: вам не идет, — заметил Фольквардссон, с чувством собственного превосходства посмотрев на девушку сверху вниз, и сделал шаг навстречу; губы его изогнулись в тонкой, едва заметной улыбке.
Фольквардссон… он не был таким красивым и аристократичным, как Шенбрюнн, не вызывал одним своим видом восхищения и желания пасть ниц, однако резкие, чуть грубоватые черты лица придавали ему мужественности. Глубоко посаженные глаза и нахмуренные брови создавали его фирменный “орлиный” взгляд исподлобья, которым он внушал страх мелкоте, а ровесникам – уважение как к серьезному и опасному противнику. В прическе его чувствовалась легкая небрежность, но не неухоженность, что вместе с непринужденной манерой держаться придавало ему своеобразное обаяние. Он являл собой воплощение силы, с которой необходимо считаться, подобно северному фьорду, о который каждую минуту разбиваются волны. А лекторский тон его, которым он часто пускался пространные рассуждения, вместе с умным и уверенным выражением лица делал его похожим на молодого преподавателя или научного сотрудника.
Анна боялась его, но не потому, что чувствовала исходящую от него опасность, но только нежность и доброту, а потому что имела какое-то странное влечение к нему, чего, по логике, не должно было быть, ведь она не любит его. Оно возникало всякий раз, стоило им встретиться взглядами, и по телу разливалась сладкая истома, хотелось, чтобы он подошел совсем близко и обнял, как тогда, в библиотеке. Карл, теперь Ассбьорн… Снейп прав – это самая обыкновенная похоть, с которой необходимо бороться, пока ей окончательно не снесло крышу.
- Но, фрекен Кайнер, может быть, вы тогда объясните, почему боитесь доверять нам с Карлом? – сказал он, взяв девушку за руку, отчего она тут же потупила взор.
Ассбьорн интерпретировал отступление Анны и ее внешний скепсис именно как боязнь – она достаточно умна, чтобы не вестись на провокации слизеринок, а также чтобы поверить Карлу на слово – уж он-то знает Кодекс своей семьи наизусть, и ему нет смысла лгать, тем более в вопросах его чести наследника Рода. Значит, должен быть некий третий авторитет, которому могло бы быть выгодно, чтобы она перестала общаться с ними. Например, профессор Снейп.
- Мы не требуем ничего от вас взамен, фрейлейн Кайнер, — добавил Карл; он по-прежнему стоял, облокотившись на стену и сложив руки на груди, — мы просто хотим вам помочь и имеем такую возможность. Но мы не сможем ничего сделать, если не будем знать ваши мотивы, которыми вы руководствуетесь в том или ином случае, если вы не пойдете к нам навстречу. Видите ли, фрейлейн Кайнер, мы не находим легилименцию здесь наиболее действенным и этически верным методом, — добавил Шенбрюнн как бы с намеком, а Фольквардссон, по-прежнему смотревший на девушку покровительственно, сверху вниз, согласно кивнул.
- Вы мне ничего не должны, — ответила Анна, посмотрев в сторону, и освободила свою руку от пальцев Ассборна, чтобы тут же перехватить другой своей рукой.
Ее выражение лица, опущенная голова и поникшие плечи выражали неуверенность в себе и собственную ущербность. Лапина относила себя к той категории людей, с которыми противно иметь дело, и потому считала, что общаться с ней других людей могут заставить только отношения долженствования. А за словами “мы же хотим тебе помочь/угодить/сделать приятное” обычно следовало “ты нам должна/ты не благодарная/да у тебя совести нет, а мы столько для тебя сделали”, даже если это сделанное было лично ей совершенно ненужно, о чем она предупреждала заранее. При этом она сама не любила помогать и угождать другим людям и делала это только тогда, когда была “должна”. Она – плохая и неблагодарная, и потому ей никто ничего не должен.
- Как и вы – нам. Это – наша добрая воля, наше собственное желание, и мы не вправе требовать что-либо от вас в ответ, потому наградой для нас в данном случае будет ваше счастье и благополучие, — снова Ассбьорн. – В таком случае, я думаю, вы можете отблагодарить нас так, как посчитаете нужным.
Слова Фольквардссона немало удивили девушку. Она сама считала, что если делаешь что-либо хорошее для другого человека, например, по любви или дружбе, то делаешь это ради самого человека, его счастья, а не для того, чтобы он тебе угодил в ответ. Если бы она посмела привести этот аргумент кому-то из близких, то ей бы тут же сказали: “Все люди рассчитывают получить в ответ любовь и благодарность, и то, что ты говоришь – просто неуважение”.
С другой стороны, решила она, рассказать немного правды о себе действительно стоит – чтобы они знали, на что рассчитывать. Начала Лапина издалека, не забыв упомянуть “свой ужасный характер”, в ответ на что парни демонстративно закатили глаза, после чего перешла к противоречию между мнениями своей матери и своих друзей, не забыв опустить подробности про университет.
- Какой смысл, по-вашему, был в том, чтобы ваши подруги лгали вам? – с нотками скепсиса спросил Шенбрюнн, который во главу угла ставил рациональность.
- Просто у меня слишком резкий, неприятный характер, я не умею адекватно воспринимать критику… поэтому им проще было соврать, польстив мне, чем сказать правду и… наткнуться в ответ на грубость, — сказала Анна, по-прежнему уткнувшись в пол и нервно теребя рукав мантии.
- Это ваше собственное мнение о себе или мнение вашей матери о вас? – на примере своего конфликта с отцом Фольквардссон прекрасно знал, как любят рисовать себе образы детей некоторые родители, особенно если находятся под влиянием неких людей или идей.
- А разве не родители знают своего ребенка лучше всех? – с вызовом спросила Кайнер.
- Нет, если родители и их дети слишком разные, как в вашем случае, — заметил Фольквардссон. – Родители хотят, чтобы дети были на них похожи, и это вполне естественно, ведь дети — это их продолжение в некотором роде. Однако родители, в силу своих чувств не всегда считаются с объективной реальностью и потому огорчаются, когда обнаруживают, что их дети вовсе не такие, какими хотели бы их видеть. И для этого детям необязательно быть “плохим” в принципе или совершить какой-либо противоправный поступок, например, нарушить Правила Рода. Достаточно просто быть другими, иметь другой характер, другое мышление. И вы, фрекен Кайнер, должны научиться отделять ваше собственное мнение от мнения вашей матери, которое не может быть здесь объективным в силу разности ваших характеров и мировосприятия.
И Лапина снова удивилась словам равенкловца, его рациональному подходу к чувствам и отношениям. Она не видела в нем ничего противоречивого лично для себя, но, понимала она, его однозначно не одобрили бы ее родные, для которых на первом месте любовь внутри семьи, а не объективность происходящего.
- Вполне вероятно, что в приведенном вами примере права была именно ваша мать, — взял слово Карл, — однако она выбрала неверные аргументы для обоснования своей позиции. Как матери и главе семьи в вашем случае, ей, естественно, хочется быть для вас авторитетом, и потому ее огорчает, что вы доверяете не ее мнению, а мнению ваших подруг. Поэтому и говорит вам, что они лгут. Для нее здесь на первом месте не объективность, а утверждение своего авторитета как матери. Да, ваш характер – не легкий и не мягкий, но вас это не делает плохой. Как верно заметил Ассбьорн, родители действительно огорчаются, когда их дети вырастают не такими, какими они хотели бы их видеть. Здесь ваша мать, на мой взгляд, просто не хочет принимать вас такой, какая вы есть, и надеется, что вы исправитесь под воздействием критики, а любое ваше возражение воспринимает как проявление вашего “дурного” характера, — ухмыльнулся парень, показывая, что сам он так не считает, — который необходимо искоренить, и неуважение к ее авторитету. Снизить самооценку и привить восприятие к отрицательной критике это поможет, что мы и наблюдаем сейчас, изменить образ мышления – нет, — Карл снова улыбнулся.
- Я все это прекрасно понимаю, — ответила Анна, согнув руки в локтях и подняв ладони кверху – она всегда так делала, когда изображала мыслительный процесс, — я прекрасно понимаю то, что вы говорите. Однако я не понимаю, как такое мнение может быть у наследников двух чистокровных родов… для которых определяющим является вроде как мнение Глав Родов.
- Всего лишь объективность, фрекен Кайнер, — ответил Фольквардссон; тон его из рассуждающе-лекторского превратился в серьезный, будто он говорил о чем-то жизненно-важном. – Главы Родов, как и наследники, и прочие члены семьи, должны в обязательном порядке подчиняться своим Кодексам. Закрепленные в них Правила призваны помочь конкретному роду укрепиться и завоевать уважение в обществе, а также запрещают действия, которые могут привести к позору или упадку рода. И задача Главы Рода – обеспечить продолжение, развитие и процветание Рода, чего невозможно достичь, опираясь исключительно на любовь между членами семьи. Глава Рода в своих решениях должен быть, прежде всего, рациональным и объективным, а не подчиняться сиюминутным желаниям, а также уметь сопротивляться давлению со стороны и отстаивать свою точку зрения. И потому в некоторых волшебных семьях, — юноша сделал особое ударение на слове “некоторых”, — предусмотрена возможность передачи титула Главы Рода со всеми полномочиями и ответственностью другому родственнику – часто это сын или брат – если текущий Глава Рода не может справляться со своими обязанностями, а его действия ведут к краху, угасанию или поглощению его рода другим.
- В любом случае, фрейлейн Кайнер, родителей необходимо уважать, но нельзя во всем полагаться на их мнение, ибо как может в последствии управлять Родом тот, кто не в состоянии принять собственное решение? – подытожил Шенбрюнн. — Здесь же вы, фрейлейн Кайнер, находитесь “сами по себе”, как вы сказали. Здесь нет вашей матери, которой вы должны демонстрировать согласие и послушание в знак уважения. Вы должны опираться, прежде всего, на собственный опыт и знания о мире, уметь оценивать адекватность предъявляемых вам требований и не бояться идти на конфликт, если эти требования – необъективны и противоречат вашим собственным установкам. Поверьте, слабых людей сразу видно, ими легко манипулировать, играя на их страхах и чувстве вины. И, я думаю, я не ошибусь, если предположу, что вы не хотите попасть в их число.
3) (лат.) хлеб и зрелища.
4) (лат.) Из остатков возрождаю, утраченное возвращаю.
5) (лат.) Сломанная кость.
Сообщение отредактировал triphenylphosphine - Понедельник, 12.12.2011, 04:05
Дата: Понедельник, 12.12.2011, 01:45 | Сообщение # 169
Четверокурсник
Статус: Offline
Группа: Всезнайка
На сайте с: 25.02.2011
Сообщений:400
Если не считать обозначенной выше “воспитательной беседы по душам”, которая имела место в комнате-по-требованию после очередного приступа депрессии, то, как сама оценивала это Анна Лапина, ее отношения с товарищами по факультету стали складываться “вполне терпимо”. Соседки по комнате не пытались сделать ей гадости, и на том спасибо. Паркинсон и Эшли она старалась по большей части игнорировать, на Буллстоуд – не обижаться. Миллисента была сама по себе доброй девочкой, однако совершенно неотягощенной умом, и потому в большинстве случаев тупо делала то же, что и все остальные, а смеяться после ехидных подколок Пэнси или Драко, который в последнее время немного приутих, была ее святая обязанность. Дафна Гринграсс же, как истинная леди и наследница голубых кровей, вела себя с Кайнер холодно и сдержанно, однако удостаивала того, чтобы поздороваться, и получала такое же холодное приветствие в ответ. Новый староста Теодор Нотт также держал с ней холодный нейтралитет, не демонстрируя ни презрение, ни расположение, однако Лапина прекрасно понимала, что так будет только до первой промашки, а пока она исправно трудится за ремонтом в подземельях и умудряется получать при этом высокие оценки на уроках, к ней нет смысла придираться. Малфой, связанный Непреложным Обетом, ее больше не задирал и старался обходить стороной, не забывая посылать в ее адрес полные ледяной ненависти взгляды. После получения письма из дома, откуда пришли явно не самые лучшие вести, он еще долго ходил поникший и больше не задевал ни ее саму, ни Золотое Трио с Гриффиндора, а следом за ним не решались на провокацию остальные слизеринцы, вернее, им теперь не было нужды подражать белому хорьку № 1. По тому же, как Малфой стал трястись теперь за свои мантии, брюки, рубашки и туфли из драконьей кожи, можно было сделать вывод, что либо его семья переживает не лучшие времена, и родители не могут позволить себе потратить лишнюю сотню галеонов на крутые шмотки для своего единственного сыночка, либо самого сыночка лишили карманных денег, ибо было за что.
Крэбб и Гойл, как и Миллисент, в сущности, оказались вполне безобидными ребятами, зато Забини не мог прожить и дня, чтобы не пустить в адрес Анны какую-нибудь пошлую шутку, от которой тут же краснели щеки и уши – как и многие слизеринцы считали ее содержанкой Шенбрюнна, только говорил об этом в открытую, за что ему доставалось от того же Шенбрюнна. Это была еще одна из причин, по которым змейки не решались связываться с грязнокровкой и, тем более, делать ей какие-либо пакости, ведь гордый Карл Шенбрюнн может жестоко отомстить, если его игрушку обидят, да и вид самой Кайнер, покручивающей у себя в руках длинную палочку с тонкой вязью рун, также внушал немалые опасения. Анна чувствовала себя весьма неуютно из-за этих слухов, особенно когда ощущала на себе осуждающие взгляды гриффиндорской старосты Грейнджер или профессора МакГонагалл и лукаво-задорные – профессора Флитвика, однако Карл убедил ее, что ей незачем стесняться чужого мнения, тем более что слухи всегда можно опровергнуть, но, казалось, он был совсем не против поддерживать эту легенду. Он всегда ходил с ней под руку по коридорам, особенно расположенным в подземельях, дабы обезопасить от якобы случайных толчков или поддевок со стороны слизеринцев и ухаживал во время трапез в Большом Зале, на зависть многим другим девушкам, в том числе с других факультетов. При этом он нередко замечал на себе мрачный, полный ревности взгляд сидевшего за равенкловским столом Ассбьорна Фольквардссона, на что отвечал изящной галантной полуулыбкой, как бы говоря: “Извини, но она со мной на факультете учится”
Что же касается Северуса Снейпа, то он вообще перестал спрашивать на своих занятиях Шенбрюнна и Кайнер, никак не комментировал их зелья и письменные работы и вообще делал вид, что их не существует, ведь они оба его предали. Впрочем, к чести профессора зельеварения следует отметить, что работы Шенбрюнна он хотя бы оценивал, причем на высший балл, в то время как девчонка не получала ничего, даже “Тролля”. Он видел немое разочарование в ее глазах, когда она просто терялась в догадках – то ли она и вправду такое ужасное эссе написала, то ли злобный Снейп просто придирается. Его практически не беспокоил тот факт, что потерял человека, который мог бы стать ему другом, ведь друзья могут быть только у всеобщих любимцев и выскочек Поттера и Блэка, но не у некрасивого и сальноволосого Мастера зелий, увлекающегося Темными Искусствами.
На уроках он, как обычно, награждал баллами любимых змеек, даже если их ответы были самыми посредственным, затем проходился по умственным способностям Поттера и Уизли, которые даже не удосужились почитать учебник перед уроком, если в их дырявых головах ничего не остается после вчерашнего вечера. Игнорировал подскакивающую на месте, тянущую руку и сверлящую его злобным взглядом Грейнджер и удостаивал ее внимания лишь тогда, когда она проваливалась в свою розовую грезу, мечтая о ласках и поцелуях своего рыжего соседа по парте, который, казалось, и вовсе не подозревал о том, что синий чулок и заучка Грейнджер пускает по нему слюни. Пройтись по поводу похотливой сущности и гормональному бреду гриффиндорской старосты (а еще лучше – выгнать с урока), и все, сидит тихо, как глаза упырей, заспиртованные в банке на третьей полке слева. Как и многие люди старшего поколения, Северус Снейп был свято убежден, что нынешняя молодежь — ужасно развращенная, и что в их годы он вел себя куда более сдержанно и не опускался до подобных мыслей.
Пару дежурных вопросов для хаффлпаффок Боунс и Миллер, приправленных ядовитым бархатным голосом и прожигающим насквозь взглядом, и девицы, даже если что-то и знают, едва могут выдать что-либо связное, в то время как настоящий зельевар должен уметь идеально контролировать себя в любых обстоятельствах. И на закуску – Ассбьорн Фольквардссон, Равенкло. Бывший студент Дурмстранга должен поплатиться за то, что посмел посягнуть на его собственность. Декан Слизерина искал любой повод, чтобы придраться к равенкловцу и больше всех остальных студентов, вместе взятых, заваливал его вопросами, на которые Фольквардссон всегда отвечал четко, с присущим ему холодным достоинством, нередко удивляя Мастера зелий, привыкшего к, по большей части, тупоголовым и совершенно нелюбознательным студентам, своими обширными познаниями в тонкой науке зельеварения. Профессор Снейп неожиданно для себя обнаружил, что третировать ненавистного Фольквардссона ему нравится даже больше, чем не менее ненавистного Поттера – тот все равно не может ничего придумать, кроме как с ненавистью смотреть на своего учителя, сжимать кулаки от злости и испортить очередное, даже самое простое зелье. Фольвардссон же, несмотря на свое заведомо подчиненное положение, явно чувствовал себя с профессором на равных, а профессор, желая, с одной стороны, вытянуть из студента побольше информации, а с другой – утопить, сам не замечал, как втягивается в увлекательную беседу о свойствах того или иного зелья, его модификациях, влиянии компонентов и условий приготовления, и возвращался в реальность лишь тогда, когда проходила почти половина урока, а большая часть студентов или спала, или слушала их диалог, открыв рты и затаив дыхание. С криком: “Записывайте!” зельевар обрушивался на своих учеников, возвращая их в реальность, после чего оставлял рецепт на доске и начинал со своей излюбленной стремительной грацией прогуливаться между котлами, ища к чему придраться, чтобы предотвратить очередной несчастный случай. Для них обоих, учителя и ученика, это превратилось в своеобразную игру: кто первым не выдержит, кто первым сдастся, и Снейп очень надеялся, что это будет Фольквардссон.
Сообщение отредактировал triphenylphosphine - Понедельник, 12.12.2011, 01:54
Драбблы и мини я писать не умею, однако глава носит в целом отрывочный характер. Описываемые события следуют в порядке упоминания, но не связаны друг с другом.
* * *
Гербология…
Занятия в школе чародейства и волшебства Хогвартс продолжали идти своим чередом. Первокурсники сжигали перья на уроках у Флитвика, неудачно скрещивая “Lumen” и “Wingardium Leviosum”, второкурсники, в попытках правильно произнести заклинание и сделать нужное движение палочкой, получали на трансфигурации фантастические гибриды различных посудин из птиц, пятикурсники и семикурсники ныли от непомерного количества занятий и домашних работ, и не проходило ни одного практикума у Снейпа, на котором бы кто-то из нерадивых студентов не расплавил бы котел, не устроил взрыв или не подкинул бы какую-нибудь гадость в и без того криво сваренное зелье своему сопернику с другого факультета.
В понедельник у всего седьмого курса состоялось первое занятие по гербологии. Малфой по дороге в теплицы разыграл целый спектакль, жалуясь своим товарищам по факультету, какой это ужас – ходить в этих ужасных холщовых мантиях и копаться в земле, как какие-то магглы. Паркинсон и Забини активно поддерживали своего одноклассника, отпуская параллельно гадкие комментарии в адрес шедших им навстречу хаффлпаффцев и гриффиндорцев, у которых только что закончился урок. А Крэбб, Гойл и Буллстоуд, как всегда, безупречно играли свои роли, изображая очередной приступ гомерического хохота. Никто из них еще не задумывался о том, что этим же вечером им придется на практике доказать, насколько они готовы постараться ради благополучия собственного факультета, и потому активно подыгрывали своему пока еще старосте и серебряному принцу. Что же касается самого Драко Малфоя, то он даже не, что всего через пару часов выставит себя перед товарищами по факультету полным трусом и слабаком, не способным даже грязнокровку на место поставить, не то, что проявить организаторские способности и твердую волю, которых у него просто не было, но которыми он должен был обладать по статусу старосты.
Однако барсукам, с ног до головы перемазанным в грязи и листьях какого-то растения, казалось, вообще не было никакого дела до злобных и ядовитых подколок змей. Они шли веселой дружной компанией, заливисто смеясь и переговариваясь между собой. Как и слизеринцы, они считали единство одним из своих главных качеств, однако, в отличие от первых, полагали его не как необходимость поддерживать статус-кво своего факультета, но как следствие открытости, искренности и привязанности, взаимовыручки. “Вместе мы – сила! Вместе мы победим!” – таков был их девиз и жизненное кредо.
Единственными, кто реагировал на глупые провокации слизеринцев, были Рон Уизли и Лаванда Браун с Гриффиндора. Посыпались взаимные оскорбления, самыми приличными из которых были “Пожирательский сынок!”, “Предатели крови!” и “Морда мопсиная!”, за ними последовало махание кулаками и ощетинивание палочками. И дело так дошло бы и до драки, если бы вовремя не вмешались Грейнджер и Визерхофф с Гриффиндора и Нотт со Слизерина. Нотт сказал своим, что декан будет недоволен ими, когда узнает, что они опоздали на урок из-за того, что устроили драку, и бросил красноречивый взгляд на враждебно смотревшую на него Грейнджер, едва удерживавшую Поттера и Уизли, точно цепных собак. Гермиона же, продолжая сверлить Малфоя и Нотта злобным взглядом, со всей силы схватила за руки своих друзей, пытаясь оттащить их назад. “Не обращайте внимания, не обращайте внимания”, — шептала она, как мантру, смотря перед собой стеклянными карими глазами. Нет, она нисколько не была трусливой, и издевки Малфоя, Паркинсон и Забини били по ней не хуже, чем по всем гриффиндорцам. Но, в отличие от большинства ее одноклассников, Гермионе Джейн Грейнджер было присуще логическое мышление, и потому для нее не составляло труда догадаться, что слизеринцы их специально провоцируют, и потому нельзя давать им повода насладиться своим триумфом. Как староста и просто очень ответственная девушка, она не хотела лишних неприятностей своему факультету, и в этом ее аргументы полностью совпадали с таковыми у Нотта. Визерхофф же, не имевший для выражения своего мнения таких препятствий, как дружба и любовь, быстро озвучил его самым недогадливым. Гнева профессора МакГонагалл львы опасались вполне справедливо – ведь она еще и баллы снимет, и отработки назначит – и потому предпочли за лучшее сложить оружие и продолжить свой путь к замку. Лишь напоследок Шенбрюнн сдержанно кивнул Визерхоффу и чуть-чуть улыбнулся Элизе: при других обстоятельствах они могли бы нормально поздороваться и поговорить, но факультеты диктовали им свои правила поведения, а давать лишний повод для сплетен и провокаций никому из них не хотелось.
Карл не участвовал в имевшем место традиционном выяснении отношении между Слизерином и Гриффиндором, предпочитая держаться в стороне вместе с Кайнер и Дафной Гринграсс. Нет, он не был трусом, он просто понимал, что его вмешательство абсолютно не нужно, тем более когда за дело взялся Лотар, а сам конфликт не затрагивал его личных интересов. И, тем не менее, ему было стыдно за своих одноклассников за то, что они, уже de-jure взрослые люди, ведут себя, как маленькие избалованные дети, привыкшие утверждаться за счет более слабых людей. Нет, Карл Шенбрюнн нисколько не считал гриффиндорцев слабыми морально или физически и прекрасно понимал, что они способны отстоять свои интересы перед внешним врагом, будь то некий самозваный Лорд или, в масштабе школы, факультет Слизерин, но полагал их уязвимыми как в контексте владения информацией социально-политического значения, так и в статусе, и в характере. Легко возбудимые, не склонные к организации и порядку, они легко ведутся на провокации слизеринцев. Они могут утверждать сколько угодно, что их не касаются предрассудки чистокровных, однако своим поведением они только доказывают обратное. Факультет, где учится больше всего маглорожденных и полукровок, по статусу которых так удобно бить. Наивность, слепая вера в авторитеты, подсознательная незащищенность — и ими уже легко управлять. А слизеринцы в большинстве своем… они просто бьют тех, у кого заранее меньше преимуществ, подобно банде не особо отягощенных умом подростков, избивающих малышню. Только вот, в отличие от этой малышни, гриффиндорцы даже не догадываются, где они заранее проигрывают противнику.
Заинтересовал также Шенбрюнна нелестный эпитет “предатель крови”, брошенный в сторону Уизли. Это был не первый раз, когда он слышал это выражение, причем в адрес рыжих друзей Поттера, и потому его заинтересовало, что же такого сотворили Уизли в прошлом. Понятие “предатель крови” не имело четкого определения и могло трактоваться в весьма широких пределах. Оно могло означать человека, нарушившего Правила Рода, или, в более узком контексте, ослушавшегося воли Главы Рода или кого-то из старших родственников, претендующих на лидерство в семье (даже если непосредственно Правила Рода не были при этом нарушены) или же преступившего магическую клятву, особенно данную при свидетелях. “Предателем крови” может стать только чистокровный волшебник, ибо, с точки зрения традиционного магического законодательства, магглорожденным, полукровкам, а также волшебникам из магически не учрежденных родов с короткой родословной просто нечего предавать. Если Уизли – действительно “предатели крови”, это объясняет и тот факт, почему их фамилия не упоминалась в сборнике “Чистокровные семейства магической Британии”, и их поведение, как утративших свое наследие и потому опустившихся до уровня обыкновенных плебеев, которым нужны только “хлеб и зрелища”.
Звон колокола, эхом разнесшись в округе, заставил немца отложить на время свои рассуждения и поспешить в теплицу следом за остальными слизеринцами и равенкловцами.
Вела гербологию профессор Спраут, декан факультета Хафллпафф. Это была старая, невысокая полная женщина с добрыми глазами. Проведя перекличку, она, как и все остальные учителя на своем первом уроке, устроила небольшой экскурс относительно планов на предстоящий семестр, после чего перешла непосредственно к теме урока. В отличие от Снейпа, который всех студентов по умолчанию считал бездарями, не способными запомнить элементарных вещей, и потому не тратил времени на объяснение теоретического материала, Спраут считала своей обязанностью вытянуть даже самых слабых студентов. Говорила она медленно и повторяла свою лекцию обычно два раза, после чего вызывала наугад учеников и просила их повторить тот или иной отрывок из ее инструкции, а также ответить на вопросы непосредственно по теме урока. Также немало внимания уделяла она правилам техники безопасности, справедливо заметив, что работа в теплицах только на первый взгляд может показаться слишком простой и скучной.
Кайнер работала Анна в тройке с Шенбрюнном и Фольквардссоном – они не спрашивали друг у друга разрешения, не сговаривались, просто подошли все вместе к одной грядке, и Лапина не пожалела, что обстоятельства сложились именно таким образом. А профессор Спраут была доброй женщиной и потому разрешала выбирать к себе в напарники кого угодно, лишь бы работа ладилась и была готова к концу урока. Сегодня они начали изучать растения, чувствительные к применению магии и эмоциональному воздействию, и потому преподавательница вскользь упомянула, что в этом семестре нелишним будет владение окклюменцией. Лапина усмехнулась про себя, однако поделилась своими мыслями с друзьями – британские волшебники дружно обозвали ментальную магию темной, и, следовательно, запрещенной ad studendum (1). Те, кто владеет ею, молчат об этом, но используют тихо и незаметно для окружающих на них самих же. Зато практически все учителя, чьи занятия хоть как-то связаны с практическим использованием волшебства, советуют овладеть хотя бы окклюменцией. Парни молча согласились с ней и вернулись к работе, взяв на себя, как более опытные ментальные маги, самую сложную и ответственную ее часть. К удивлению Анны, Ассбьорн весьма неплохо разбирался в гербологии и отлично справлялся с растениями, что в ее сознании, как правило, было интересно лишь женщинам. Как объяснил швед, в Дурмстранге, в специально отведенных теплицах, они сами выращивали будущие ингредиенты для своих зелий, так что у него несколько лет практики в этом деле. Кроме того, у них в Блигаардсхаллене также есть сад с редкими растениями, большая часть из которых используется в зельеварении.
Малфой и Паркинсон большую часть урока занимались ничегониделанием и только командовали – как это они вручную будут очищать плоды от чашелистиков, спускать яд, вынимать семена, ведь это же работа для тупых гриффиндорцев. А запрет на использование магии в этой теплице просто вгонял в тоску. В итоге Крэбб и Гойл, уже изрядно искусанные, повисли на листьях, а Буллстоуд, которая никогда не отличалась аккуратностью и щепетильностью, достались сбор и обработка плодов. Спраут оштрафовала Слизерин на целых пятьдесят баллов за “издевательство над редким и ценным растением” и отправила рябят, покрытых ранами и волдырями, в Больничное крыло.
Забини, который работал в четверке с Эшли, Гринграсс и Ноттом, на всю теплицу исполнял арию Риголетто, и надо отметить, у него был довольно приятный и сильный тенор – “росянка”, на которую было похоже растение, с которым им пришлось иметь дело на уроке, аж зааплодировала, едва не срезав под лодыжки крутившегося вокруг нее Нотта.
Падва Патил с Равенкло завела традиционные индийские напевы, в результате чего растение приняло позу лотоса и ушло в Нирвану, позволив Лизе Турпин и Мэнди Брокльхерст делать с собой что угодно. А Терри Бут начал читать законспектированную лекцию Биннса, которая вовремя оказалась у него в сумке. Однако вогнал он тем самым в сон не только сам цветок, но также своих друзей Майкла Корнера и Энтони Голдстейна, и едва не уснул сам, очнувшись лишь тогда растение сцапало его тетрадь, довольно клацнув шипованными листьями.
В целом же, гербология, или “практическая ботаника”, как ее “окрестила” Анна Лапина, также известная как Кайнер, оставила довольно бледное впечатление в ее сознании. Просто еще один трудный урок, который необходимо пережить. Как и на зельеварении, здесь также требовалась предельная осторожность и аккуратность, однако Анна никогда не любила копаться в земле и не увлекалась комнатными растениями, чтобы проявить интерес к данному предмету. А необходимость заучивать наизусть кучу несвязанных между собой названий и инструкций, которые весьма проблематично было свести в систему, и вовсе не вселяла оптимизма, грозя переполнением жесткого диска.
* * *
История магии…
На истории магии во вторник Биннс продолжил заунывно вещать о восстании гоблинов в 1914 году и дипломатической войне между волшебниками и гоблинами разных стран, начавшейся параллельно маггловской первой мировой войне. Змейки, еще державшиеся на трансфигурации, дабы не ударить в грязь лицом перед деканом вражеского факультета, теперь отсыпались после вчерашнего довольно трудного и насыщенного дня и ночи, проведенной за учебниками, чем вызвали тихие, недвумысленные смешки представителей других факультетов – весь Хогвартс уже был в курсе, что змеи теперь сами восстанавливают свои подземелья, разгромленные “горным троллем”, что стало очередной темой для подколок и провокаций. Малфой, который серебряным принцем Слизерина уже не являлся, согнувшись буквой “S”, спал в гордом одиночестве на скамье под партой. Забини, на которого навалилась Паркинсон, положил голову на плечо Эшли, которая облокотилась о ближайшую стену. Крэбб, Гойл и Буллстоуд аккурат положили головы на парты друг за другом, и теперь к привычному монотонному голосу профессора Биннса добавилось ритмичное сопение, которое, с одной стороны, немало раздражало сидевших неподалеку студентов вроде Грейнджер, Визерхоффа и Миллер, и, в то же время, медленно, но верно вгоняло в сон Уизли, Смита и Эббот. Гринграсс мило прикорнула на плече у сидевшего рядом с ней Нотта. Нотт же подумал, что Дафна достаточно красива и чистокровна и, к тому же, не глупа, так что ни его, ни ее родители не станут возражать против их брака, и, приобняв девушку за талию, отправиться в царство Морфея вслед за остальными своими товарищами по факультету.
… Анна улыбалась во сне, отчего ее лицо, освещенное падавшими из окна косыми солнечными лучами, казалось одухотворенным, преобразившимся. Словно она решила убрать внутренние блоки, державшие ее в страхе и напряжении, и позволила приятным и радостным мыслям заполнить сознание. Ассбьорн дотронулся до ее руки – такой маленькой и хрупкой, что хотелось взять ее обеими ладонями и поднести к губам – и почувствовал, как тонкие женские пальцы обхватили его руку в ответ. Ассбьорн улыбнулся и увидел, как еще шире стала улыбка на лице Анны.
… И снова утро, и косые солнечные лучи выхватывают из полумрака комнаты ее белое, улыбающееся лицо. Ее округлая грудь мерно вздымается под тонким белым кружевом ночной рубашки, опущены ресницы, а русые волосы в беспорядке разметались по белой подушке, но это ее не портит, нет. Он наклоняется над ней и нежно целует в чуть приоткрытые губы, бережно придерживая голову.
— Доброе утро, — ласково шепчет Ассбьорн.
Анна радостно улыбается и обнимает его в ответ. На ее безымянном пальце блестит серебряное кольцо…
Фольквардссон мотнул головой, загоняя вглубь сознания столь далеко идущие мысли. Ему еще предстоит завоевать доверие и симпатию Анны, и сделать это будет крайне нелегко, если рядом есть такой конкурент, как Карл Шенбрюнн, который имеет перед ним очевидные преимущества. Сам же конкурент в это время спал не менее сладко, чем возлюбленная Фольквардссоном Анна Кайнер, также положив голову на парту, и его пальцы – случайно ли – касались ее локтя.
— То есть как это – волшебники подчинились каким-то магглам? – громко возмутился Бранау, привстав со скамьи и опершись руками о парту, глаза его лихорадочно блестели.
Это была первая лекция по истории магии, которую посетил Бранау в Хогвартсе, и он уже остался недоволен, начиная тем, что предмет ведет призрак, и заканчивая тем, что Биннс слишком мало говорил о самих волшебниках, но слишком много внимания уделял магглам и гоблинам. В целом же у Генриха сложилось весьма противоречивое мнение о Хогвартсе и принятой в магической Британии системе образования. С одной стороны, его радовала практически полная безнаказанность — даже Снейп, декан факультета Слизерин, вынужденный подчиняться этому старому маразматику, не мог вставлять ему палки в колеса, и в словах его легко можно было отыскать лазейки (“… если убийство будет совершено в стенах Хогвартса…”), а белобородый директор, также известный как победитель Гриндевальда, слишком трясется за свой авторитет, чтобы позволить провести расследование, ведь это ляжет темным пятном на репутацию школы и, следовательно, на его собственную. Одна его нелепая версия с троллями чего стоит! Здесь не нужно быть гением, чтобы догадаться, что это лишь дешевая отговорка. С другой, юный наследник древнего чистокровного рода находил Хогвартскую программу крайне скудной по части гуманитарных предметов. Одна несчастная история магии, которую ведет призрак – просто ужас! И это лучшая школа чародейства и волшебства в мире?! Конечно, были еще и древние руны, но Генрих был уверен, что не узнает на этом предмете ничего интересного, поскольку его интересовали лишь ритуальные аспекты применения рун, которые в Хогвартсе относятся ad indicem scientiarum prohibitarum (2). Здесь не преподавали ни теорию магии, ни магическое законодательство, которые он изучал для подготовки в Йену. Как рассказал ему Малфой, чистокровных волшебников этому обучали в семьях — таким образом, они получали заметные преимущества перед грязнокровками. С третьей стороны, грязнокровки в Хогвартсе ну уж очень нагло себя вели, уверенные в своей исключительности и ставящие сами себя на один ранг с чистокровными, причем Бранау так и не смог определиться, кто его бесит больше: Грейнджер или Кайнер. Тихие ботаники с Равенкло или тупицы с Хаффлпаффа его мало интересовали – все равно, что муха, которая ползет по стене, кусать – не кусает, но раздражает прилично, что сразу хочется Аваду запустить. Грейнджер – зубрила и выскочка, думающая, что если она перечитала все книги из библиотеки, то знает больше всех, и наивно убежденная в том, что кому-то здесь придутся по вкусу ее дурацкие маггловские идеи. Пожалуй, если бы она не была подружкой Поттера и, следовательно, не входила бы в число директорских любимчиков (а по тому, как быстро замяли дело Гольдштейна, Бранау понял, что грязнокровки для директора являются не больше, чем просто расходным материалом, глупым стадом баранов, которыми легко управлять, держа их в блаженном неведении), ее можно было бы зажать где-нибудь в темном углу, сполна насладившись ее болью, страданиями и унижением, после чего бросить ее умирать так, чтобы никто никогда ее не нашел, — юноша не заметил, как его губы изогнулись в хищной улыбке, а глаза засветились маниакальным блеском. А Кайнер… Кайнер должна будет сполна заплатить его унижение, нужно будет только выбрать подходящее время и место… не в Хогвартсе, — Генрих отлично помнил наставление декана и Темного Лорда. Он чувствовал себя глубоко уязвленным, после того, как очнулся незадолго до рассвета в Больничном крыле, будучи не в силах поверить, что его смогла победить какая-то грязнокровка, и потому очень надеялся на то, что декан не станет уведомлять его родителей о сем позорном инциденте. К тому же, его планам мешал тот факт, что Кайнер почти все время опекали Шенбрюнн и Фольквардссон, против которых он не решился бы выступить в открытую (его младший брат Хуберт, учившийся в Дурсмстранге, рассказывал немало страшилок о суровом и мстительном Ассбьорне Фольквардссоне и некой Сольвейг Бергстрём, которых которого никто не мог победить в дуэли,), да и Кайнер, придется признать, тоже далеко небезобидна. Необходимо просто улучить момент, чтобы она осталась одна, так что не помешает стравить этих двух олухов между собой. А еще лучше будет, если они будут вынуждены наблюдать за ее мучениями, не в силах ей помочь – это будет уже самая настоящая, самая сладкая месть. В любом случае, у него еще есть время, для того, чтобы обдумать и претворить в жизнь свой план…
Резкий выпад Генриха нарушил привычное течение лекции по истории магии, заставив проснуться большую часть присутствовавших студентов, которые спросонья не до конца понимали, о чем идет речь, и потому хлопали глазами.
— Сядьте, Брайан, и не мешайте, — Биннс не изменил своей привычке путать имена студентов и проплыл мимо слизеринца, совершенно не обратив на него внимания.
Бранау хотел сказать что-нибудь едкое в стиле “Как ты посмел назвать меня, жалкий отпечаток души?!”, однако сдержался, и гнев его выдавало лишь белое, как мел, лицо, каждый мускул которого был напряжен до предела, и бледно-серые глаза, которые выдавали такую злобу, что ее хватило бы на десяток Авад и пятерку Пыточных. Ибо Генрих фон Бранау был воспитан в уважении к старшим и привык воспринимать привидений как носителей древних знаний и хранителей места. Привидение было бессильно физически и не могло пользоваться магией, для которой требовался проводник и хранилище в виде телесной оболочки, зато способно было проклясть. Последнее носило, скорее, ритуальный характер и требовало не столько магической мощи, а сколько силы воли и нацеленности на достижение определенного результата. Для этого требовался лишь интеллект, которым приведения обладали в избытке. Они не были лишены магии полностью, но сохраняли ее в некоем рассеянном виде, и потому их можно было обнаружить с помощью чар выявления остаточного магического действия.
— Вы так и не ответили на мой вопрос, профессор Биннс, — настойчивым голосом произнес Бранау.
Пусть от личных оскорблений в адрес историка-призрака он воздержался, однако никак не мог примириться с тем, что не укладывалось в его собственную парадигму мирового устройства, и потому считал это нелепой подтасовкой с целью “угодить грязи”.
– Маги не могли так низко пасть, чтобы выплачивать репарации за этих жалких магглов! Да магический мир только бы сбросил с себя оковы, если бы эти свиньи-магглы передохли бы от голода!
Теперь уже все студенты, открыв рты, со страхом в глазах смотрели в спину стоявшему в первом ряду белобрысому слизеринцу с большим количеством перстней на пальцах. От него исходили яркие эманации злобы и ненависти, он казался опасным, хотя они и не видели его лица. Намного более опасным, чем Малфой, Снейп или Тот-кого-нельзя-называть со своими Пожирателями Смерти, ибо стоял прямо перед ними. Никто не сомневался, что ему ничего не стоит взять палочку и убить всех разом – несмотря на настоятельную рекомендацию директора не разглашать об инциденте, имевшем место на прошлой неделе, почти весь седьмой курс знал, что именно Бранау проклял Голдстейна, после чего тот четыре дня провалялся в Больничном крыле, и что подлого слизеринца не отправили в Азкабан только потому, что против него не было доказательств.
Элиза подняла затравленный, виноватый взгляд на окружавших ее однокурсников — некоторые из них смотрели с явным осуждением на всю их группу. Лотар крепко сжал ее ладонь, давая понять, что всегда защитит ее, однако вид его был крайне угрюмый и мрачный. Лишь Карл Шенбрюнн отличался ледяным спокойствием, однако по лицу его было видно, что это спокойствие дается ему с большим трудом. Всем им было стыдно, что они живут в одной стране с таким фанатичным расистом и идеологом чистокровности, как Генрих фон Бранау. Кроме того, они вполне справедливо опасались, что теперь о них, как и обо всей их стране в целом будут судить исключительно по одному, причем не лучшему ее представителю, ибо в массовом сознании большинства людей история Германии ассоциировалась исключительно с нацизмом, лагерями смерти и запредельной жестокостью. Кайнер же просто уткнулась подбородком в сложенные на парте руки и отрешенно смотрела перед собой. По ее мнению, опасной была не та собака, которая много лает, а та, что кусает. А Фольквардссон, продолжая сверлить спину Бранау холодным колючим взглядом, заранее положил перед собой волшебную палочку, чтобы при необходимости быстро нейтрализовать зарвавшегося слизеринца. Единственный, кто, казалось, с полным равнодушием взирал на происходящее, был преподаватель истории магии Катберт Биннс.
— Как ты смеешь перебивать учителя?! – возмутилась Гермиона, встав с места; карие глаза ее были полны гнева, а к лицу прилила кровь. – Профессор Биннс абсолютно прав: это ваши волшебники развязали войну, значит, они же должны были выплачивать репарации странам-победительницам!
— Заткнись, гря…
Договорить Генрих так и не сумел, ибо почувствовал внутри себя холодную ноющую пустоту, а ученики впервые увидели, как призрак прошел сквозь человека. Юноша обмяк, развалившись на скамье, на которой, кроме него, больше никто не сидел, и уставился стеклянными глазами в потолок.
— Сядьте, Грайнне. Вы понятия не имеете, о чем говорите, — строго сказал преподаватель, и продолжил читать лекцию своим монотонным речитативом, рассказывая о подписании Версальского договора магглами и магами. По отдельности, разумеется.
Грейнжер же, все еще красная от гнева, почла за лучшее опуститься обратно на скамью – профессора Биннса лучше не злить. Это был первый раз, когда профессор Биннс не просто наказал студента за плохое поведение на его уроке, но и вообще проявил эмоции.
— Классно ты сделала его, Миона! – шепнул Рон Уизли, показав поднятый вверх большой палец.
Сидевший по другую сторону от нее Гарри согласно кивнул улыбнувшись. Однако каждый из мальчиков был рад за подругу по-своему: если для Гарри было важно, что ей удалось поставить на место нового слизеринского принца и показать себя истинной гриффиндоркой и поборницей справедливости, то Рону понравилось, как она отделала соотечественника этого противного Уизерофа. Действия же Биннса ребята восприняли исключительно как поддержку Гермиониной правоты, в то время как Гермиона, поймав на себе взгляд призрака, напротив, заметила явное осуждение своих действий, отчего ей стало не по себе: это была не брезгливость, с которой на нее и мальчиков смотрел обычно Снейп, а небрежная снисходительность, характерная, скорее, для самого нелюбимого директора Хогвартса Финнеаса Найджелюса Блэка, не считавшего нужным удостаивать внимания тех, кто был младше и, следовательно, не могли похвастаться умом и жизненным опытом. “Вы понятия не имеете, о чем говорите”, — вспомнились ей слова профессора. Стало неуютно, ведь ее фактически поставили перед фактом, что она сказала глупость, чего лучшая ученица Хогвартса не могла себя простить, ибо знания и соответствующие им оценки были для нее единственным способом самоутверждения в жизни. Однако, как ни старалась девушка, так не могла найти, где именно она допустила ошибку в своем высказывании.
1 (лат.) к изучению.
2 (лат.) к перечню запрещенных знаний.
Сообщение отредактировал triphenylphosphine - Среда, 28.12.2011, 01:51
По окончании урока Крэбб и Гойл увели полубесчувственного Бранау в Больничное Крыло, где он провалялся до самого вечера, окончательно для себя решив, что даже историю магии в Хогвартсе преподают ужасно, поэтому делать здесь реально нечего. С другой стороны, Хогвартс – идеальное место для претворения в жизнь идей Темного Лорда, пока они совпадают с идеями его клана, и, не маловероятно, здесь он сможет добиться большего, нежели у себя в Германии.
Никто из его старых одноклассников, приехавших вместе с ним по обмену в Шотландию, даже не подумал о том, чтобы проводить его или просто поддержать. Вместо этого Шенбрюнн, Визерхофф, Миллер, а также присоединившиеся к ним Кайнер и Фольквардссон дружной компанией направились во внутренний двор, чтобы провести оставшееся до обеда время на свежем воздухе. Дул слабый ветерок, закручивая в небольшом вихре опавшие на землю листья, а солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы осветить окруженные многочисленными постройками дворы-колодцы и подарить их обитателям немного тепла. Карл, Анна и Ассбьорн, поудобнее устроившись на балюстрадах, отделявших двор от окружавшей его крытой галереи, отрабатывали заклинания для предстоящего урока у профессора Флитвика. Данный предмет они находили для себя наиболее легким и интересным одновременно, и потому тратили минимум времени на подготовку к нему. Элиза плела себе венок из цветков бессмертника и веточек остролиста, а Лотар баловался тем, что наколдовывал птичек, которые весело щебетали, прыгая по веткам плюща, оплетшего балюстрады. Через несколько недель они исчезнут так же, как и появились – просто растворятся, став частью здешней магии, а пока пусть радуют слух.
Царившую между ними идиллию нарушило появление Грейнджер, за которой едва поспевали Поттер и Уизли: стоило девушке воодушевиться какой-либо идеей, как у нее тут же открывалось второе дыхание, и появлялись силы действовать, действовать, действовать… Грейнджер в весьма доступной форме дала понять немцам, что им должно быть безумно стыдно за свою страну, раз они, имеется в виду магическое сообщество, не хотят становиться на путь очищения и демократии, но вместо этого культивируют у себя нацистские предрассудки времен второй мировой, в результате чего на свет появляются такие особи, как Генрих Бранау. Также Гермиона предположила, что в Германии эльфы наверняка еще больше ущемлены в правах, чем в других странах. А, заметив стоявшего за Кайнер и недобро поглядывающего на нее (Гермиону) Фольквардссона, девушка тут же заявила, что виной всему их лояльное отношение к темным искусствам, которые вызывают жажду власти и превосходства над всеми остальными. Все это староста гриффиндора выпалила на одном дыхании, что никто даже не успел возразить ей. При этом она нисколько не сомневалась в своих словах, уверенная, что несет свет людям.
Для такой умной девушки, как Гермиона Грейнджер, не составило труда провести параллель между Вольдемортовским террором и Гитлеровским режимом. Она специально изучила вперед историю магии и узнала, что Гитлер устроил вторую мировую войну не без подсказки первого темного мага столетия Геллерта Гриндевальда. Гриндевальд мечтал захватить весь мир и поработить магглов, и в этом его стремления мало отличались от таковых у Бранау. А поскольку и дураку было понятно, что в одиночку он ничего не смог бы сделать, то он пошел на временные уступки и заключил соглашение с тогдашним немецким диктатором Гитлером, который обладал достаточной харизмой и жаждой власти, чтобы заставить своих подданных идти войной на остальные европейские страны. Из рассказов же Гарри о Вольдеморте, составленных на основе имевшихся у Дамблдора воспоминаний, Гермиона поняла, что Риддл, если называть вещи своими именами, еще с детства мечтал о власти, чтобы все его боялись. Поступив в Хогвартс, он стал очень быстро изучать темную магию, поняв, что это поможет ему захватить власть, а уже в шестнадцать совершил свое первое убийство, лишив жизни своего отца-маггла и его родителей. В последствии он стал еще глубже изучать темную магию, что привело его к созданию хоркруксов. Дамблдор поступил очень правильно, что распорядился убрать из библиотеки все книги по темной магии, когда стал директором.
Итого, обоими маньяками двигало стремление к власти, усиленное изучением темных искусств. И потому, если волшебники не осознают всю их пагубность, то они не смогут избавиться от своих ужасных средневековых предрассудков и построить здоровое демократическое общество, в котором на корню будет рубиться зло и несправедливость.
Стоявшие позади Грейнджер Поттер и Уизли согласно кивали, даже не задумываясь о том, как сильно напоминали в тот момент малфоевских громил Крэбба и Гойла. Лица же немецких подростков были мрачнее тучи, но вовсе не оттого, что они испытывали глубокое раскаяние за прошлое своей страны. Так, Визерхофф понимал, что если он скажет хоть слово, то не сможет себя остановить, что может плохо закончиться для Грейнджер, которая весьма раздражала его своей наивностью, и ее тупоголовых друзей. Миллер просто испугалась столь бешеного напора гриффиндорской старосты. И хотя она, как и все послевоенные поколения, осуждала идеологию нацизма, ей, тем не менее, показалось неправильным – вот так начинать практически сразу с оскорблений и тыкания носом в грязное прошлое. Кайнер мечтала послать гриффиндорцев куда подальше, однако благоразумно промолчала, решив, что ее слова вряд ли покажутся адекватными в данной ситуации. Фольквардссон также промолчал, но лишь потому, что решил, что трем наивным гриффиндорцам, которым постоянно обрабатывает мозги директор Дамблдор, просто бесполезно объяснять, что Темные искусства не являются злом сами по себе, но только лишь по соответствующему намерению их применяющего, что это часть древней и могущественной магии, которая, благодаря стараниям некоторых, печально сведена до простой зубрежки и неосмысленного махания палочкой. Они просто не примут это, ибо парадигма мышления, вложенная Дамблдором и взращенная многочисленными учебниками, авторы которых уже не имеют реального отношения к магической науке, а только протирают мантии у себя в кабинетах, просто определит это как негативную эвристику и откинет прочь. И вообще, на Грейнджер не помешало бы наложить “Silentium”, невербально.
— Да, мисс Грейнджер, — ответил Шенбрюнн за всех своих друзей, ибо из всех них обладал не только твердой волей, но и выдержанным характером, — к сожалению, на истории нашей страны действительно лежит огромное пятно позора, в назидание будущим поколениям, чего не стоит делать. Однако идеология нацизма уже давно предана осуждению, и ни мы сами, ни наши семьи, ни большая часть наших сограждан, в чем я могу быть уверен, не разделяем данные политические взгляды, которые активно проповедует, как бы ни прискорбно это звучало, наш соотечественник Генрих фон Бранау, — Карл говорил спокойно и уверенно, просто констатировал факты. — И посему, мисс Грейнджер, с вашей стороны было весьма неосмотрительно распространять ваши стереотипы на всех нас, только потому, что под них попал один из нас. Ибо, продолжая распространять данные стереотипы дальше, мы могли бы прийти к выводу, что вашей стране – я имею в виду магическую Британию – также нечем похвастать, когда вы, имея перед собой отрицательный пример в виде нас, допустили становление очередного Темного Лорда, еще более жестокого и беспощадного, чем Гриндевальд.
Гермиону немало покоробили слова немца. Она действительно опиралась лишь на стереотипы, а не собственные наблюдения (которые нередко отметала, как несоответствующие стереотипам), и потому решила, что большинство немецких волшебников рассуждает аналогично Бранау, проповедующему расовую ненависть по отношению к магглам и магглорожденным. И, тем не менее, несмотря на осознание собственной логической ошибки, ей было неприятно, как Шенбрюнн обернул собственные слова против нее самой же. Она же как лучше хотела! Научить, показать, что у них тоже есть шанс стать хорошими, и что для этого нужно сделать. Подлый змей! Взрастили они Темного Лорда, как же? Девушка хотела разразиться очередной нравоучительной тирадой, но вдруг задумалась о том, почему Том Риддл стал Вольдемортом. И тут ей стало нечего ответить, ибо, еще раз прокрутив у себя в голове рассказы Гарри о Вольдеморте, она неожиданно обнаружила, что воспитанием будущего Темного Лорда № 2 вообще никто не занимался. Не взрастили, а вырастили – как сорняк.
Рон хотел, было, кинуться на молодого аристократа, возмущенный тем, как тот нагло оскорбил их, обвинив в том, что якобы они сами способствовали появлению Того-кого-нельзя-называть, но его вовремя остановила Гермиона, аргументировав тем, что ей необходимо все обдумать. Отдувшись, Уизли с ненавистью посмотрел на Шенбрюнна, потом на Визерхоффа и встал рядом со своей девушкой, по-собственнически положив ей руку на талию, всем своим видом демонстрируя, что он здесь главный.
Гарри же стоял, хлопая глазами, и пытался переварить смысл услышанного. Он пытался найти подводные камни в словах молодого аристократа – ведь слизеринцам нельзя верить – но не мог их в упор разглядеть. Шенбрюнн говорил с Гермионой вполне вежливо, да и друзья его не смотрели на нее с ненавистью или брезгливостью, свойственным типичным слизеринцам вроде Малфоя и Паркинсон. Наверное, они действительно просто другие, и все. И, хотя Поттер не испытывал желания подружиться с кем-нибудь из них, почему-то ему не хотелось, чтобы тот же Шенбрюнн, под воздействием своих одноклассников-слизеринцев, а следом за ним и Визерхофф превратились в очередных Малфоев или Забини. При этом юноше не давала покоя фраза “вы… допустили становление очередного Темного Лорда”. Что это значит? После многочисленных погружений в Омут Памяти вместе с Дамблдором Гарри мог с уверенностью сказать, что был непосредственным свидетелем некоторых эпизодов из жизни Вольдеморта. Он знал, что детство Риддла было далеко не самым счастливым, немногим лучше, чем у него самого, но он, Гарри, не стал же таким жестоким и бессердечным, как Риддл. А Дамблдор говорил, что человека определяют не заложенные в нем качества, а сделанный им выбор. Парень даже не задумывался о том, что в отличие от Тома Риддла, его растили, причем специально, хотя знал, что на первом курсе Дамблдор намеренно позволил ему сразиться с Квирреллом, а на втором – с василиском; знал, что все время, что он жил на Тисовой, за ним приглядывала старая кошатница миссис Фигг и некоторые другие орденцы. Знал, но не придавал значения – ведь он уже сделал свой выбор и решил идти до конца, даже ценой собственной жизни.
— Если говорить по справедливости, — с чувством собственного превосходства добавил Шенбрюнн, посмотрев холодным взглядом на гриффиндорцев, — то вам, мисс Грейнджер, следовало бы сказать все это Бранау, а не нам. Хотя, для вашей же безопасности, я рекомендовал бы вам не подходить к нему близко. И запомните: слепо следовать стереотипам – не самый верный способ для того, чтобы узнать и понять человека.
На этой высокой ноте слизеринец закончил свою речь, после чего подал знак своим друзьям, чтобы всем вместе идти в Большой Зал. Рон снова захотел пустить в Шенбрюнна и его друзей какое-нибудь неприятное заклинание, однако те, словно угадав его намерения, резко развернулись, выставив перед собой волшебные палочки, так что Уизли, помня свою дуэль с Визерхоффом, вынужден был отступить, мысленно давая себе зарок поквитаться с ним и его дружком-слизеринцем при первой же возможности. Гермионе же было чуть ли не до слез обидно: не считая профессора Снейпа, Шенбрюнн был уже вторым человеком за день, который намекнул, что она, лучшая ученица Хогвартса, вовсе не так умна, как она пытается представить. Но ведь она посещает больше всех предметов, она больше всех занимается уроками! Не было в Хогвартской библиотеки еще ни одной книжки, которую она бы ни прочитала! Она не может быть не самой умной! И, тем не менее, что-то в словах Шенбрюнна заставляло ее согласиться, что-то, что она принимала сама за аксиому, но пока еще не осознавала.
* * *
Курьез…
— Она восхитительная!
— Великолепная!
— Неподражаемая!
— Жить без нее не могу!
Крэбб и Гойл, самые отстающие ученики на потоке даже не подозревали, что знают столько разных слов, пока не попробовали замечательных шоколадных конфет, которые нашли на тумбочке у кого-то из одноклассников, который почему-то к ним не притронулся.
— Она…
— Ромильда Вейн!
— Лаванда Браун!
Парни даже не подозревали, как глупые улыбки расплылись по их круглым лицам, а глаза остекленели и покрылись поволокой, что явно говорило о превосходстве “Id” над всеми остальными элементами сознания.
Доев все конфеты, дабы набраться сил для столь важного поступка, как признание в любви, слизеринцы небрежно побросали коробки на пол и, с трудом протиснувшись в дверной проем, отправились на поиски своих пассий. Они совершенно не представляли, где их искать, позволив неожиданно открывшемуся в них внутреннему оку вести их тела.
В одном из коридоров Хогвартса недалеко от Большого Зала, некоторое время спустя…
— Ромильда, а ты уверена, что зелье не испортилось? – спросила Лаванда Браун свою подругу с пятого курса.
— Уверена, — процедила сквозь зубы девушка, которая в этот день также отличалась крайней нервозностью.
— Но он на меня ни разу не обратил внимания! – еще громче произнесла Лаванда; казалось, еще немного, и она устроит истерику.
— И на меня… — не мрачно согласилась Ромильда, отвернувшись.
— Девочки, да чего вы беспокоитесь? – вмешалась в разговор Парвати Патил. – Чтобы с нашей красотой мы не смогли найти себе мальчиков…
Из их троицы она была единственная, кто излучал оптимизм.
— Тебе легко говорить, — огрызнулась Лаванда. – Вам с сестрой родители наверняка найдут хороших женихов. А у нас кто есть? Поттера крепко держит младшая Уизли, Уизли отбила у меня Грейнджер в прошлом году и, кажется их отношения сейчас набирают активность, — Ромильда прикрыла лицо ладонью, чтобы никто не заметил появившуюся на ее лице ухмылку. – Уизероф встречается с этой дурой-хаффлпаффкой и дружит со слизеринцами. Лонгоботтом – вообще тюфяк. Томас и Финниган – тоже еще дети. О ребятах с младших курсов и говорить нечего!
Нехватку в Хогвартсе здравомыслящих и самостоятельных особей мужского пола, которым была бы нужна именно девушка, а не очередная нянька, мисс Браун считала едва ли не проблемой вселенского масштаба и потому была вынуждена пойти на столь крутые меры, как добавление любовного зелья в еду.
— Так это кто-то не из Гриффиндора? – догадалась Парвати. – Почему ты мне не сказала?
— Боялась, что не получится, и вот результат…
По щекам девушки потекли слезы. Ей повезло еще, что тушь была магически усовершенствована и потому не растворялась в воде, так что за красоту свою, за исключением опухших красных глаз, девушка могла не переживать.
— Ну не плачь — повезет в следующий вариант, — принялась успокаивать ее подруга, прижав к груди. – Ну если не из Гриффиндора, то откуда тогда?
— Посуди сама, — ответила Ромильда, — в Равенкло учатся одни ботаники, с ними слишком скучно, а к тому, из Дурмстранга, лучше не пытаться подкатить – еще проклянет, не дай Мерлин. В Хаффлпаффе учатся одни идиоты не лучше нашего Лонгоботтома. Что с них взять?
— А что? – ответила переставшая хныкать Лаванда. – Самые красивые и богатые мальчики как раз оттуда. Драко Малфой… — глаза ее закатились в блаженном мечтании.
— Блейз Забини!..
— Теодор Нотт…
— Карл Шонбрунн…
— И супер брутальный мужчина Хейнри Брейноу!
— Но он же ярый приверженец чистоты крови, — возразила Парвати, округлив глаза, которые казались особенно большими на фоне смуглой кожи лица. – Про него такие слухи ходят…
— Так я же чистокровная, — парировала Лаванда, тряхнув своим немаленьким бюстом, жалея о том, что строгая школьная форма не дает ей похвастаться своим главным достоинством в полной мере. – И потом, разве это не задача для нас, гриффиндорок, перевоспитать плохих парней? – и хитро подмигнула подругам, которые были с ней полностью согласны.
— Лаванда Браун!
— Ромильда Вейн!
— Любовь моя!
Девушки не заметили, как оказались в объятиях обезумевших слизеринцев, которые едва не сломали им ребра и теперь покрывали их лица многочисленными поцелуями. Парвати со страху отбежала подальше, закрыв рот руками и выпучив глаза. Или зелье не правильно подействовало, или… ее подруги сошли с ума!
Крэбб и Гойл тем временем, признавшись, наконец, в своих чувствах, начали спорить, кому из них должна принадлежать каждая из гриффиндорок, после чего выяснили, что каждый из них влюблен в обеих девиц, и для них это явилось как луч солнца, пробившийся сквозь тучи. Посмотреть на влюбленных голубков прибежало множество учеников с разных факультетов, у кого не было в тот момент уроков. Те, что помладше, хихикали, чуть постарше – краснели. Радостный Колин Криви, бегавший вокруг с фотоаппаратом, успел запечатлеть любовный квартет во всех возможных ракурсах, и тот факт, что первые красавицы Хогвартса Лаванда Браун и Ромильда Вейн встречаются с тупоголовыми увальнями Крэббом и Гойлом, быстро стал чуть ли не главной сенсацией в школе. Вот только самим героиням дня от этого было ничуть весело, а к отвращению от слишком близких физических контактов с тупыми и шкафоподобными слизеринцами примешалось также унижение и осознание собственной глупости: да буквально через час над ними будет смеяться и тыкать пальцем уже весь Хогвартс. С тех пор девушки зареклись от того, чтобы добавлять любовные зелья в еду или напитки к юношам, которые могут это и не употребить внутрь. Им пришлось заплатить слишком высокую цену за то, чтобы научиться отвечать за свои поступки и понять, что даже у самых безобидных, на первый взгляд, авантюр могут быть очень неприятные последствия.
Что же касается Крэбба и Гойла, то они также понесли наказание за то, что поддались любовному зелью. Никто не знал, какое именно заклинание наложила на них Миллисента Буллстоуд, когда увидела их зажимающимися с Браун и Вейн (ибо оно было невербальным, чего никто не ожидал от никогда не блиставшей силой ума слизеринки), но месть ее была жестокой. Крэбб и Гойл не только получили отработки от своего декана за то, что опозорили факультет великого Салазара Слизерина столь вопиющим образом, но также довольно продолжительное время не могли без стыда и осознания собственной ущербности переодеваться при всех в общей спальне и, тем более, мыться в душе вместе с другими одноклассниками.
Ретроспектива…
Приблизительно за двенадцать часов до уже описанных выше событий…
Время перевалило уже за половину второго новых суток, когда донельзя уставший Карл Шенбрюнн вошел в спальню мальчиков седьмого курса. Собрал портфель на следующее утро, ненужные пока книги и тетради убрал на полку в своем личном шкафу, который был у каждого студента Слизерина, и стал готовиться ко сну.
— Эй, Шенбрюнн, кажется, у тебя появилась новая поклонница, — мелодичный тенор Забини отвлек юношу от переодевания в пижаму.
— Надо же, — небрежно ответил Карл, застегивая пижамную рубашку.
Не то, чтобы это известие его особо порадовало, но и полной неожиданностью не являлось, ибо за прошедшие полторы недели он уже не раз ловил на себе завистливые и пожирающие взгляды девочек со старших курсов. Красивый, богатый, чистокровный – вот рецепт счастья для большинства девиц на выданье.
— Или это от твоей дражайшей грязнокровки? – ехидным голосом спросил Блейз, придирчиво рассматривая кричаще-красную коробку в форме сердечка, перевязанную атласной розовой лентой.
— Хотя Анна Кайнер низкого происхождения, у нее, по крайней мере, есть вкус и манеры, чего не скажешь об отправительнице сего подарка. А вас, мистер Забини, очевидно, не учили, что трогать чужие вещи – неприлично? – мулат с виноватым выражением лица вернул коробку обратно на тумбочку Шенбрюнна. – Вот так. А теперь доброй ночи, мистер Забини, — холодно сказал Карл, сев на кровать и взяв с собой коробку. – И если хоть что-то из моих вещей пропадет, я буду знать, у кого их искать.
Забини проглотил застрявший в горле ком и послушно лег спать, укрывшись одеялом с головой. Благодаря своей привлекательной внешности и веселому, где-то даже беспечному характеру, Блейз никогда не испытывал проблем с тем, чтобы завести новое знакомство, наладить нужный контакт. И потому испытал немалое разочарование, когда его шутки и безобидное подкалывание, мало того, что не произвели нужного эффекта на нового одноклассника, так еще и настроили его против. Да и холодный взгляд, которым одарил его напоследок Шенбрюнн, также не предвещал ничего хорошего, в особенности тем, кого он заметит копающимися в своих вещах. Сорвалась рыбка с крючка, а жаль. И чего он только в этой грязнокровке нашел? Блейз уже забыл, как неделю назад сам пытался состроить глазки той же грязнокровке, и как удача не повернулась к нему лицом.
Карл тем временем чисто из любопытства развязал ленточку и открыл коробку – шоколадные конфеты, которые, как ни странно, пахли не только шоколадом и ванилью, но также эстрагоном, жасмином, луноцветом и прочими травами, которые используются в изготовлении зелий. Перед глазами сразу возникли образы родителей, брата и сестры, то, как они с отцом и Вильгельмом варят сложное зелье в домашней лаборатории и заворожено смотрят на клубящийся серебристый пар, их домашней библиотеки, в которой было собрано немало маггловских и магических книг, причем весьма редких и ценных… Амортенция, – мрачно заключил Шенбрюнн про себя. Как скучно и банально. Хотя можно было догадаться по кричащим цветам коробки и ее содержимому. Вложенную записку, написанную блестящими розовыми чернилами и украшенную сердечками, парень даже не стал читать, лишь небрежно закрыл коробку и вернул на место. И он уже совсем не возражал против того, чтобы ее стащил кто-то из одноклассников.
Конец ретроспективы…
Сообщение отредактировал triphenylphosphine - Среда, 28.12.2011, 01:53
Дата: Суббота, 07.01.2012, 02:08 | Сообщение # 175
Четверокурсник
Статус: Offline
Группа: Всезнайка
На сайте с: 19.01.2010
Сообщений:539
Прочитала выложенные главы фика. Что могу сказать, впечатление двойственное. С одной стороны мне очень нравится сюжет. Новые студенты, люблю Дамбигада и многое другое. С другой стороны не в обиду будет сказано, ужасно раздражают в огромных количествах подробные описания химических, физических процессов и т.п. Я сама окончила химфак и легко воспринимаю написанное, но даже меня раздражает их наличие в таком количестве в художественном произведении, не представляю как это читают люди которые не понимают химии, физики и т.д.. Еще честно говоря утомляют постоянные философские размышления немецких студентов по поводу главной героини, один раз возможно, два раза допускаю, но почти в каждой главе - перебор. Да и честно говоря меня сильно смущают немецкие студенты, уж больно они идеальные что ли. В противовес им вы сделали каноничных героев тупыми, узколобыми, вы довели их характерные черты до абсолютного... не знаю как правильно выразиться... особенно обидно за Гермиону, извините, но я не вижу ее такой.. Джинни вообще прибить хочется С нетерпением жду новой выкладки. Хочется надеяться что все закончится хорошо, творческих успехов и удачи.
Дата: Четверг, 12.01.2012, 09:37 | Сообщение # 176
Четверокурсник
Статус: Offline
Группа: Всезнайка
На сайте с: 25.02.2011
Сообщений:400
Quote (Элис)
ужасно раздражают в огромных количествах подробные описания химических, физических процессов и т.п
Извините, главную героиню я списывала с себя, а я занимаюсь химией. И, если честно, у меня вызывают уважение те фики и их авторы, которые подводят научную основу под свои творения, делают вставки существующих и вымышленных научных и философских трактатов и т.д. ("Novice", "Магия и физика", "ГП и методы рационального мышления"). Так что это дело вкуса ИМХО.
Quote (Элис)
меня сильно смущают немецкие студенты, уж больно они идеальные что ли
А здесь очень простая стратегия: в лучшую школу чародейства и волшебства в Европе отправили лучших студентов, дабы не упасть в грязь лицом и показать себя крутыми. Ясно, что никто не стал бы отправлять в Хог студентов уровня Крэбба и Гойла, когда речь идет не только об обмене опытом, но и о демонстрации результатов собственной системы образования.
Quote
противовес им вы сделали каноничных героев тупыми, узколобыми, вы довели их характерные черты до абсолютного... не знаю как правильно выразиться... особенно обидно за Гермиону, извините, но я не вижу ее такой... Джинни вообще прибить хочется...
Здесь я опиралась больше на характеры персонажей в ГП и ПП, т.е. наиболее близкую часть канона к моему фику и по времени, и по условиям. Гермиона там ИМХО не блещет особым умом (даже опыт с Амбридж ее не научил) и сохнет по Рону, так что теперь пожинает последствия. Возможно, был бы у нее иной круг общения (хотя бы без Уизли), она себя больше бы уважала и по-другому бы мыслила. Гарри и в каноне не отличался особой любознательностью и осторожностью + сказывается воспитание Дурслей. Тем более у него в голове более интересные мысли: благое дело = уничтожение хоркрукса, Джинни, квиддич. Рон - я вижу его самым тупым и в Золотом Трио, и в семье Уизли. Он не пытается развивать имеющиеся у него задатки, но при этом постоянно завидует и выезжает за счет других. Джинни - в моем видении у нее на первом месте интересы семьи/клана, ей присуща хитрость, она не гнушается выгоды, как в случае с любовным зельем. С парнями она начала встречаться на третьем курсе (не рано ли?) и по канону ни с кем, кроме Гарри, не была дольше года, да и не особо горевала о былой любви, но, наоборот, чересчур быстро находила замену, что ИМХО является последовательным обогащением опытом любовных отношений, в которых она явно стремится к доминированию, и изучением психологии парней.
Сообщение отредактировал triphenylphosphine - Суббота, 21.01.2012, 16:23
Дата: Воскресенье, 12.02.2012, 17:01 | Сообщение # 177
Четверокурсник
Статус: Offline
Группа: Всезнайка
На сайте с: 25.02.2011
Сообщений:400
Глава 27. Затишье перед бурей: Равенкло-Хаффлпафф.
Косые солнечные лучи насквозь пронизывают большую круглую комнату, не давая заснуть ученикам, сидящим в уютных креслах. Из высоких стрельчатых окон видны раскинувшиеся вокруг замка леса и горы, но, главное, небо, до которого, казалось, можно дотянуться рукой, почувствовать вольный порыв ветра, увидеть птиц, пролетающих рядом с тобой. Высокий куполообразный потолок повторяет небесную сферу, золотисто-белой мозаикой на темно-синем фоне выложены на нем все созвездия северного полушария, которые сами перемещаются со временем, совершая свой годичный цикл. Около каменных стен, украшенных гобеленами, выполненными в бронзово-синей гамме, стоят высокие книжные шкафы, которые вовсе не кажутся массивными от обилия помещающихся в них книг. Их здесь столько, что обитателям этой прекрасной воздушной гостиной можно было бы вообще никогда не посещать библиотеку, но, тем не менее, они были самые большие ее завсегдатаи. В зале много письменных столов с выдвижными ящичками и откидными столешницами — так, чтобы на них уместились все принесенные учениками книги и свитки, а также чернильницы с перьями. Все убранство гостиной призвано подчеркнуть высоту ума и глубину мыслей живущих здесь студентов, их стремление постичь мудрость и тайны вселенной, а также обеспечить необходимый комфорт для обучения и упражнения своего ума. Ровена Равенкло, больше всего ценившая в людях острый ум и ясное мышление, заранее позаботилась об этом еще в дни основания Хогвартса. Статуя ее, выполненная из белого мрамора, стоит в синей арочной нише напротив входа. То ли в те древние времена маги владели большим числом знаний и умений, то ли просто скульптор оказался очень искусный, но лицо Ровены казалось живым, пусть и застывшим, губы были подернуты легкой полуулыбкой, а взгляд был осмыслен и полон вековой мудрости. Она как будто смотрит на каждого, кто был в гостиной, в каком бы месте он ни находился. На голову женщины надета диадема — изящная мраморная копия той самой диадемы, которую, не снимая, носила Основательница, и которая, согласно легенде, наделяет любого носящего ее вековой мудростью. “INGENIVM SVPRA MODVM EST MAXIMVM HOMINIS THESAVRVM” — “Ум без границ есть величайшее сокровище человека” — эта надпись, аккуратно вырезанная по тонкому ободу унциальным шрифтом, стала на века девизом Равенкло.
Сейчас вечер, и большинство студентов проводит время за чтением книг, написанием эссе или подготовкой лабораторного журнала. Некоторые, собравшись в кучки, тихо обсуждают между собой какую-нибудь очередную теорию. В башне Равенкло, не в пример Гриффиндорской, почти всегда тихо: студенты здесь уважают личное право каждого на собственные размышления, на которых трудно сосредоточиться в общем шуме. Даже ретивые и впечатлительные первокурсники, поначалу галдящие, охающие и ахающие, привыкали со временем к заведенному веками порядку, приобретали задумчивость и степенность. Нет, радость и веселье или желание поговорить по душам были отнюдь не чужды питомцам вороньего факультета, многие из которых здесь нашли своих друзей и единомышленников, но они не были здесь главными ценностями, как в Гриффиндоре или Хаффлпаффе. Единство в стремлении к знаниям и постижении истины и многообразия окружающего мира сближало здесь умы, но оставляло холодными сердца.
Около одного из окон сидит светловолосый студент-семикурсник и с сосредоточенным выражением лица переписывает к себе в тетрадь очередной абзац из странного толстого фолианта, затем пододвигает к себе поближе другую книгу, более новую и тонкую, и переписывает что-то из нее. Потом сидит, задумавшись — вертикальная морщинка прочертила лоб и залегла между бровей, правая рука поддерживает подбородок, а пальцы левой барабанят по гладкой дубовой столешнице. Взгляд бледных серо-голубых глаз сосредоточился на исписанном пергаменте, в то время как в голове комбинации слов превращались в предложения, из дальних и ближних закоулков памяти извлекались все прочитанные по данной теме талмуды, а мозг интенсивно работал, систематизируя и анализируя имеющуюся информацию, производя новые знания. Подобно разряду молнии, блеснула очередная новая идея, отразилась в глазах и погасла, и юноша, до этого неподвижно сидевший в кресле, вдруг схватился за перо и быстро нацарапал свои мысли на пергаменте. Зачеркнул в паре мест, где-то, обведя слова кругами, стрелками и цифрами указал их новые места, кое-где добавил целые абзацы, уместив их бисерным почерком на полях. Так, надо еще расставить ссылки и указать список литературы, и черновик для Снейпа будет готов.
Переписав фамилию последнего автора и название соответствующего труда, парень с блаженной улыбкой на устах откинулся на спинку кресла и, прикрыв глаза, расслабился. В ушах шумит прибой, и прохладный морской ветер треплет отросшие волосы, заставляя глаза щуриться. Он на своем любимом фьорде около Блигаардсхаллена — набегающие волны с силой разбиваются о его крутые уступы, взрываясь тысячами брызг, которые ветер доносит до самого верха…
- Эй, Ассбьорн, земля вызывает! — кто-то немилосердно тряс его за плечо.
Открыл один глаз, потом другой — карие глаза, прямой, почти греческий нос, чуть смугловатая кожа, темно-русые волосы кудряшками ниспадают до плеч — понятно, Голдстейн. Дело в том, что Ассбьорн Фольквардссон, а это был именно он, строго-настрого приказал своим однокашникам не тревожить его, пока он занят творческим мыслительным процессом, которым сопровождается написание любого эссе в его исполнении, ибо не любил, когда его сбивали с мысли. Равенкловцы предпочли принять это на веру и не спрашивать, что им будет в случае нарушения этого запрета — “Cruciatus” или сразу “Avada” — достаточно было лишь колючего, ледяного, словно прожигающего насквозь взгляда, чтобы лишние вопросы отпали сами собой. И то, что Фольквардссон сейчас расслабился, свидетельствовало о том, что простые смертные теперь имеют шанс до него достучаться без какого-либо физического или душевного урона для себя.
- Да, Энтони? — поинтересовался Фольквардссон, коснувшись губ кончиком белого гусиного пера. — Снова проблемы с рунами?
- Ага. Ты не мог бы помочь? — неуверенно спросил Голдстейн и тут же поспешил прибавить: — Если, конечно, не сильно занят.
- Чистовик может и подождать, — ответил Ассбьорн, слегка улыбнувшись. — Давай, показывай, что у вас там за головоломка.
Голдстейн кивнул Корнеру и Буту, и те, взяв с собой пергаменты, перья, чернильницы и словари, пересели за стол к Фольквардссону, сидевшему до этого в гордом одиночестве. Ибо последний не любил, когда его отвлекали разговорами во время выполнения домашних заданий, которые неминуемо случаются, когда несколько человек собираются вместе и занимаются одним делом.
Многим могло бы показаться, что Ассбьорн Фольквардссон слишком эгоистичный и самоуверенный, слишком замкнутый и недружелюбный, и он не стремился опровергать эти мнения. Ему не было дела до всяких слухов и отношения к нему других людей, если те его не интересовали, ибо, считал он, каждый человек отвечает, прежде всего, перед своей совестью. Он стремился жить так, как удобно было ему, и поступать так, как сам считал нужным, но при этом так, чтобы никто от этого не страдал. Он был достаточно взрослый, чтобы отличить самостоятельность и связанную с ней ответственность от простого ребячества. В то же время, он никогда не отказывал в помощи, если, по его мнению, человек этого заслуживал, а у него самого было для этого время и желание. Так и теперь он согласился помочь своим одноклассникам с рунами — для него, знакомого с рунической письменностью еще с детства, это было делом нескольких минут, тем более что другим ребятам профессор Стюрке намеренно давала задания легче, чем ему самому — каждому по способностям. Обращались к нему также с чарами, нумерологией и зельями, и не только студенты с его курса, и Ассбьорн старался максимально доступно объяснить товарищам по факультету местами непонятную и сложную теорию, постепенно ликвидируя пробелы, которые оставили после себя преподаватели или авторы учебников. В литературе же он разбирался не хуже Гермионы Грейнджер, которая, как было известно всему Хогвартсу, практически прописалась в библиотеке. Только существовала одна проблема — почти все рекомендованные Фольквардссоном книги хранились в Запретной Секции и нередко были написаны на незнакомых здешним студентам языках, так что, кляня про себя, а то и вслух школьное руководство, которое не соизволило озаботиться гуманитарным образованием своих подопечных, он вынужден был поднимать свои старые конспекты, предусмотрительно захваченные из дома, и извлекать из своей памяти знания, уже покрывшиеся кое-где слоем пыли, чтобы затем донести эти самые знания до алчущих однокашников. Объяснить он старался так, чтобы дошло до всех сразу, и его больше не спрашивали, ибо, мягко говоря, бывший дурмстранговец не любил, когда к нему несколько раз приставали с одним и тем же вопросом, особенно когда это делали представительницы прекрасного пола, и потому активно пропагандировал принцип “понял сам — объясни другому”.
Общался Фольквардссон со всеми предельно вежливо, насколько это позволял холодный и резкий характер, не редко демонстрируя при этом свою эрудированность по тому или иному вопросу, что позволило ему относительно легко войти в новый коллектив, где в почете были острый ум и знания, но не панибратство. Общался, но только до тех пор, пока не замечал корыстное к себе отношение, что с его способностями к ментальной магии, происходило, как правило, очень скоро. Взбрело в голову какому-то студенту-пятикурснику, что бывший дурмстранговец обязан "разжевывать" ему всю домашку и проверять все письменные работы, параллельно переписывая их, как ему тут же объяснили, что он обладает уже достаточным количеством знаний, чтобы дальше самому справляться с учебной нагрузкой, а иначе что он делает в Доме мудрейшей Ровены Равенкло? Стоило намекнуть Мэнди Брокльхерст, что Кайнер, наверное, очень приятно провела с Шенбрюнном время в одной небезызвестной комнате, и что ему, наследнику древнего чистокровного рода, следует подыскать себе более порядочную невесту, а не полусквибиху с весьма сомнительными моральными качествами, как тут же удостоилась ледяного презрительного взгляда. "Не вам, мисс Брокльхерст, решать, с кем я могу общаться, а с кем нет, и уж, тем более, кого мне выбрать в жены, и было крайне глупо и наивно с вашей стороны полагать, что я после этого обращу на вас внимание: вы сами своими словами уничтожили в моих глазах свою репутацию порядочной девушки с "несомнительными" моральными качествами", — сказал он, вложив в последние слова как можно больше яда, отчего равенкловка, считавшая себя в меру умной и привлекательной, чтобы без труда заполучить приглянувшегося парня, и никогда ен испытывавшая недостатка в поклонниках, тут же почувствовала себя раздетой и брошенной в грязь. Аналогичной участи сподобилась и ее подруга Лиза Турпин, шепнувшая Падме Патил, старосте факультета, "что этот переводник из Дурмстранга не надежен, и потому с ним не следует дружить, и, вообще, он должен проверку в министерстве пройти." Глупая девочка, полагающая, что если ее папа занимает какую-то высокую должность в Министерстве, то ей обеспечена золотая жизнь в будущем, и не желающая видеть, во что превратило страну это самое Министерство. Маркиза Помпадур тоже в свое время говорила: "Après nous le déluge." (1)
Ассбьорн Фольквардссон считал себя взрослым человеком и потому не рассчитывал на распростертые объятия по приезде в Хогвартс, где не жалуют Темные Искусства. Он допускал, что к нему могут относиться подозрительно, не доверять, но в его голове не укладывалось, как можно после всего этого мило просить о какой-нибудь услуге, не забыв добавить в стакан Веритасерума для верности. А Ассбьорн Фольквардссон презирал и ненавидел лицемеров. Он ни перед кем не заискивал и не стремился понравиться, изображая из себя "хорошего мальчика", оправдывая чужие ожидания. Люди склонны воспринимать, скорее, внешнюю оболочку, но не внутреннее содержание, — рассуждал он, — не задумываясь о том, что показное великодушие, веселость или хорошесть могут быть всего лишь масками, которые просто противно носить. Они видят лишь то, что хотят видеть, и в случае чего сами наденут на тебя маску, а на себя — спектрально-астральные очки. "All the world’s a stage, and all the men and women merely players"(2), — так говорил Шекспир. И Ассбьорн не хотел играть в этом театре популярную, всем известную, шаблонную роль, он просто хотел быть собой, чтобы его воспринимали таким, какой он есть, без масок, рикрас или навязанных стереотипов.
- Ассбьорн, а ты не передумал по поводу кружка ЗОТИ? — спросил у него Терри Бут, когда они закончили, наконец, перевод.
- Нет, не передумал, Терри, и всех остальных здесь присутствующих это тоже касается, — громко ответил Ассбьорн, обведя взглядом гостиную, отчего все тут же притихли и обратили внимание на их квартет. — Я думаю, пробное занятие можно будет провести в среду после ужина. Нам подойдет для этого комната, находящаяся на восьмом этаже за картиной с троллями. Все знают, как туда попасть?
- Это комната, где Поттер проводил занятия ДА на пятом курсе, — ответил Майкл Корнер, сложив руки замком.
Несколько студентов, посещавшие данные занятия, кивнули в знак подтверждения. - А откуда ты знаешь об этой комнате? — поинтересовался все тот же Корнер, темно-синие глаза его подозрительно сощурились.
- Ее нашла Анна Кайнер. Как? — Я не знаю, — сказал Фольквардссон, давая своим тоном понять, что не намерен больше обсуждать данную тему.
- А мы будем изучать там невербальные заклинания? — робко спросил шестикурсник Эван МакКелби, вклинившись в разговор.
Эван МакКелби уже знал от старших, что в этом году они будут проходить невербальные заклинания, и потому, не надеясь, что в этом году им пришлют адекватного преподавателя, пытался освоить данную дисциплину самостоятельно, что у него выходило без особого успеха. Говорили, что, чем дальше, тем больше с них будут требовать использовать именно невербальную магию и даже занижать оценки, если проговаривать заклинания в слух, что тоже не обнадеживало. Равенкло — не Гриффиндор, так что здесь никому не дадут лишние двести баллов за очередной выкрутас. Здесь не учатся герои и любимчики директора, так что оставалось надеяться исключительно на собственные мозги и упорство в достижении цели.
Прохаживаясь, как сомнамбула, по гостиной, изо всех сил пытаясь сконцентрироваться на выполнении простейшего заклинания “Wingardium Leviosum”, он уже успел провести неудачные эксперименты с учебником Лизы Турпин и журналом Мэнди Брокльхерст (ибо почти не разбирал, что именно собирался левитировать), за что получил неслабый нагоняй от обеих девушек, и теперь сидел в одном из пустых кресел, пав духом и положив учебник к себе на колени. Эван изо всех сил старался выполнять приведенные в учебнике инструкции, но у него ничего не получалось. Впрочем, не только у него, но и почти всех ребят с их курса, и соревнование под названием “Кто быстрее? Кто умнее” очень быстро превратилось в коллективную пытку. Единственным человеком, кому невербалка давалась хоть как-то, была чокнутая Лунатичка Лавгуд. Девчонка она, конечно, добрая и с радостью согласилась помочь, вот только рассказы ее про каких-то мозгошмыков, которые якобы размягчают мозг, делали понимание предмета ничуть не более легким. Семикурсники в основном отмахивались — куча домашних заданий, подготовка к ТРИТОНам и все такое, да и большинство из них, как выяснилось, невербально могли творить только самые простые заклинания наподобие “Lumen” — уровень первокурсника. Девчонки взяли меньше предметов для изучения и потому имели больше свободного времени. Переборов свой стыд, МакКелби подошел к Падме Патил, старосте — та всегда отличалась терпением и дружелюбным открытым характером. С Брокльхерст и Турпин он уже успел испортить отношения, а Мораг МакДугал с головой ушла в учебу и вообще была слишком замкнутой и нелюдимой, так что к ней можно было даже не пытаться подойти. Но и Падма, к сожалению, ничем не смогла помочь несчастному шестикурснику, а только несла какую-то муть про необходимость очистить чакры и прийти в полную гармонию с собой, т.е. достигнуть Нирваны, так что МакКелби, никогда не интересовавшийся восточной культурой, понял из ее слов не больше, чем у Лавгуд.
- Естественно, — ответил Фольквардссон таким тоном, чтобы продемонстрировать очевидность ответа на подобный вопрос. — Для этого вам параллельно надо будет освоить окклюменцию, поскольку обе эти дисциплины подразумевают очистку сознания от посторонних мыслей и эмоций. Однако хочу предупредить сразу всех присутствующих, что мы будем не просто догонять школьную программу, как это делал Поттер двумя годами ранее, а изучать настоящую боевую магию, — послышалось несколько не то восхищенных, не то удивленных вздохов, — чтобы в будущем каждый из вас мог постоять за себя.
- А нельзя ли перенести занятие на четверг? — поинтересовалась Падма Патил. — У нас в среду ночью будет урок астрономии.
- Боюсь, что нет, ибо у меня в пятницу стоит зельеварение, к которому необходимо готовиться весьма основательно, — на полном серьезе сказал Ассбьорн, а сидевшие напротив него Корнер, Бут и Голдстейн согласно кивнули, а Патил сдалась, ибо прекрасно помнила, что такое уроки со Снейпом. — Кроме того, завтра у меня также практикум по зельеварению, — тон шведа стал более настойчивым, — и потому я вынужден отложить нашу беседу до лучших времен. Приятного всем вечера, — и вновь погрузился в исписанные мелким косым почерком пергаменты и старинные фолианты.
Здесь следует отметить, что Ассбьорн Фольквардссон по-настоящему любил зельеварение и даже планировал связать свою дальнейшую жизнь с этой весьма сложной и неподатливой наукой. Он относился к тому небольшому числу людей, которые могли “по достоинству оценить волшебную красоту тихо кипящего котла и мерцающих над ним испарений, тонкую силу жидкостей, прокрадывающихся по человеческим венам, околдовывающих ум, порабощающих чувства”. Следивший за новинками в зельеварении, он, как ребенок, радовался, стоило только ему найти среди всякой макулатуры, какую-нибудь старинную монографию, автор которой уже давно канул в Лету. Ибо юный Фольквардссон прекрасно понимал, что за прошедшие столетия многие знания оказались утеряны, и было заново совершено немало открытий, не признанных в свое время и забытых за ненадобностью. Немалый интерес у равенкловца вызывала сама история того или иного открытия: как к нему можно было прийти, имея тогдашний арсенал знаний и средств, для чего в то время применяли это зелье, как его модифицировали в последствии, и где применяют теперь. Провести синтез очередного заинтересовавшего его зелья — проверить и методику, и собственные силы — без вопросов. Ассбьорн поистине наслаждался самим процессом приготовления, он словно чувствовал зелье и потому мог даже, не заглядывая лишний раз в рецепт, перемешать зелье в нужный момент и нужное число раз, добавить необходимый на данной стадии ингредиент. Казалось бы, любой нормальный преподаватель должен просто гордиться таким студентом и постараться взять к себе в ученики. Любой, но не профессор Снейп.
- Время вышло! — скомандовал Снейп. — Всем перелить сваренные зелья в колбы и подписать. Зелья без этикеток не принимаются!
Студенты спешно зашуршали, туша огонь под котлами и убирая свои рабочие места. Снейп с брезгливостью посмотрел на варево Поттера и Уизли, которое в очередной раз взорвалось и растеклось по парте вонючей фиолетой жижей, не удостоил внимания зелье Грейнджер и Визерхоффа, испытывая немалое внутреннее удовлетворение оттого, какой разочарованной и обижанной выглядела гриффиндорская всезнайка. Шенбрюнн и Кайнер — как всегда идеально. То же можно сказать о Нотте и Гринграсс. А вот Малфой и Паркинсон его совершенно не порадовали — как и многие слизеринцы, они еще задолго до школы начали обучаться зельеварению и потому просто обязаны были сварить такое простое зелье хотя бы на "В". Впрочем, у профессора Снейпа, как известно, существовали свои собственные стандарты знаний и умений. Боунс и Миллер — похоже на правду. Корнер и Фольквардссон... Фольквардссон — новая головная боль Северуса Снейпа. Наглый равенкловец, который покусился на его, Снейпа, собственность, в которую тот немало вложился, не меньше, чем в свое время в Лили... Тем не менее, Ассбьорн Фольквардссон упорно не хотел вписываться в образ Джеймса Поттера — позера, искателя приключений и покорителей женских сердец. Мало того, он весьма основательно готовился к каждому уроку, он проявлял искренний интерес к предмету, но, что хуже всего, в равенкловце действительно произрастал талант к зельеварению, и декан Слизерина не мог не признать этого.
Цепляясь за собственные шоры, Мастер зелий стремился подловить юношу на малейшей оплошности, чтобы снова доказать самому себе, какой тот самодовольный фанфаронистый кретин. Он заваливал бывшего студента Дурмстранга кучей дополнительных вопросов, большинство из которых выходило далеко за рамки школьной программы, и, что хуже всего, мальчишка отвечал. Подробно и четко, но, что самое удивительное, абсолютно верно.С ним мог бы сравниться разве что Шенбрюнн, наследник династии зельеаваров, не говоря уже о гриффиндорке Грейнджер, которая большинство прочитанных Фольквардссоном книг просто побоялась бы взять в руки или же немедленно сожгла. Пожалуй, больше никто из преподавателей Хогвартса не мог похвастаться тем, как много студенты прочитывают к их урокам. Статьи из научных журналов, редкие монографии, древние трактаты, которые невероятно трудно найти. Снейп даже невольно начинал гордиться равенкловцем, но тут же душил в себе это чувство, стоило ему осознать его.
Декан Слизерина, сам не зная, почему, и не задумываясь об этом, изо всех сил старался разозлить равенкловца, вывести его из себя, заставить совершить какую-нибудь глупость, но тот, к несчастью, стойко выдерживал все его язвительные комментарии, смехотворные крупицы баллов, которые весь вороний факультет просто считал оскорблением, прожигающий насквозь снисходительный взгляд, который Фольквардссон возвращал ему сторицей, добавив туда немало презрения и льда. В конце концов, профессор опустился до мелкой слизеринской пакости и решил подбросить в котел равенкловца иглы дикобраза, которые, как известно, вступали в неконтролируемую экзотермическую реакцию с большинством компонентов, что, как правило, заканчивалось взрывом. Не то, чтобы Снейпу нужен был очередной расплавленный котел и ошметки зелья, разбросанные по всем имеющимся в практикуме поверхностям, но так он однозначно указал бы зарвавшемуся студенту его место, и тот не смел бы ему возразить. Но и здесь профессора зельеварения ждала неудача: равенкловец отгородил свой котел защитным барьером с эффектом отталкивающего заклинания, так что Северусу Снейпу пришлось в результате испытать сомнительное удовольствие в виде лежания на холодном каменном полу, о который он очень некстати приложился головой. Но, что хуже всего, рука, сжимавшие иглы несчастного животного из семейства насекомоядных, предательски расслабилась, и всем сразу стало очевидно корыстное намерение всеми нелюбимого профессора.
Уже через пару часов об инциденте, случившемся на уроке зельеварения у седьмого курса, знала чуть ли не вся школа. Ученики в большинстве своем смотрели на него с брезгливостью и презрением, мол, всегда знали, какой ты мерзкий ублюдок, а теперь еще и убедились в этом. А вот реакция учителей разделилась: Минерва, как истинная гриффиндорка и поборница справедливости, естественно, осудила своего коллегу, не забыв упомянуть при этом, что "только глупая ненависть к Гарри и Рону, наверное, и мешала мальчикам нормально успевать по его предмету", Помона поддержала Минерву; Дамблдор невозмутимо улыбался и, поглощая свои любимые лимонные дольки, говорил, что Северусу просто "необходимо научиться спокойно относиться к шуткам, иначе жизнь будет невыносимо пресной", а Флитвик наотрез отказался назначать отработку своему студенту, мотивировав тем, что декан Слизерина "сам спровоцировал ситуацию, из-за которой в итоге пострадала его репутация, в то время как мистер Фольквардссон, зная отношение к себе преподавателя, просто защищался." При этом в глазах обычно веселого и добродушного декана Равенкло не плясали задорные искорки, и губы не растягивались в снисходительной улыбке. Сейчас он являл собой истинного потомка гоблинов, которого лучше не злить.
Но и на этом злоключения слизеринского профессора не закончились. Противные оболтусы-студенты не поленились таки откопать в библиотеке заклинание, создававшее силовое поле, и теперь все вместе отгораживались от Мастера зелий защитным полукругом, не стесняясь шептаться прямо у него за спиной, обсуждая его недавний прокол, в то время как сам Снейп, на чем свет стоит, костерил Фольквардссона, от которого головной боли не меньше, чем от золотого и всеми любимого Поттера. Мало того, Северус не мог отыграться на письменных работах равенкловца, с чистой совестью влепив ему "Тролля", как недавно Грейнджер, и дело было вовсе не в том, что эссе были написаны идеально и потому не могли быть оценены меньше, чем на "Превосходно". Просто декан Слизерина знал, что его коллега и, по совместительству, декан вороньего факультета Филеас Флитвик каждый день просматривает классный журнал и ни за что не поверит в то, что один из его студентов, которые занимается не меньше всех своих одноклассников вместе взятых, посмел так позорно провалиться. И теперь Северус Снейп ждал подходящего момента, чтобы отомстить дерзкому равенкловцу.
1) (фр.) После нас хоть потоп (Маркиза Помпадур).
2) (англ.) Весь мир — это театр, а мужчины и женщины всего лишь в нем актеры (У.Шекспир).
Сообщение отредактировал triphenylphosphine - Воскресенье, 12.02.2012, 18:57
Дата: Воскресенье, 12.02.2012, 17:07 | Сообщение # 178
Четверокурсник
Статус: Offline
Группа: Всезнайка
На сайте с: 25.02.2011
Сообщений:400
Минут через пять все зелья разной степени качества и готовности стояли перед профессором на столе, котлы были вычищены, и инструменты и лишние ингредиенты убраны по местам. Студенты в ожидании уставились на преподавателя, не зная, чего от него ждать на этот раз.
- Сегодня вы варили зелье "Sanguis Ebulliens" (3), — заговорил Снейп бархатным голосом. — Кто из вас может перечислить его основные физические свойства и вызываемые симптомы?
Шенбрюнн, Кайнер, Нотт, Малфой, Забини, Миллер, Боунс, Грейнджер и четверка равенкловцев — Мерлин, как все предсказумо. Подняли руки только те, кто специально готовился к уроку. И это после получасового допроса "Фольквардссона"!
- Мисс Миллер, вы, кажется собираетесь стать колдомедиком? — сказал профессор с нотками скепсиса в голосе, удостоив хаффлпаффку презрительным взглядом.
- Д-да, сэр, — запнулась девушка, уставившись в пол, однако тут же подняла глаза и заговорила уже более уверенно, — зелье "Sanguis Ebulliens" — легкая темно-зеленая жидкость, прозрачная на просвет, без вкуса и запаха... Является одним из наиболее сильных и быстродействующих ядов, ибо приводит к моментальному подъему температуры и, как следствие, денатурации гемоглобина. Помимо повышения температуры, данное зелье вызывает также сильную одышку, слабость, головную боль, тошноту, наружные и внутренние кровотечения, тремор, судороги... — Миллер выдохнула и вновь посмотрела на профессора. — Противоядие необходимо ввести в течение пяти минут. Безоар бессилен против данного зелья. В состав противоядия "Sanguis Tranquillus" (4) входят...
- Достаточно, мисс Миллер, — резко оборвал ее Снейп. — Сейчас мы на практике убедимся, правду ли вы говорите... — и поставил на стол клетку с гигантской серой крысой.
Потемневшие глаза девчонки широко распахнулись, рот судорожно схватил воздух, а сама она резко отшатнулась назад, наткнувшись на стол, за которым сидел МакМиллан. Типичная хаффлпаффка.
- То, что вы говорите, недопустимо! — воскликнула Гермиона Грейнджер, главная поборница справедливости и защитница всех угнетенных. — Это негуманно — испытывать зелья на животных, тем более на глазах у всех!
- Очевидно, вы, мисс Грейнджер, предлагаете испытать его на вас? — тем же вкрадчивым голосом произнес декан Слизерина, откупорив колбу с надписью "Schönbrünn" и поднес ее к лицу гриффиндорки, на котором читался теперь явный страх.
- Я не позволю вам использовать использовать зелье моего друга на других учениках! — встал на защиту своей одноклассницы Визерхофф, его серые глаза пылали гневом, а ладони изо всей силы упирались в столешницу, что, казалось еще чуть-чуть, и она сломается.
- Ты, сальноволосый ублюдок, ничего не сделаешь с нашей Гермионой! Ясно?! — крикнул со своего места Уизли, лицо которого было красным, как помидор.
- Только смейте тронуть ее, профессор! — сквозь зубы прошептал Поттер, готовя на всякий случай волшебную палочку: ему было неважно, что его могут исключить за нападение на преподавателя, главное, чтобы его подруга была цела и невредима.
Однако злобный профессор все слышал.
- Мистер Поттер, мистер Уизли, по двадцать баллов с каждого за оскорбление преподавателя, — как ни в чем не бывало, сказал Снейп.
- Профессор, я не позволю вам испытывать этот яд на ком-либо! — в голосе и выражении лица Шенбрюнна весьма странным образом переплетались холод и гнев, а крепко зажатая в руке палочка была направлена на колбу с зельем.
Декана Слизерина удивило подобное "гриффиндорское" поведение его подопечного: чтобы Карл Шенбрюнн, образец для подражания многим, посмел открыто перечить преподавателю, да еще готов был распрощаться с собственно сваренным зельем и оценкой "Превосходно"... Видимо, он хорошо ударился головой, или Кайнер опоила его Амортенцией.
- О, мистер Шенбрюнн, — интонации Мастера зелий стали наигранно-снисходительными, — вы, наверное, боитесь, что вас обвинят в продолжении деятельности Гриндевальда. Что ж, тогда, я думаю, следует опробовать зелье на ком-нибудь из ваших, — лица всех подростков вытянулись в страхе и недоумении. — Я думаю, мисс Кайнер нам идеально подойдет, — грубо схватил опешившую девушку за плечо и вытолкнул на середину класса. — Магглорожденная, которая не нужна даже своим родителям-магглам, — сказал он с презрением, отметив параллельно горящие предвкушением лица своих змеек. — За которую не поручился даже куратор Геннинген, за которую никто не несет ответственности, полусквиб, которая никому не нужна...
И он знал, что девчонка с ним полностью согласна.
- Вы ведь этого не сделаете, профессор? — с опаской и слабой надеждой в голосе спросила Грейнджер.
- Нет, нет... — качая головой, повторяла Сьюзен Боунс.
- Профессор Снейп, вы хотите сказать, что, как декан, не несете ответственности за здоровье и безопасность фрейлейн Кайнер? — в голосе Шенбрюнна сквозили одновременно удивление, страх и требование немедленно прекратить эту дешевую комедию.
- А разве вы не знаете, мистер Шенбрюнн, что мисс Кайнер вообще не должна была учиться на факультете Слизерин? — с презрением поинтересовался Снейп, продолжая сжимать плечо девчонки, чтобы она не вырвалась. — Десять баллов со Слизерина за сомнение в действиях преподавателя.
Теперь для всех настал черед удивляться: и слизеринцы, и не-слизеринцы единогласно сошлись во мнении, что это беспрецедентный случай, когда Северус Снейп снял баллы со своего факультета. В остальном же мнения разделились. Так, авторитет Шенбрюнна незначительно возрос в сознании не-слизеринцев и немало упал в таковом у слизеринцев.
Профессор же, не теряя времени, поднес колбу к губам студентки, и та взяла ее обеими руками.
- *Glauben Sie wirklich wollen, es zu trinken?* /Вы серьезно собираетесь это пить?!/ — Шенбрюнн даже не пытался скрыть ужаса в своих мыслях.
- *Ja... Professor sagt die Wahrheit...* /нем. Да... Профессор говорит правду.../ — так же мысленно ответила девушка и коснулась колбы губами, внутри содрогаясь от ужаса.
- Я выпью зелье! — громко сказал Фольквардссон и, перепрыгнув через парту, выхватил из рук девушки колбу и залпом опрокинул в себя.
Весь класс затаил дыхание, совершенно позабыв о том, что оставшееся до конца урока время уже истекло, однако в подземельях звон колокола почти не был слышен. Несмотря на явную антигуманности эксперимента, большинству учеников было жутко интересно, что же произойдет дальше. Первую минут ничего необычного не происходило, однако вскоре Ассбьорн начал тяжело дышать, лицо покраснело, а на лбу высыпал холодный пот.
До убийства директора Каркарова в 1996-м в Дурмстранге преподавал зельеварение известный Мастер Теодор Вернер, известный своими эффективными, но весьма жестокими мерами преподавания. В его стиле было опоить подопытного, особенно ранее провинившегося в чем-либо студента каким-нибудь ядом, хорошо еще, если качественным, в то время как все остальные должны были вовремя сварить антидот. Если же яд был слишком быстрым, как, например, "Sanguis Ebulliens", то противоядие, как правило, готовили заранее: безоар, как уже верно заметила фрекен Миллер, нейтрализует далеко не все яды. В некоторых случаях он поил неизвестным зельем и по симптомам подопытного заставлял догадаться, что это был за яд, и дать соответствующее противоядие. Нередко Вернер добавлял яд в еду во время трапез, и задачей студентов было его определить, так что в Дурмстранге считалось привычной практикой водить над едой всякими артефактами, определяющими нежелательные примеси или же проводить качественные реакции прямо за обеденным столом. Поэтому Ассбьорну Фольквардссону не показалась ничего удивительного в желании профессора Снейпа провести подобный эксперимент, однако было одно "но": в Дурмстранге яды пили обычно парни, девушки же — крайне редко и то наименее опасные. И дело было вовсе не в их количестве. Здесь же в качестве подопытного кролика была выбрана Анна Кайнер, девушка, которая ему нравилась, и по отношению которой он не хотел бы допустить причинение какого-либо вреда.
Дышать, казалось, было невозможно, голову словно стянуло жестким и узким обручем, изображение перед глазами плыло и появлялось в каких-то ярких неестественных цветах, все вокруг полыхало огнем... Ноги равенкловца подкосились, и он завалился на стоявшую рядом с ним девушку. Анна осторожно усадила Фольквардссона на пол, позволив опереться на себя, и метнула отчаянный, полный мольбы взгляд в сторону его одноклассников. Корнер, Бут и Голдстейн тут же зашуршали в поисках противоядия, но было тщетно: студенты Хогвартса не имели за собой привычки оставлять себе излишки зелий, колбы же, оставленная Фольквардссоном, куда-то исчезла. Все трое были удивлены и шокированы одновременно. Им, как и всем остальным студентам, не оставалось ничего, кроме как посочувствовать. Анна же пребывала в отчаянии: у нее на руках умирал человек, а она ничем не могла помочь. Это не проклятие, которое можно вылечить несколькими взмахами палочки — а ведь ей до сих пор страшно было вспоминать Карла, исполосованного "Sectumsempra". Но Карл вроде бы не уничтожил все излишки...
- *Karl!.. Mein Gegengift!.. Rasch!..* /нем. Карл!.. Мое противоядие!.. Быстро!/ — девушка с надеждой посмотрела на своего одноклассника, который, впрочем, сам догадался, что надо делать.
Несколько секунд, и к потрескавшимся губам равенкловца приложили колбу с темной неопределенного вкуса холодящей жидкостью. Не прошло и полминуты, как жар отпустил парня, и прекратилась дрожь. Ученики в классе затаили дыхание, моля Бога, Мерлина и прочие Высшие силы, чтобы несчастный подопытный выжил. Большинство здесь присутствующих были в сознании своем почти еще дети, и потому никогда не задумывались о смерти, как таковой, ведь это будет еще нескоро, далеко, в старости, и потому им было тяжело принять то, что смерть может прийти так быстро и неожиданно. И потому никто не хотел, чтобы Фольквардссон умер у них на глазах, так быстро и внезапно, в то время как никто из не может помочь. Что же касается самого профессора, то он, подобно одному из своих студентов, также пребывал в лежачем положении на холодном полу, пристукнутый несколькими "Impedimenta" и "Expelle Arma".
Глаза, едва открывшись, поначалу различили лишь огромное светлое пятно на темном фоне, которое, по мере того, как прояснялось зрение, постепенно приобретало знакомые цвета и очертания, превращаясь в милое сердцу лицо, уставшее и обрадованное. Неловко подняв руку, дотронулся до ее щеки, провел пальцем по губам.
- Anna... — лицо юноши расплылось в блаженной улыбке, а глаза засияли, отражая свет факелов.
- Ja... Karl hat geschaffen... /нем. Да... Карл успел.../ — ответила девушка улыбнувшись, продолжая ударживать своего однокурсника за плечи.
Фольквардссон пожал руку своему спасителю, благодарно улыбнувшись в ответ и даже смог встать самостоятельно — действие яда уже почти сошло на нет. О появившемся же по его безрассудству долгу жизни он пока даже не думал, занятый мыслями совершенно другого характера. Что же касается Карла Шенбрюнна, то он, хотя осознавал, что только что спас человеку жизнь, не считал это чем-то выдающимся — это было против его правил: оставить человека умирать, имея возможность помочь ему, и потому смерть Фольквардссона, скорее всего, легла бы тяжелым камнем в его душе, тем более что он лично знал этого человека и имел с ним некое подобие дружбы. Но была еще одна причина, второстепенная, но от этого немаловажная, почему он так поступил, ибо, в некоторой степени, как ему нашептывал лукавый внутренний голос, смерть Фольквардссона была ему выгодна, т.к. тогда не пришлось бы делить девчонку. Делить девчонку... Кайнер уже идет, опустив голову и едва передвигая ноги, провалившись в свои тяжелые мысли, наверняка обвиняя себя в том, что это она виновата в том, что Фольквардссон чуть не умер. Она даже не допускает, что она не вправе отвечать за поступки абсолютно всех людей, тем более что Фольквардссон в данном случае повел себя, как идиот. Да и сама взялась за старое и захотела отравиться. Однако сейчас это неважно. Важно лишь то, что если бы Ассбьорн действительно умер, то Анна либо наложила бы на себя руки от безысходнсти и чувства вины, либо достала бы его, Карла, своими бесконечными истериками, и наследника рода Шенбрюннов обе эти перспективы не радовали в одинаковой степени.
В гостиной Равенкло, несколько часов спустя...
- Ассбьорн, ты уже идешь спать? — удивился Голдстейн, выглянув из-за книги: в Равенкло уже привыкли, что бывший дурмстранговец допоздна сидит с какими-то книгами, не переставая удивляться при этом, как он может так мало спать.
- Как ты знаешь, у меня был сегодня тяжелый день... — устало произнес Фольквардссон, облокотившись на перила. — А мне сегодня еще боевую магию у вас вести.
- Снова Снейп? — предположил Голдстейн.
- Да... он добился таки для меня отработки, — Ассбьорн даже сам удивился, чего это его потянуло на откровенность. — А профессор Флитвик в этот раз не стал возражать, мотивировав тем, что я совершил глупый поступок... — парень грустно улыбнулся. — Хотя, наверное, вся школа теперь считает так же... — и посмотрел на окно, в котором отражались лучи еще яркого, но уже катящегося к горизонту солнца.
- А Кайнер... — Голдстейн был в курсе, что Фольквардссон терпеть не мог, когда кто-либо критиковал даму его сердца, однако сейчас он пребывал явно не в лучшем настроении для того, чтобы спорить и, тем более, демонстрировать свою опасность и силу, — она действительно бы выпила зелье, если бы ты не сделал это за нее?
- Не знаю, Энтони, не знаю... — юноша покачал головой, всем своим видом показывая, что если к нему больше нет вопросов, то он пойдет спать. — В любом случае, она уже этого не сделала...
Голдстейн хотел озвучить что-то вроде "Да эта Кайнер вообще сумасшедшая", но вовремя передумал.
- А Шенбрюнн... он вроде все время ходит с ней, она ему вроде тоже небезразлична... но он не стал пить за нее зелье, хотя явно готов был профессору голову снести.
- Знаешь, Энтони, — Ассбьорн небрежно присел на перила, положив руки в карманы, — меня профессор Снейп тоже спрашивал об этом, правда, в несколько ином ключе, но я отвечу тебе то же, что и ему: я думаю, Карл Шенбрюнн до последнего надеялся, что у их декана еще осталась совесть.
- И?.. — глаза Голдстейна стали по пять галлеонов, вызвав невольную улыбку у его собеседника: надо было обладать огромной смелостью и безрассудством одновременно, чтобы так дерзить декану Слизерина, один взгляд которого заставлял голову втянуться в плечи или засунуться в песок.
- Тридцать баллов штрафа... я думаю, на большее он бы не решился, иначе бы наш декан полностью со мной согласился, — теперь настал черед улыбаться у обоих студентов сразу.
- Знаешь, Ассбьорн, я часто тебя не могу понять, — принялся рассуждать Энтони, когда юмор от шутки сошел на нет, — ты обычно ведешь себя, как типичный слизеринец: гордый, замкнутый, мстительный, можешь спокойно полить человека грязью, если он тебе не нравится, но временами в тебе прорывается настоящий гриффндорец: защищаешь эту Лавгуд от шуток ее одноклассников, готов любому перегрызть горло за Кайнер и сегодня за нее даже зелье пил. Как только волшебную Шляпу не разорвало на куски?
- Я думаю, Энтони, ты понимаешь, что человек многогранен и не состоит лишь из тех качеств, которые присущи какому-то одному факультету, иначе был бы, мягко говоря, неполноценным. Другое дело, что, на мой взгляд, факультет, если студент учится на нем с первого курса и не обладает какими-то определенными установками и целями, что довольно часто бывает в одиннадцать лет, начинает сильно влиять на характер своего питомца, способствуя выработке или внешнему изображению одних качеств и погашению других. Если не ошибаюсь, маггловский психолог Карл Юнг назвал это "коллективным бессознательным". А вообще, если честно, Шляпа Основателей мне только Хаффлпафф не предлагала, — сказал Фольквардссон, улыбнувшись.
Ретроспектива...
- О, молодой человек, у вас присутствует безусловная тяга к знаниям, — раздался в голове юноши хриплый голос древнего артефакта, — ваш ум принадлежит ученому...
Значит, Равенкло, — подумал про себя Фольквардссон, и его это более, чем устраивало, однако шляпа Годрика решила его еще немного помучить перед тем, как окончательно распределить.
- Но еще в вас много храбрости и благородства, вы терпеть не можете несправедливость и, не раздумывая, кинетесь спасать тех, кто дорог вам, что безусловно указывает вашу принадлежность к Гриффиндору.
- Нет!
- Подумайте хорошо, молодой человек. Быть гриффиндорцем — значит бороться на стороне Добра и Света. Факультету Годрика в столь непростое время нужны такие сильные личности, как вы...
- Нет!
Ибо, Ассбьорн Фольквардссон, хотя безусловно признавал в себе немало качеств львиного факультета, испытывал к нему немалое недоверие, равно как и к одному его выпускнику, занимавшему ныне директорское кресло или, правильнее сказать, трон. В то время Хогвартс, как мультикультурная школа, казался Ассбьорну единственной альтернативой Дурмстрангу, на руках не было достаточного количества информации, чтобы сделать однозначные и достоверные выводы. Кроме того, жизнь диктовала свои требования и предъявляла куда более важные проблемы, чем выбор новой школы. Однако Ассбьорн считал себя достаточно взрослым, чтобы не верить свято всему написанному в книгах, тем более, исторического характера, и потому бурные восторги автора по поводу факультета Гриффиндор, которому была посвящена половина новой "Истории Хогвартса", которую он заказал совиной почтой во "Флориш и Блоттс", а также деятельности директора Дамблдора, которому была посвящена половина книги, вызвали у молодого человека не восторг, как предполагалось, а, наоборот, желание оказаться подальше от львиного факультета в целом и директора Дамблдора в частности. Не внушал Фольквардссону доверия и уважения тот человек, который одни свои титулы расписывает на целых четыре строчки, и котором на протяжении пятидесяти страниц лилась вода о том, какой он хороший и замечательный. Но при этом не рассказывалось ни о его собственных достижениях в области трансфигурации, но о его учениках, которые выпустились бы с факультета Гриффиндор и успели как-то прославиться. При этом довольно много места было посвящено его борьбе с Гриндевальдом и неким "Тем-кого-нельзя-называть", известным как второй Темный Лорд. Создавалось впечатление, что вся "История Хогвартса" — эта большая агитационная речь в поддержку Дамблдора и его идей, и что основная его деятельность — это не директорство и улучшение качества образования, а плетение политических интриг, а в Гриффиндоре он набирает своих потенциальных сторонников. А разговор со Шляпой окончательно укрепил желание юноши не идти во львятник, под крылышко милого директора. "... не раздумывая, кинетесь спасать тех, кто дорог вам..." — это сделает любой здравомыслящий человек, в ком есть совесть. "Факультету Годрика в столь непростое время нужны такие сильные личности, как вы..." — а вот это уже похоже на намерение использовать, а Ассбьорн Фольквардссон не имел ни малейшего желания погибать смертью храбрых во имя призрачных идей добра. Единственные же, кому он что-то должен, — это его семья.
- Долг перед Родом, процветание Рода... — казалось, Шляпа задумалась, — ваши ценности типичны для любого чистокровного волшебника, воспитанного в старых традициях. Вы амбициозны и целеустремленны, замкнуты и самодостаточны, вы уважаете Темные Искусства и сами являетесь темным магом — Салазар Слизерин мог бы гордиться таким питомцем, как вы. В Слизерине вы бы заслуженно пользовались уважением и сумели добиться бы добиться всего того, о чем пока смеете лишь мечтать... — старая тряпка рассмеялась.
- Нет, — уже спокойнее ответил Ассбьорн.
О Слизерине в "Истории Хогвартса" Хогвартса было написано катастрофически мало и, по большей части, в негативном ключе, так, чтобы сразу отбить у юного читателя желание знакомиться со змеями, которые все поголовно будущие темные маги. Немало его по этому вопросу просветил профессор ТИ/ЗОТИ Йорген Ринквист, достаточно внимательно следивший за событиями, происходящими на Туманном Альбионе, насколько это было возможно из-за моря, и даже получивший в свое время предложение стать Пожирателем Смерти, от которого он, естественно, отказался, не желая быть клейменным рабом помешанного на чистоте крови самозванца, родословная которого вызывала большие сомнения. Таким образом, пусть в Слизерине не было прямого контроля сверху, стоило опасаться давления со стороны одноклассников и навязчивых предложений вступить в ряды Пожирателей, а также всяких коллективных пакостей в случае отказа. Мазохизмом Ассбьорн Фольквардссон не страдал, Пожирателем становиться не хотел, поэтому Слизерин также отпадал.
- Уверены? — спросила Шляпа.
- Да, — твердо ответил Фольквардссон. — Можно только вас спросить об одном: вы действительно наделены разумом, или это все происходит в моей голове, и вы являетесь лишь проводников от сознания к подсознанию? — в мыслях юноши чувствовался неподдельный исследовательский интерес.
- Хм... — задумался древний артефакт, после чего проорал на весь Большой Зал: — РАВЕНКЛО!
Конец ретроспективы...
А пока двое студентов вороньего факультета делились друг с другом своими мыслями, профессор зельварения Северус Снейп, наворачивающий круги у себя в комнате в подземельях, мысленно проклинал Мерлина, Моргану и части их гардероба, несносную девчонку Кайнер, свалившуюся ему на голову, остолопа Фольквардссона, решившего сыграть в благородство, идиота Поттера, из-за которого вообще была затеяна вся эта дурацкая игра, Темного Лорда и своих коллег по цеху, перед которыми он вынужден был играть, и своего наставника, который в свое время помог сохранить свободу и не сломаться под грузом обстоятельств. Именно Альбус Дамблдор решил устроить весь этот театр абсурда, в котором отвел ему, Северусу Снейпу, самую главную, самую сложную и самую дурацкую роль. Пожалуй, если бы Мастер Зелий решил навестить маггловский мир, да еще переместить во времени лет на десять-пятнадцать вперед, то Альбус в его понимании однозначно бы жевал поп-корн, нет, лимонные дольки в виде поп-корна, внимательно следя за разворачивающимся на экране действом, периодически внося туда свои поправки.
Ретроспектива...
- Северус, мальчик мой, как дела у тебя на факультете? — поинтересовался Дамблдор, откинувшись на спинку кресла и поглаживая свою длинную белую бороду.
- Все спокойно, Альбус, — бесстрастным голосом ответил декан Слизерина, — в отличие от ваших дражайших гриффиндорцев, — надавил, — мои змейки не выносят выяснение отношений за пределы общей гостиной, а сейчас, благодаря вам, у них слишком мало времени, чтобы затевать какую-либо смуту.
Северуса удивила подобная заинтересованность директора его факультетом, ведь обычно он не обращает ни на кого внимания, кроме своих любимых львят, и это настораживало. Какие у Дамблдора есть виды на слизеринцев. Да, далеко не все змейки разделяют идеи Темного Лорда целиком и полностью, есть те, которые не хотят принимать Метку. Дамблдор что, хочет переманить их к себе посредством его, Северуса? Слишком опасная и рискованная идея, Альбус. Ставки слишком велики, и в случае провала под угрозой окажется и моя деятельность шпиона, и жизни этих ребят. Это чистой воды безумие — лезть в чужой Дом со строгими правилами и традициями только для того, чтобы распространить и на его обитателей свое влияние.
- Лимонную дольку, Северус? Не хочешь? А зря — сегодня с добавкой имбиря... У-у-у-м, — директор кинул себе в рот очередную порцию сладостей и, посмаковав их несколько минут, вернулся к делу. — Помнится на твоем факультете учится магглорожденная. Как к ней относятся одноклассники?
Северусу не нравился, совсем не нравился интерес Дамблдора к его протеже, но, тем не менее, он ответил совершенно будничным тоном:
- Не могу сказать, что ее присутствие в Слизерине их обрадовало. Одни ее просто игнорируют, другие ограничиваются мелкими оскорблениями. К тому, же, как я уже сказал, мои змейки сейчас слишком заняты, чтобы заниматься выяснением отношений, а Кайнер зарабатывает много баллов для факультета и выполняет свою часть работы достаточно хорошо, чтобы не вызывать нарекания со стороны старост. Это несколько улучшило отношение к ней других учеников.
- Скажи, Северус, а как ты сам к ней относишься? — умудренный годами старец сцепил руки замком и принял самый, что ни на есть, участвующий вид, как бы говорящий: если что я тебя пойму и помогу.
- Как я уже заметил, Альбус, — в голосе Снейпа чувствовалось раздражение, — мисс Кайнер зарабатывает много баллов на уроках, прекрасно успевает по школьной программе, соблюдает правила внутреннего распорядка и трудится на благо факультета, так что мое отношение к ней пока только положительное.
- Это не годится, Северус, — не терпящим возражений тоном сказал директор. — Дети Пожирателей наверняка заметили твое лояльное к ней отношение, о чем немедленно напишут родителям, те доложат Тому, а Том начнет подозревать тебя в предательстве, — цепочка Дамблдора выглядела логичной и не лишенной здравого смысла, — и тогда твоя деятельность шпиона может быть поставлена под угрозу, в то время как нами сделано еще далеко не все для победы над силами зла, — строго добавил он и, приподняв свою пурпурную мантию, расшитую золотыми узорами, направился к насесту с Фоуксом, который, в ответ на ласки своего хозяина, лишь ущипнул его за палец, на что старик лишь добродушно рассмеялся. — Удивительные создания, фениксы... — с любовью и заботой смотрел он на своего фамилиара. — В любом случае, Северус, — взгляд директора вновь обрел ясность и твердость, — ты должен исключить любые факторы, которые заставили бы детей Пожирателей Смерти и, следовательно, Тома, сомневаться в твоей лояльности им, и потому ты должен проявить соответствующее отношение к единственной магглорожденной на факультете и позорящей его своим происхождением, чтобы никто больше не смел сомневаться в твоей верности. Я говорю не о простых мелких оскорблениях или дополнительных отработках, но о значительно более серьезных санкциях.
- Но, Альбус... — декан Слизерина даже не пытался скрыть удивления, — за девчонку тут же заступится ее друг Шенбрюнн, а его поддержит вся остальная немецкая делегация, и, как следствие, представители других факультетов. Немцы напишут родителям, те — в свое Министерство, и к нам могут нагрянуть с проверками. Это может обернуться для нас международным скандалом, — Снейп был предельно серьезен.
- Так нужно для победы, мальчик мой, — снисходительно ответил Дамблдор, как будто объяснял глупому ребенку простые истины, — в немцев можно будет леко заткнуть. Достаточно лишь напомнить им о Гриндевальде и холокосте, — и, лукаво улыбнувшись, закинул в рот очередную лимонную дольку.
Конец ретроспективы.
Альбус, Альбус, все у вас для общего блага, все для победы, но задумывались ли вы когда-нибудь, скольким вы портите жизнь, калечите души, даже если эти люди не имеют никакого отношения к нашей войне, если они случайно попали в эпицентр событий? Все должно приносить пользу, а от лишнего необходимо избавляться — так? Ставки и так становятся все более высокими, подобно тому, как время бежит, не умаляя шаг, с каждым разом ему приходится все более качественно играть свою роль, захватывая с собой все больше людей под беспощадное колесо Судьбы. Роль которую он ненавидит, но без которой уже не представляет жизни. Иногда профессор зельеварения и двойной шпион задумывался о том, а не стоит ли ему бросить все к Мордредовой бабушке и свалить куда-нибудь за границу, подальше от Темного Лорда и Дамблдора с Поттером в придачу, где он не был бы никому ничего должен и просто занимался бы зельеварением. И в очередной раз отвечал себе: нет! Он обещал Лили, что позаботится о ее сыне, которые, к несчастью оказался Поттеровым отродьем, обещал Альбусу, что позаботится о мальчишке и доведет до победного конца. И лишь слабая надежда, что где-то вдалеке забрезжит свет, и снова наступят мирные времена, пусть его к тому времени не будет в живых, заставляла Северуса идти дальше, пусть даже через силу.
* * *
Хаффлпафф не считался сколько-нибудь престижным и успевающим факультетом Хогвартса, ибо, как считали многие, здесь учатся полные посредственности: дураки, бесталанные и вообще все те, кто не подошел остальным трем факультетам. Здесь не гнались за почестями, славой и кубком школы. Здесь не правили смельчаки и герои, как в Гриффиндоре, честолюбцы и хитрецы, как в Слизерине или ботаники-вундеркинды, как в Равенкло. Ибо в цене здесь были совсем иные добродетели.
Верность — вы все здесь один дом, одна семья. Вы — части единого целого: выпадет один кирпичик, и сломается вся стена.
Честность — будьте честны друг с другом и с собой. Всегда выполняйте обещанное. Тот, кто лжет и скрывает — не доверяет своему Дому, а, значит, и дом не может доверять ему. Честность — первый залог верности.
Дружба — вы все одна семья, один дом, то, где вас всегда будут ждать, где вас примут, каким вы бы ни были. Здесь вместе делят радость и горе, здесь нет равнодушных и одиноких, никто не остается в стороне. Дружба — второй залог верности.
Взаимопомощь — не оставляйте друг друга наедине со своими проблемами, будь то, учеба, отношения со сверстниками или адаптация к новому миру, новым условиям жизни. Берите под опеку младшекурсников и магглорожденных — они более всех нуждаются в защите. Помогли вы — помогут и вам. Стучите — и отворят вам. Взаимопомощь — третий залог верности.
… Стены из бежевого камня, обшитые панелями из дуба и ореха, казалось, отражали солнечное тепло. Окна здесь высоко, почти под потолком, ибо общежитие Хаффлпаффа располагается в полуподвале, но свет проникает сюда в любое время дня. Потолок здесь не высокий, как в Большом зале, но и не давит, как в Слизеринских подземельях, он просто как в любом обычном доме.
Гостиная заставлена разномастными столами, пуфиками, диванами и креслами и желто-коричневой гамме — так, чтобы все вместе могли учить уроки или просто собраться и поговорить компанией. На стенах висят картины и гобелены в черно-золотых цветах, изображающие пейзажи и натюрморты. В гостиной Хаффлпаффа тепло и уютно. На полках в горшках стоят многочисленные растения, придающие комнате немалую оживленность, за ними ухаживают все ученики. Это своеобразный символ жизни, напоминание того, что это бесценный дар, который есть у каждого независимо оттого, кем он родился, то, что выравнивает всех вместе. В одну из стенных ниш помещен резной книжный шкаф с застекленными дверцами — своеобразная хаффлпаффская библиотека: школьные учебники по большинству посещаемых предметов и художественная литература, в основном маггловская, которую многие поколения студентов собирали буквально по крупицам.
В другом углублении сооружен алтарь. На деревянной полке стоит фотография красивого юноши с заразительной улыбкой и добрыми глазами, перевязанная черной траурной лентой. Внизу подписаны старинные латинские стихи:
Vita nostra brevis est, breve finietur. Mors venit velociter, rapit nos atrociter, nemini parcetur.(5)
Он умер еще совсем молодым, даже не успев закончить школу. В Хаффлпаффе свято чтят память Седрика Диггори — верного, честного, отзывчивого человека и просто хорошего парня. Около его фотографии постоянно горят свечи, и каждое утро кто-то приносит свежие цветы. И каждый год здесь отмечают день его рождения и день его смерти.
Напротив входа располагается больший мраморный камин, способный согреть гостиную даже в самые лютые морозы, а над ним, в тяжелой позолоченной раме, висит портрет моложавой, слегка упитанной женщины в средневековом зеленом платье с рыжими волосами, заплетенными в толстые косы. Это Хельга Хаффлпафф — основательница и покровительница барсучьего факультета. Ее добрые голубые глаза излучают любовь и вековую мудрость, которой позавидовал бы даже Дамблдор, а губы слегка улыбаются, оставляя ямочки в пухлых щеках. В руках она держит золотую чашу, украшенную изображением своего животного. Каждый год, первого сентября Хельга неизменно поднимает свою чашу за здравие учеников и дает небольшое напутствие — они часто бывают похожи, но никогда не повторяются.
Коридоры в общежитии барсучьего факультета низкие и круглые и напоминают норы, а низкие деревянные двери в арочных проемах ведут в просторные общие спальни, где студентов уже ждут мягкие удобные кровати с балдахинами и сладкие сны после трудного и насыщенного дня.
Элизе Миллер нравилось в Хаффлпаффе. Здесь было тихо и спокойно. Слово “дом” — было первым определением, пришедшим ей на ум, не просто коллектив, связанный некими общими традициями, но место, где тебе всегда будут рады, где ты можешь расслабиться и отдохнуть, никого при этом не стесняя. Здесь все было по-другому. Не нужно было бояться лишних слов и движений, опасаясь получить осуждение в глазах строгих родителей за свою “ненормальность”, ибо все здесь были волшебниками. Не нужно было сливаться со стеной, боясь попасться на глаза Бранау и его дружкам — первый предсказуемо попал в Слизерин и имел в корне другую специализацию, так что его присутствие приходилось терпеть лишь во время общих трапез в Большом Зале, а последние вообще остались в Германии, более, чем за тысячу километров от Хогвартса. Как ни странно, в Хаффлпаффе было мало полукровок, в основном магглорожденные и чистокровные, однако этот контраст практически не бросался в глаза — все здесь в равной степени, независимо от происхождения, были открытыми и вежливыми. Сам факультет воспитывал своих студентов.
3) (лат.) “Кипящая кровь”
4) (лат.) “Спокойная кровь”
5) (лат.) Жизнь наша коротка/ и быстро кончается./Смерть придет быстро/, заберет нас жестоко,/ никого не пощадив. (“Gaudeamus”)
Сообщение отредактировал triphenylphosphine - Воскресенье, 12.02.2012, 18:53
Дата: Воскресенье, 12.02.2012, 17:10 | Сообщение # 179
Четверокурсник
Статус: Offline
Группа: Всезнайка
На сайте с: 25.02.2011
Сообщений:400
В ее старой школе у Элизы толком не было друзей, если не считать Карла и Лотара. Она была слишком замкнутой и неуверенной в себе, чтобы просто заговорить с человеком, которого она едва знает, и который не проявляет к ней ни капли интереса. Нет, она не считала, что ей могут нагрубить или оскорбить, зато была уверена, что с ней просто не захотят говорить и быстро дадут понять об этом. Ничего, выходящего за рамки учебы или деловых формальностей, каждый сам за себя. Первый и единственный человек, который обратил на нее внимание и даже захотел с ней дружить, был Карл Шенбрюнн, и именно благодаря ему она подружилась со своим нынешним женихом Лотаром Визерхоффом. Здесь же словно сама атмосфера располагала к диалогу и формированию приятельских отношений.
В Хаффлпаффе существовала традиция — на второй день учебы (ибо в первый день сразу же после ужина все дружно ложились спать) первокурсники собирались в круг у камина и рассказывали о себе — это был своеобразный ритуал доверия коллективу: честность как фундамент дружбы. Элиза не была первокурсницей, но была новенькой, и прошла обряд доверия как перед своим курсом, так и перед всем факультетом — ведь всем интересно было узнать, а как живут волшебники в других странах.
- Здравствуйте… меня зовут Элиза Катрин Миллер… — голос дрогнул. — Я магглорожденная.
Повисшую тишину нарушает лишь потрескивание огня в камине, около которого она стоит. Гостиная погружена во тьму, и новенькая заметно выделяется на фоне яркого пламени. Девушка заметно волнуется. Она уже взрослая, но по-прежнему боится выступать перед аудиторией, и очередной доклад превращается для нее приступ паники и мандража, от которых могу спасти только успокоительное зелье и неизменная поддержка Карла. В таких случаях он всегда брал ее за руки и, смотря ей прямо в глаза, говорил: “У тебя все получится. Я верю в тебя”. И от него веяло такой непоколебимой уверенностью, что, казалось, иначе просто быть не может.
Элиза не любила находиться в толпе. Толпа подчиняет всех себе и сносит любых застоявшихся на месте или идущих против течения. Толпе всегда от тебя что-то нужно, она угнетает, подавляет, и до твоих собственных желаний и потребностей ей нет никакого дела. Сейчас она стояла у камина, так, чтобы ее было видно всем остальным студентам, которые по-домашнему расселись на диванах и пуфах и с любопытством взирали на новенькую семикурсницу. Здесь не было рядом Карла или Лотара, способных ее поддержать, защитить, но и не было серой, безликой толпы, стремящейся задавить. Наоборот, лица добрые, радушные. Ее хотят понять, ее принимают такой, какая она есть. Ни тени насмешки или равнодушия.
- Я прибыла по обмену опытом из Германии вместе со своими друзьями Карлом Шенбрюнном и Лотаром Визерхоффом…
- Лиза, извини, а когда у тебя день рождения? — спросил Эрни МакМиллан на правах старосты. — У нас положено делать подарки всем курсом.
Сразу на “ты” и сразу сокращает имя — она теперь их “сестра”, так что лишние формальности ни к чему.
- Мне девятнадцать лет, и день рождения у нее 15-го августа, в день Успения Святой Девы Марии.
- Что это? — спросил кто-то из студентов помладше.
- Это почитаемый католический праздник, день, когда мать Иисуса Христа — про него, надеюсь, все слышали, — добавила девушка с нажимом, — представилась от жизни земной к жизни небесной.
- А разве это так важно? — поинтересовалась рослая темноволосая девушка, Меган Джонс, кажется.
- Мои родители очень… религиозны и воспитали ее соответствующим образом, — вновь твердо произнесла Элиза, однако голос ее дрогнул на слове “религиозны”.
Отношения с семьей и, как следствие, религия, были для нее больной темой, которую она старалась лишний раз не поднимать. К тому же, она не знала, как относятся к религии волшебники в Британии, но, судя по удивленным или безучастным взглядам, равнодушно. Кажется, пронесло.
- Жаль, что ты не будешь праздновать с нами свой следующий день рождения, однако мы обязательно сделаем тебе подарок, — свернул с опасной темы Эрни.
- Спасибо, мне было бы очень приятно, — ответила Элиза, улыбнувшись.
На примере своей дружбы Карл показал ей, что значит бескорыстие, и теперь она не искала специально подводные камни в словах каждого человека. Ей действительно будет приятно получить подарок, а у барсуков просто такая традиция — нести радость и уют всем студентам своего Дома.
- А почему ты такая взрослая, а до сих пор учится в школе? — поинтересовалась девочка с третьего-четвертого курса?
- Потому что такова система магического образования в Германии, и с конца XIX века она строится аналогично маггловской, — ответила Элиза уже более уверенно, первое волнение прошло, и сейчас она рассказывала уже о вещах, которые знала достоверно. — Похожая система образования принята и в Дурмстранге. В нашей школе мы изучаем одновременно и маггловские, и магические дисциплины, что также сказывается на длительности обучения.
- Для общего развития, чтобы студент по окончании школы имел равные возможности устроиться и в маггловском, и в магическом мире. Магическое сообщество может удовлетворить потребности далеко не всех его членов. Не все в нем могут найти себе работу или привыкнуть к новой культуре.
- Это в… ты узнала от своих друзей? — с некоторым вызовом в голосе поинтересовался Джастин Финч-Флетчли, неотрывно смотревший на девушку.
Последние слова Элизы не были для него новостью: едва он попал в Хаффлпафф, старосты, а также чистокровные одноклассники, подробно рассказали ему, кто есть кто в магическом мире, и на что может рассчитывать каждый волшебник в зависимости от своего происхождения. Картина получалась не очень радостная. Фактически ему оставалось надеяться на своих товарищей по факультету, которые могли бы обеспечить соответствующие рекомендации при устройстве на работу, и надеяться небезосновательно, ибо дружбу у хаффлпаффцев было не отнять, либо на вхождение в чистокровный род, что было большой редкостью и нонсенсом, ибо жених не должен уступать невесте по имущественному и социальному положению.
Но так было только в Хаффлпаффе. Слизеринцы были обеспечены всем с самого рождения. Равенкловцы, перекопав горы литературы, догадывались со временем сами. Лишь гриффиндорцы оставались беспечны в своей наивности, абсолютно не задумываясь о том, что ждет их после школы. А тех, кто мог бы это рассказать, можно было пересчитать по пальцам, да и болтливостью в этом отношении они не отличались.
- Карл и Лотар мне действительно рассказали мне много полезного о магическом мире. Но у нас в школе есть также предмет по культуре и традициям магического мира, обязательный для всех магглорожденных и полукровок. У нас считают, что человеку с самого начала нужно дать хотя бы базовые знания о новом для него мире и представления о его возможностях в нем, чтобы в дальнейшем он сам сделал выбор. Я считаю это справедливой политикой.
- Верно, — подхватила Сьюзен Боунс, миловидная девушка с кргулым лицом и прямыми рыжими волосами, — у нас в Хогвартсе также есть факультативные уроки волшебного этикета, но ведет их Снейп. Но как у вас соблюдается Статут о Секретности? — в голосе девушки послышалась сталь, будто говорила не она сама, а ее тетя Амелия Боунс, начальник Отдела магического правопорядка. — Ведь в маггловском мире человеку необходимо много документов, чтобы устроиться на работу, купить дом, вступить в брак, — знающие люди согласно закивали. — Как он может все это сделать, имея на руках лишь аттестат магической школы, которая для магглов не существует?
- Статус о Секретности рассчитан, в первую очередь, на самосознание и адекватность волшебников, ибо ни один здравомыслящий человек не станет рассказывать, что он волшебник, уже хотя бы потому, чтобы его не сочли сумасшедшим или не использовали в личных целях, — ответила Элиза менторским тоном, как когда-то ее учил Карл. — Он призван обеспечить спокойное существование каждого из сообществ без вмешательства в дела друг друга, однако законы маггловского мира в большинстве своем обязательны для волшебников. А что касается магических школ, то все они официально существуют в маггловском мире под видом частных школ, так что выдаваемые ими аттестаты действительны в обоих мирах и дают возможность продолжить учебу или поступить на работу.
- Да это же отлично! — выдохнул Джастин, продолжая смотреть на девушку.
Казалось, он просто слушал ее голос и хотел, чтобы она продолжала рассказывать дальше, и не только потому, что ему было интересно.
- А магглы, значит, могут видеть ваши школы и могут зайти внутрь, да? — вновь спросила Сьюзен, которую немало интересовали вопросы права.
- Только родители или опекуны учеников. Для всех остальных это просто архитектурные достопримечательности, и ничего более.
На какое-то время вопросы прекратились — ученикам нужно было переварить тонну вываленных на них новых знаний. Элиза, мысленно обрадовавшись, что вопросы, как и знакомство с факультетом на сегодня окончены, поспешила отойти в тень и слиться с интерьером, однако Ханна Эббот так и не дала ей совершить задуманное.
- А как у вас в стране сообщают будущим ученикам о том, что они волшебники? Так же, с совами присылают приглашение?
- Чистокровные и полукровки, как правила с рождения знают, что они волшебники. Родители заранее выбирают школу для своего ребенка и затем отправляют соответствующее письмо в Министерство магии, когда получают подтверждение о зачислении. Да, многие чистокровные волшебники по традиции пользуются совами, хотя можно отправить и обычной почтой — как я уже говорила, наши школы официально существуют и в маггловском мире. А к магглорожденным, по факту первого выброса стихийной магии, приходит чиновник из Отдела Образования, который, собственно, все и рассказывает. Так было и у меня. Магглорожденные и полукровки учатся, как правило, в ближайшией к их городу школе.
- То есть, вам не приходится ждать до одиннадцати лет, чтобы, наконец, узнать, что все эти странные вещи — это волшебство? — удивился магглорожденный шестикурсник, которого родители в свое время достали обследованием у психиатров и экстрасенсов.
- Нет, — Элиза отрицательно покачала головой. — Лотар, а у него отец — член Совета Магов, говорил мне, что чиновникам проще известить родителей, что их ребенок — волшебник, сразу же, как только произойдет первый всплеск стихийной магии, чем без конца фиксировать их, а когда ребенку исполнится одиннадцать лет, явиться в том и тупо поставить перед фактом. Ведь магглы могут подать на Министерство в суд за моральный ущерб, т.к. там знали и вовремя не проинформировали, а родителям и самому ребенку пришлось из-за этого немало помучиться, — задавший вопрос шестикурсник мрачно кивнул в ответ. — Просто политика честности и справедливости.
Большинство товарищей по факультету согласно кивнули: честность и справедливость — барсучьи качества. Теперь было понятно, почему немецкие студенты, даже попавшие в Гриффиндор и, тем более, Слизерин не испытывали к Хаффлпаффу распространенных в Хогвартсе предубеждений — потому что они сами немало были воспитаны в хаффлпаффских качествах, а новизна и незашоренность мышления ставили их вне межфакультетской вражды и школьных интриг. Пока что.
- А у вас существуют СОВы и ТРИТОНы? — поинтересовался Эрни Макмиллан, снова обнявший Сьюзен.
- Да, конечно. СОВ большинство учеников сдает, как правило, в возрасте семнадцати лет, то есть, в конце шестого курса. И в двадцать лет — ТРИТОНы. Обучаться последние три года в Hochschule, или высшей школе, необязательно и необходимо лишь тем, кто в дальнейшем хочет посвятить свою жизнь науке, политике, финансам, праву или медицине. Также для этого необходимы высокие проходные баллы. Еще мы сдаем промежуточные экзамены на третьем курсе — это что-то наподобие распределения по уровню успеваемости. От результатов этих экзаменов зависит выбор будущих спецкурсов, профессии и, соответственно, возможность обучаться в Hochschule.
- То есть у вас умные отдельно, тупые отдельно? — уточнила Ханна.
- По сути дела, именно так, да.
Захария противно рассмеялся.
- Ты бы точно учился с тупыми, — “заткнул” его МакМиллан. — Лиза, ты извини, пожалуйста, он уже года три ведет себя кое-как. Значит, ты должна была сейчас доучиваться последний год в этой вашей Хохшуле?
- Да, мы вместе с Карлом и Лотаром должны были доучиваться последний год, — кивнула девушка. — Я собираюсь стать колдомедиком, и мне нужно полное образование.
- Значит, у вас до сдачи СОВ тоже нельзя колдовать дома на каникулах? — поинтересовалась девочка лет пятнадцати на вид.
- Что значит, нельзя колдовать на каникулах? — искренне удивилась Элиза. — Как вы будете поддерживать свои навыки в норме, если не будете практиковаться? Колдовство волшебной палочкой, — девушка сделала плавное круговое движение, прочертив золотистую линию в воздухе, движения ее кисти были легкими и выверенными, как у гимнастки, раскручивающей атласную ленту, — это как игра на музыкальном инструменте: если вы не будет постоянно тренироваться, то не “подружитесь” с волшебной палочкой. Она просто будет хуже вас слушаться. Она — продолжение вас самих — так говорил наш учитель по теории магии.
- А Статут о Секретности? — не унималась Сьюзен Бонус. — Допустим, волшебники живут отдельно от магглов, и в их семьях невозможно отследить, кто именно колдовал. Но в семьях магглов?
- Сьюзен, извини, но я не совсем понимаю, зачем распространять Статут о Секретности на семьи магглорожденных волшебников, — Элиза недоуменно покачала головой, — потому что родители и так знают, что их ребенок волшебник. Другое дело, что об этом не должны знать другие магглы, не являющиеся членами семьи и не живущие вместе с ребенком-волшебником. А для родителей это возможность увидеть, чему именно учат их детей.
Некоторые из учеников печально вздохнули, ведь это было бы здорово — показать родителям, что они умеют, или привести их в Хогвартс, чтобы они увидели, в какой большой и красивой школе учатся их дети.
- И что, твои религиозные родители тоже радовались твоим фокусом? — ехидно усмехнулся Захария. — Или ты со своими дружками стукнула их “Confundo”? И вообще, как так получилось, что у тебя в друзьях гриффиндорец и слизеринец? — взгляд его выражал скепсис и презрение.
- Смит, молчал бы лучше и не хамил! Надоел уже всем! — отрезал МакМиллан, которому, как и его друзьям было невероятно стыдно за своего товарища перед новой студенткой.
Захария Смит, пожалуй, был единственный, кто выбивался из дружного барсучьего коллектива, во всяком случае, своего курса. Ехидный и надменный, подозрительный и жадный до сплетен, он вызывал далеко не лучшие чувства у товарищей по факультету. В отличие от одноклассников, он до сих пор не перерос свой четвертый курс, когда многие завидовали Поттеру, неожиданно, в обход всех правил, попавшему в чемпионы. Будучи весьма посредственным в учебе, не блещущий никакими талантами, он искренне радовался каждой газетной статье, обсасывающей личную жизнь Поттера, поливающей его грязью — ведь у сопляка Поттера, воспитанного магглами, была слава, он с рождения был всем известен, в то время как у Захарии, наследника древнего чистокровного рода, ничего этого не было и в помине. И все события, связанные с Мальчиком, который выжил, для него были не более, чем приключенческим комиксом, который интересно почитать на ночь. А теперь тут еще одна рассказчица нашлась. Да как будто до нее здесь есть кому-то дело. Тоже будет здесь про великую силу межфакультетской дружбы заявлять, когда ее чистокровные дружки кинут ее через неделю. Ведь тогда у нее не будет друзей так же, как у него самого теперь.
Элиза отступила на шаг назад и проглотила застрявший в горле. Опустилась голова, сникли плечи, дрогнула волшебная палочка в руке. По щеке скатилась одинокая слезинка. Девушка любила своих родителей, но отношения с ними стали натянутыми с того самого дня, как у нее произошел первый всплеск стихийной магии.
Ретроспектива…
Прибывший к ним домой министерский чиновник объяснил, что юная Лиза Миллер — волшебница, и что ее “проклятье” не исчезнет, если ее станут таскать по экзорцистам, но станет еще более неподконтрольным и разрушительным. С тех пор ни отца с матерью, ни от бабушки она не услышала более доброго слова. Сухое приветствие — максимум, на что она могла рассчитывать. Родители боялись рассказать священнику на исповеди о том, что их дочь — ведьма, ибо, какой беспутной не считали бы, все равно любили ее, зато бабка была горазда на “епитимьи” — раз уж священник не может. Помня, что для праздных рук дьявол всегда найдет работу, она старательно загружала внучку ручным трудом — уборка дома, уход за цветником, вязание, вышивание, игра на пианино и флейте (последнее было по рекомендации учительницы начальных классов, обнаружившей в девочке талант к музыке). А зная, что ведьмы колдуют руками, заставляла ее держать ладони над пламенем — “чтобы выжечь греховную суть”. И девочка молчала, глотая боль и слезы, вспоминая, что те же святые мученики терпели гораздо больше мучений, чем она, но продолжали идти дальше и проповедовать свет Истины Христовой. Выдержали они, выдержит и она, тем более, что они страдали за правое дело, а ее наказывают за грехи. Она понимала, что это делается для ее же блага, блага в понимании взрослых, что родные любят ее и потому не могут смириться с тем, какая она есть. И потому старательно врала учителям и одноклассникам, видевшим на следующий день ее перевязанные руки, что это она сама обожглась, схватившись за горячий чайник, или поранилась о розовые кусты, и каждую ночь перед сном молилась за родных, чтобы Господь простил их и не вменил им за грех ее наказание.
Элиза быстро обнаружила, что дома заклинания у нее выходят намного слабее, что в школе, на нейтральной территории, хотя должно было быть наоборот. На уроках волшебного этикета и теории магии она много раз слышала о том, что дома, особенно в родовых поместьях, магия, подпитанная кровью и мудростью предков, усиливается во много раз. Она охотно слушается своего хозяина и подчиняется ему. Но у себя, в родном доме, Лиза была как чужая и даже физически ощущала эту атмосферу — гнетущую, холодную, враждебную… Родители, которые предпочитают ее игнорировать, бабка, которая считает ее чуть ли не исчадием ада. Единственный, кто хорошо относился к Элизе, был младший брат Ганс. Он был еще слишком мал, чтобы понимать, что волшебство это плохо, и потому всегда с радостью и интересом слушал рассказы своей старшей сестры — в основном это были адаптированные отрывки из истории магии — или наблюдал, как она колдует. Раз — он оказался в воздухе, два — и бумажный обод на голове превратился в настоящую золотую корону, три, и любимая бабушкина икона, которую он неосторожно свалил с полки, снова целая. Так продолжалось до тех пор, пока однажды бабушка не застукала обоих внуков в кладовке с каким-то непонятным варевом в котле с криком “немедленно прекратить всю эту чертовщину” разогнала обоих по углам. С тех пор девочку никогда больше не оставляли одну с братом и не допускали, чтобы они вместе проводили время, а позже и сам Ганс начал смотреть на сестру с опаской и боялся лишний раз к ней подойти — так Элиза потеряла единственного друга в своей семье.
Первое заклинание, которое она освоила, было не “Lumen” или “Alatum Leviosum”, как у большинства нормальных первокурсников, а “Quies Noctis” — “ночная тишина” — у бабушки Марты был очень тонкий слух. Латынь, язык молитвы прежде, стала призывом неизведанных и все наполняющих сил — Карл говорил ей уже, что большинство магов — пантеисты и рассматривают магию как некую бесплотную духовную сущность, эфир. Она безлична и не способна творить сама, но существует для того, чтобы с ее помощью творили люди и в то же время является гарантом естественного магического порядка. “Как можно утверждать, что все мы служим дьяволу, — говорил ей Эрхард Шенбрюнн, — если мы наделены волшебством от рождения? И если Бог допустил, чтобы вы родились волшебницей, то почему вы считаете, что неугодны ему? Магия — часть природы, часть вас, и Бог дал вам этот талант, чтобы вы его впоследствии приумножили, но не хоронили в землю. Не хуже ли вы тогда будете тех ханжей и лицемеров, которые отвергают человеческое естество только потому, что не могут подчинить его себе?”.
Но, даже не смотря на доброе к ней отношение и поддержку Шенбрюннов, которым она стала почти как дочь и сестра, она продолжала чувствовать себя изгоем и отрезанным ломтем — наверное, так чувствуют себя те, кого отсекли от Рода. Нет, от нее еще не отреклись, казалось девушке, осталось ждать недолго. И даже не будет никаких напыщенных фраз и высокоморальных нотаций, ей просто скажут, что они уже выполнили свой родительский долг, и теперь она уже взрослая, и потому вольна идти на все четыре стороны. Элиза Миллер знала: если это произойдет, то она уже никогда не вернется домой. Она будет чужая. Для всех.
Конец ретроспективы.
- Но все-таки, — заговорил какой-то третьекурсник, — слизеринцы — они плохие, а гриффиндорцы — хорошие. Как они могу дружить, если один из них в любой момент может предать другого?
Рядом кивнуло еще несколько человек того же возраста, однако МакМиллан не стал их останавливать — так будет лучше для разрядки атмосферы, которую немало накалил Захария своими дурацкими подколками.
- Это долгая история, — ответила Элиза, чуть замявшись — все-таки теперь приходится рассказывать о личном — и вновь повернулась лицом к аудитории. — Карл и Лотар были знакомы еще раннего детства и окончательно сдружились, оказавшись вместе в одной школе. А с Карлом мы сидели вместе за одной партой, и именно Карл стал моим первым другом в магическом мире. У нас существует что-то вроде негласной традиции, когда чистокровные студенты берут под покровительство магглорожденных и полукровок, чтобы помочь им адаптироваться в новых условиях, хотя не всегда это перерастает в дружбу. А распределение — оно все-таки проводится по чертам характера? — слушатели тут же закивали в ответ. — А у нас достаточно разные характеры, чтобы мы оказались на разных факультетах. Я не вижу ничего плохого в межфакультетской дружбе, и не считаю, что герб на мантии определяет выбор человека. Храбрость, верность, хитрость и острый ум — я думаю, они дополняют друг друга, и у Основателей не получилось бы создать столь великую школу магии, будь они во власти нынешних предрассудков.
- Это здорово! — заметила Сьюзен, мечтательно улыбнувшись, и положила голову на плечо Эрни Макмиллану, который согласно кивнул в ответ и приобнял девушку за талию — на Хаффлпаффе не в чести было ханжество, и легкое проявление чувств не считалось чем-то постыдным и некрасивым.
- Блеск! — воскликнул Джастин, зааплодировав, а следом за ним и вся остальная аудитория.
Лиза смутилась и сделала, шаг назад, чтобы оказаться в тени.
- Она говорит абсолютную правду, — раздался с портрета твердый голос Хельги Хаффлпафф, приведя даже старшекурсников в благоговейный трепет. — Никто из нас, каким бы сильным волшебником не являлся, не смог бы покорить себе магию этого места и построить здесь школу. Мы сделали это вместе, сообща, как одно целое, и то же я заповедую вам.
- Э… простите, мэм, — пискнул кто-то из первокурсников. — В “Истории Хогвартса” написано, что Салазар Слизерин рассорился с другими Основателями из-за того, что не хотел обучать в школе магглорожденных, и ушел из школы. Это правда?
- Не совсем. История постоянно переписывается так, как это угодно очередной власти, — строго сказала Хельга. — Годрик действительно стремился сделать волшебство доступным для всех, превращая его в некое подобие ремесла, что не могло не радовать новообретенных волшебников — так в наши времена называли рожденных простецами. Салазар же, напротив, преподносил магию как некое тонкое искусство, сокровенное знание, которое под силу постичь далеко не каждому волшебнику, — большинство хаффлпаффцев хмыкнули, вспоминая небезызвестного слизеринского профессора, — тем более новообретенному. И я не стану отрицать, что далеко не все волшебники могли воспринять все многообразие магии. Многие новообретенные, будучи неграмотными, приносили предрассудки из мира простецов, которые стремительно ограничивали магию, дабы сделать доступной ее для своего ума, не обремененного ни мудростью, ни знаниями о мире. В наши времена простецы страшились всего неизвестного, непознаваемого, бесконечного… — ученики слушали, затаив дыхание. — Салазар, с его коварством и хитростью, было не под силу терпеливо ждать и бороться с этим, он знал, что его бы никто не поддержал, в то время как вся школа стала бы на сторону Годрика. Он просто ушел, ибо не хотел обучать, по его мнению, недостойных, — устало закончила женщина.
- А как же василиск, которого он поместил в Тайную комнату, чтобы убивать магглорожденных? — воскликнул Джастин, на которого этот самый василиск напал на втором курсе.
- Я думаю, эта легенда появилась уже после нашей смерти, чтобы поддержать межфакультетскую вражду и очернить факультет Слизерина. Просто кому-то удобно, чтобы были “плохие”, чтобы появиться “хорошим”, и школа из храма мудрости и знаний превратилась в площадку для политических интриг, — с грустью сказала Хельга. — На протяжении веков в Хогвартсе учились потомки Салазара Слизерина, и все они могли говорить на змеином языке, но до нынешнего времени еще ни один из них не спускался в Тайную комнату, чтобы призвать василиска. Салазар не мог оставить такое завещание, ибо ценна была любая волшебная кровь, а в мире оставалось не так много потомков друидов и норн, рассеянных по всем землям, чтобы только им можно передавать древние и бесценные знания.
- А вы и Ровена Равенкло? — полюбопытствовала девочка с косичками.
- А мы остались в школе, пусть мы не были во многом согласны с Годриком. Мы остались, чтобы учить юных магов тому, чему когда-то научились сами, хотя после нашей смерти многие знания оказались утеряны, преданы забвению и уничтожены. А теперь я устала, мне надо отдохнуть… — сказала древняя волшебница и откинулась на спинку кресла, поставив свою знамению чашу на раму.
Ученики стояли, открыв рты и переваривая услышанные. Далеко не каждому удается разговорить обычно молчаливую Хельгу Хаффлпафф и, тем более, услышать повествование о временах Основателей из уст одного из них.
- Вот это да!.. — выдал кто-то из парней.
На какое-то время в гостиной барсучьего факультета воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием пламени в камине. Студенты, немало уставшие за день, еще не до конца переварившие поток информации, которую вывалила на них новенькая, находились теперь под впечатлением от речи Хельги Хаффлпафф и, решив, что утро вечера мудренее, разошлись по спальням. Практически все заснули сразу, едва коснувшись подушки, и только Элиза Миллер еще долго не могла сомкнуть глаз, хотя расспросы одноклассников ее изрядно вымотали. Слишком много впечатлений накопилось за день, слишком много всего надо было обдумать…
Сообщение отредактировал triphenylphosphine - Воскресенье, 12.02.2012, 19:02
Дата: Воскресенье, 12.02.2012, 17:13 | Сообщение # 180
Четверокурсник
Статус: Offline
Группа: Всезнайка
На сайте с: 25.02.2011
Сообщений:400
Она уже узнала, что двое из ее однокурсников, Ханна Эббот и Захария Смит, — наследники древних чистокровных родов. Род Ханны ведет начало от одного монаха, в котором неожиданно проснулся колдовской дар. А предки Смита предсказуемо были кузнецами и занимались изготовлением оружия и различных артефактов. Эрни Макмиллан, староста факультета, был чистокровным волшебников в десятом поколении и состоял в родстве с древнейшим и благороднейшим семейством Блэк. Род Сьюзен тоже насчитывал около двух столетий и имел связи с Малфоями и Розье (чем мисс Боунс совсем не гордилась), а также Прюэттами, из которых в живых осталась только мать Рона Уизли. А вот Джастин Финч-Флетчли, как и она сама, был из семьи магглов, только для него было шоком, когда он в одиннадцать лет узнал, что является волшебником, ведь родители хотели отдать его в Итон, престижную частную школу.
Ей рассказали про всех учителей — у кого какие тараканы в голове, как следует вести себя на уроках и что можно себе позволить, — про межфакультетскую вражду, про Гарри Поттера, Надежду магического мира, его борьбу с силами зла и организованным им и Гермионой Грейнджер клуб ЗОТИ ДА, в котором они за полгода выучили больше заклятий, чем за три года учебы. И, естественно, про Седрика Диггори, верного, умного и отзывчивого, который пал смертью храбрых от руки Того-кого-нельзя-называть. Элизе же оставалось только гадать — что это в Хогвартсе за учителя такие, что пятнадцатилетний подросток знает больше их. Да и как могли допустить, чтобы кубок оказался порталом, и за смерть того юноши, Седрика Диггори, чья фотография стоит в гостиной, никто в итоге не понес ответственность? Где справедливость?
Не укрылся от девушки и пристальный, даже восхищенный взгляд ее нового одноклассника Джастина Финч-Флетчли, и, хотя она продолжала общаться с ним, как ни в чем не бывало, ей было не по себе. Тихая и застенчивая, она не стремилась к вниманию парней, и ненавязчивые ухаживания Карла были для нее чем-то новым и волнующим, выбивающим землю из-под ног. Она научилась замечать, когда она нравится, и сейчас женская интуиция твердила ей, что Джастин от нее просто без ума. Лиза боялась этого, ибо не хотела разбивать сердце хорошему человеку, не хотела становиться искусительницей и причиной боли и уныния, но и не могла игнорировать парня, ведь он никаких намеков со своей стороны пока еще не делал, так что оставалось надеяться, что все образуется, и она интересует его не более, чем новый человек.
В Хаффлпаффе всегда находили занятие для свободных рук и головы. Нужно помочь профессору Спраут пересадить растения в теплице — пожалуйста. Помочь перепуганным первокурсникам с зельеварением — хорошо. Показать трудное заклинание, которое задал профессор Флитвик пятому курсу — вот и все, правда, нужно только разобраться сперва с нумерологической формулой, а также сильнее концентрироваться на желаемом результате. А ты знаешь нумерологию? — Нет, я в ней не сильна, но что-то подсказать могу. Элиза Миллер никогда и никому не отказывала в помощи, если имела такую возможность, и всегда шла навстречу. Вместе с Ханной она взяла на себя руководство кружком по выполнению домашних заданий. Старшекурсники прислушивались к ее советам, а малыши ее едва ли не боготворили, вспоминая своих учителей в начальной школе. Элиза сама любила детей и мечтала иметь семью, и потому занятия со студентами младших курсов не были ей в тягость. Пусть она не была самой умной и находчивой, зато прекрасно умела пользоваться знаниями и опытом других людей, немало в свое время в нее вложивших, и сейчас она с благодарностью вспоминала фрау Платтнер, учительницу в ее начальной школе, умевшей просто и доступно объяснять материал и находить подход к каждому ребенку. Хаффлпаффцы, же пусть немного медлительные, брали упорством и честным трудом, и не в пример гриффиндорцам, с которыми Лиза провела как-то занятие по просьбе Лотара, оказались благодарными и внимательными учениками. Как заметил однажды Эрни МакМиллан, не будь она чужой, ее вполне могли бы назначить старостой.
Дни шли своим чередом, и девушка незаметно для себя вливалась в коллектив, не понимая, как за столь короткое время успела сблизиться с совершенно чужими людьми. У нее уже успели сложиться дружеские отношения со Сьюзен Боунс, Эрни Макмилланом и Ханной Эббот. Единственный человек, с кем она была вынуждена общаться настороже и не хотела лишний раз пересекаться, был Захария Смит. Он постоянно смотрел на нее свысока, как бы говоря: “Ну и чем ты можешь меня удивить?”, и отпускал едкие комментарии в адрес ее друзей. Его просто забавляла ее реакция, как у нее резко белеет лицо, поднимаются дыбом волосы, а в потемневших округлившихся глазах вспыхивает огонек гнева, и она начинает страстно защищать этих Шенбрюнна и Визерхоффа. Естественно, за нее сразу же заступаются МакМиллан и Боунс, которые обожают пригревать всех сирых и убогих, но Захарии плевать на остракизм со стороны всего факультета. Недостаточно хитрый и изворотливый, чтобы стать слизеринцем, не обремененный верностью и дружелюбием, чтобы быть истинных хаффлпаффцем, он считает себя выше этого. Считал, пока однажды Миллер в порыве гнева не сказала тихо, направив на него палочку:
- Silentium!
Но ее слышала вся гостиная. И никто так и не соизволил расколдовать Смита, ему объявили бойкот. За прошлый год он так и не освоил невербальные заклинания, а подойти к кому-нибудь из учителей боялся, ибо знал, что его осудят, и осудят справедливо. В конце концов, он попался Снейпу, который, сняв с него Заклятие Немоты, а заодно и тридцать баллов с Хаффлпаффа, отправил нарезать флоббер-червей к себе в класс, пообещав заколдовать снова, если тот будет ныть.
А вот Джастин постоянно ходил за Элизой хвостом и отступал лишь тогда, когда по близости оказывались Карл Шенбрюнн или Лотар Визерхофф. Он не приглашал ее на свидание, не делал комплименты и вообще ни коим образом не намекал, что она ему нравится, но обязательно придумывал какой-нибудь предлог, чтобы находиться с нею рядом, будь то тяжелая сумка, которую такая хрупкая девушка, как Элиза Миллер, ни за что не поднимет, несуществующее домашнее задание по чарам или трансфигурации, неожиданная заинтересованность в зельеварении, которое он был рад бросить после пятого курса или просто красивое место, которое Элиза просто обязана увидеть. Элиза была слишком доброй, чтобы отказать, тем более что предложения сами по себе были достаточно невинными, а Финч-Флетчли, когда они оставались наедине, едва мог связать пару слов. Он просто молчал и любовался ею, и изредка поддакивал, даже не слушая, что именно говорит девушка, полностью передавая инициативу ей.
- Скажи мне, Джастин, зачем ты пришел сюда со мной? — однажды спросила Элиза, невинно улыбнувшись, и положила книгу на откидную полку.
Сейчас они находились в библиотеке и стояли в довольно узком проходе между двумя стеллажами с редкими изданиями, которые запрещалось выносить из читального зала. Они стояли столь близко друг к другу, что один мог слышать дыхание другого, и от этого было не по себе каждому из них. И если девушка еще сохраняла внешнее спокойствие, хотя немало нервничала при этом, то парень, весь покрывшись испариной, стоял, глупо открыв рот и растворившись в голубизне ее глаз.
- Ты же не изучаешь зельеварение, — строго произнесла она, как бы намекая, что у него нет причин находиться рядом с ней.
- Я… э… — только и смог выдать из себя Финч-Флетчли, покрасневший до кончиков ушей.
- В любом случае, спасибо, что проводил меня, — мило улыбнулась Элиза и, взяв с собой учебники, вышла из прохода навстречу Карлу.
- Hei, Karl! — радостно заговорила она на немецком. — Guten Abend, Herr Folkvardsson! — поприветствовала она высокого блондина, в равенкловской мантии, пришедшего вместе с ее другом, заглушив при этом “v” на немецкий манер. /нем. Привет, Карл!.. Добрый вечер, господин Фольквардссон!/
Шенбрюнн тут же отобрал у своей протеже книги, а Фольквардссон, наклонившись, поцеловал ей пальцы, едва коснувшись губами.
- Das ist angenehm Sie, zu sehen, Fröcken Miller... — ответил Ассбьорн, не удержавшись от традиционного шведского обращения. /нем. Приятно видеть вас, фрекен Миллер/
Финч-Флетчли, застыв на месте, наблюдал за происходящим действом. Если блондин просто отдал дань приличиям, то между Лизой и Шенбрюнном точно проскочила искра. Они тепло смотрят друг другу в глаза, как старые друзья. Ей явно комфортно с ним.
- Und das ist mein Huffpuffs Klassenkamerad Justin Finch-Fletchley, — указала она своего одноклассника, который наконец-то вынырнул из-за стеллажа. — Er hat beglitten mich in die Bibliothek. /нем. А это мой одноклассник по Хаффлпаффу Джастин Финч-Флетчли… Он проводил меня до библиотеки./
- Добрый вечер, мистер Финч-Флетчли, — подчеркнуто вежливо и, в то же время, холодно поздоровался Карл, протянув руку. — Меня зовут Карл Шенбрюнн.
- Ассбьорн Фольквардссон.
- Э… Здрасьте… — Джастин по очереди пожал руки обоим парням, стараясь при этом не встречаться взглядом с Фольквардссоном: тот казался уж слишком хмурым и недружелюбным.
- Спасибо, что присматриваете за Элизой, мистер Финч-Флетчли, — сказал напоследок Шенбрюнн, кивнув, и, взяв девушку под руку, повел к уже занятому ими столу.
Джастин тяжело выдохнул. Он не знал, в каких отношениях Элиза состояла с этим Шенбрюнном, но что-то подсказывало ему, что с ним будет трудно конкурировать.
Причесался, поправил мантию и галстук, наложил “Silentium” на Смита, чтобы не ехидничал. Суббота — отличный день для отдыха и свиданий, так что все одноклассники положительно откликнулись на его предложение погулять на улице. Не робеть, не стесняться, Джас! Бери инициативу в свои руки. Посмотри на этого Шенбрюнна или Визерхоффа и на себя. Как ты ей можешь понравиться, если в ее присутствии только и можешь, что ловить воздух ртом, как рыба, и ведешь себя, как размазня? Конечно, его еще беспокоил Визерхофф — он иногда сидел с ними за столом и даже пару раз заходил к ним в гостиную, чтобы проводить Элизу и пожелать ей спокойной ночи. Он не демонстрировал при всех свои чувства, и потому Флетчли ошибочно решил, тот Лотар все лишь друг. Отсутствие же аналогичного поведения у Карла он списал на то, что тот слизеринец, и потому должен держать марку перед “своими”. Еще раз оглядел себя в зеркале и, убедившись, что выглядит отлично, покинул спальню мальчиков седьмого курса. Взял Элизу под руку — оробела, опустила глаза — кажется, так же она вела себя и с Шенбрюнном — и присоединился и идущим впереди Эрни и Сьюз. Замыкали шествие Ханна и Мег, обсуждавшие какие-то свои девчачьи штучки.
Отделившись от остальных, повел ее к мосту, с радостью наблюдая за тем, как девушка восхищается красотами местной природы. Они молча шли по деревянному виадуку, и у обоих колотились сердца все сильней и сильней. У Джастина — потому что он предвкушал волнующий и радостный момент. И у Элизы — потому что с каждым шагом происходящее казалось ей все более неправильным: она любит Лотара, а Джастин с ней ясно не просто подружиться хочет.
- Эти камни стоят здесь еще со времен друидов, — решил блеснуть знаниями парень, когда они оказались по другую сторону оврага, около Стоунхенджа, — когда-то давным-давно они проводили здесь свои обряды, и потому это место так наполнено магией…
Элиза молчала, плотно сжав губы, однако Джастин решил, что ей скучно, и потому перешел к делу.
- Извини, совсем забыл… — воскликнул он, изобразив искреннее удивление, и вытащил из внутреннего кармана мантии небольшой букет маргариток. — Это тебе, — мягко улыбнулся.
- Спасибо, — грустно улыбнувшись, ответила девушка, понюхав цветы; она любила, когда ей их дарили.
- Они к лицу тебе, — чуть дыша, произнес Финч-Флетчли и, взяв ее золотой локон, приложил к цветам, немало тем самым смутив девушку. Оказывается, быть смелым не так-то уж сложно.
Ветер гнал по небу рваные кучевые облака, трепал волосы и мантии. Скрылось солнце, и набежала прохлада. Не грусти, Элиза, твоя улыбка озаряет теплом все вокруг, с нею не страшен даже холодный ветер. Твои волосы светлы, как пшеница летних полей, а глаза твои чисты и прекрасны, как воды горных озер. Ты прекрасна, как солнце, даже если настоящее солнце уже скрылось за тучей…
Джастин был доволен верлибром собственного сочинения, прославляющим стоявшую перед ним прекрасную даму. Оставалось только решить, когда же его лучше продемонстрировать: Эрни как-то рассказал ему, что все девчонки падки на стихи и комплименты.
- Может, прогуляемся? — как бы между прочим предложил Джастин, слегка приобняв девушку за талию.
- Но только как с другом! — твердо произнесла Элиза, опустив букет и сделав несколько шагов назад, хотя это показное спокойствие давалось ей с немалым трудом.
- Что?! — Финч-Флетчли не верил своим глазам. Неужели все-таки?..
- Прости, я помолвлена… — показала тонкое золотое кольцо с сапфирами, — с Лотаром Визерхоффом… — голос дрогнул. — Я люблю его и не могу дать тебе, что ты хочешь. Прости…
Одинокая слезинка скатилась по щеке. Девушка отвернулась и побежала прочь. По крыше виадука забарабанили капли дождя, а промокший до нитки Джастин еще никогда не чувствовал себя столь глупо и одиноко одновременно.
* * *
В среду вечером, ровно в восемь часов равенкловцы во главе с Ассбьорном Фольквардссоном собрались в выручай-комнате на восьмом этаже. Комната была такой же, какой они запомнили ее во времена ДА с Поттером: голые каменные стены, высокий арочный потолок, поддерживаемый массивными восьмигранными колоннами; будто бы искусственный холодный свет, льющийся из подвешенных к колоннам светильников и зачарованных окон; по углам лежат матрацы и подушки для отдыха и мягкого падения. Пришли студенты только старших курсов — Фольквардссон заранее предупредил, что они будут практиковать весьма серьезные заклинания, на которые у младшекурсников может просто не хватить сил или реакции. Шли обходным путем: вначале после ужина вернулись в гостиную Равенкло, чтобы там отметиться, а затем обходным путем отправились в Западную башню, намеренно выбирая наименее освещенные и наиболее заброшенные коридоры, чтобы точно не попасться кому-нибудь из учителей или Филчу.
- Итак, мы собрались здесь для изучения боевой магии, — начал свою вступительную речь Фольквардссон, когда благодарные слушатели расселись по очень кстати появившимся креслам. — Хочу предупредить сразу: мы не будем изучать здесь относительно безобидные заклинания наподобие “Protego” и “Stupefac”, которые знает и третьекурсник. То, что я планирую вам преподать, входило до недавнего времени в учебную программу у нас в Дурмстранге, но здесь, в Британии, относится к категории запрещенных знаний, обладание которыми не одобрит ни директор Дамблдор, ни Министерство магии.
- О, так ты будешь учить нас Темным Искусствам?.. — мечтательным голосом проговорила Луна, откинув голову назад, отчего ее бледно-серые глаза стали казаться еще более округлыми и выпуклыми. Было непонятно, спрашивает она или утверждает.
- Да, именно так, — на полном серьезе ответил Фольквардссон, пройдя по комнате и окинув строгим взглядом всех своих одноклассников. — Мы будем учиться искусству не только защиты, но и нападения. Кто из вас скажет, можно ли победить, только защищаясь?
Повисла неловкая тишина. Кто-то задумался, пытаясь вспомнить сводки новостей о последних двух магических войнах. Другие едва заметно качали головой, выражая отрицание. Некоторые просто уставились в пол.
- Но ведь есть же авроры, — возразила Лиза Турпин. — Это их работа — нас защищать. Почему мы должны делать за них эту грязную работу? — и наморщила свой хорошенький носик, как будто прямо около нее лежала навозная бомба.
- Ой, Турпин, ты еще процитируй Амбридж на пару с ее племянником Склинхардом! — с сарказмом заметил Голдстейн, карие глаза которого выражали презрение и гнев.
- Мисс Турпин права с точки зрения закона, — девушка улыбнулась и засияла, как начищенный галеон, — однако кто из вас может сказать, как исполняется закон в магической Британии? — теперь пришел черед дуться для Мэнди Брокльхерст. — Но если бы аврорат справлялся со своей работой, разве были бы такие огромные потери среди мирного магического населения в первую войну?
- Очевидно, одного умения защищаться, используя базовый набор школьных заклинаний, мало, — продолжил Ассбьорн после очередной паузы. — Важно уметь еще и побеждать. Побеждать, чтобы спасти свою жизнь и своих близких. Побеждать и брать на себя ответственность за чужую смерть, зная, что в противном случае убили бы вас, — парень заметно понизил голос и, казалось, говорил даже с некоторой грустью.
- Мы… мы будем практиковать Непростительные? — поинтересовался Корнер.
- Нет. Насколько я могу судить, защитная магия замка настроена таким образом, что о применении Непростительного заклятия быстро станет известно директору. Также я хотел бы сразу заметить, что существует немало заклятий, не относящихся к категории Непростительных, но которые, тем не менее, могут нанести значительный урон, если их вовремя не снять, — взгляд упал на Голдстейна.
- Но лже-Грюм применял Непростительные, когда мы учились на четвертом курсе! — воскликнул Терри Бут.
- Терри, я думаю, есть разница между официальным уроком и нелегальным кружком. К тому же, если учесть, что у вас тут в Хогвартсе с преподавателями ЗОТИ все время связаны какие-нибудь темные истории, то Непростительные в исполнении пожирателя Крауча можно списать на авторский стиль.
- Тогда почему ты ушел из Дурмстранга, если в Хогвартсе тебе ничего не нравится? — подала голос молчавшая до этого Мораг МакДугал.
- Очевидно, потому, мисс МакДугал, — глаза равенкловки подозрительно сощурились; как и Фольквардссон, она смотрела исподлобья, однако взгляд ее был не пугающий или пронизывающий, а просто отталкивающий, — что Дурмстранг на тот момент перестал удовлетворять моим требованиям. Но, к сожалению, многие вещи можно узнать лишь постфактум. А теперь я хотел бы перейти ближе к делу. Те, кто по этическим или личным соображениям не хочет продолжать занятия, могут покинуть комнату прямо сейчас, — Мэнди Брокльхерст, Лиза Турпин и еще несколько человек с пятого-шестого курсов поднялись с кресел и направились к выходу. — Однако все здесь присутствующие, — тем же властным и строгим голосом продолжил Ассбьорн, — должны дать магическую клятву о неразглашении. Смею предупредить, что это весьма серьезная клятва, и нарушивший ее не отделается уродливыми прыщами и словом “ябеда” на лбу.
- Да как ты смеешь?! — возмутилась Лиза Турпин, тряхнув своими темными кудряшками. — Магическая клятва — это почти Непреложный Обет. Я думаю, никто не захочет стать сквибом или вообще умереть.
Ответом ей были настороженные взгляды одноклассников.
- Спасибо, мисс Турпин, что посвятили нас в свои планы стать второй Мариэттой Эджкомб, — с сарказмом произнес Фольквардссон. — Именно поэтому я требую магическую клятву со всех. Вы ведь не хотите, мисс Турпин, или вы, мисс Брокльхерст, чтобы ваши товарищи по факультету устроили разборки? — и картинно отошел в сторону, как бы давая остальным равенкловцам карт-бланш.
- Крысы министерские! — прошипел Голдстейн в лицо обеим девушкам и вернулся на место — весь класс, не сговариваясь, объявил бойкот потенциальным предательницам.
- А теперь, когда мы всё выяснили, мы все дадим клятву о неразглашении…
Бывший дурмстранговец первый выставил перед собой волшебную палочку, холодный и серьезный взгляд его горел решимостью. Следом за ним аналогичный жест повторили все остальные студенты и теперь стояли, ощетинившись, напротив своего предводителя.
- Я, Ассбьорн Фольквардссон…
- Энтони Голдстейн…
- Терри Бут…
- Падма Патил…
Майкл Корнер…
- Луна Лавгуд…
Каждый называл свое имя, на кончике его волшебной палочки загорался свет. Это был не обычный “Lumen”, но видимый образ магии, принимавшей вызов от волшебника.
- … магией своей клянусь… — продолжил Фольквардссон, и следом за ним повторили остальные равенкловцы.
Теперь свечение полностью окутало палочку каждого из студентов и перешло на руку — магия как пантеистическая сущность вступила в резонанс с магией каждого волшебника. Многие все еще помнили тот день, когда купили свои волшебные палочки — их законный пропуск в волшебный мир — и как магическое ядро палочки приятным теплом отозвалась в руке, почувствовав связь с магическим ядром волшебника, испустив сноп разноцветных искр. В этот же раз все было похоже, но во много раз серьезней и величественней.
- …. хранить в тайне все полученные здесь знания и умения… и не говорить никому о том, где они были получены... не выдавать имен здесь присутствующих другим ученикам, учителям, директору и прочим лицам, которые сочтут получаемые здесь знания запрещенными… Воздух в комнате заискрился от избытка магии, которая окутывала светящимися аурами юных волшебников, колыхалась волнами, переливаясь всеми цветами радуги.
- … Да будет так!
Прикрыв глаза, Фольквардссон поднес палочку к губам и затем резко вскинул вверх — следом ним повторили все остальные, и вокруг каждого вспыхнул свет, у кого ярче и шире, у кого тусклее и меньше — магия приняла данные ей клятвы. Повисла мертвая тишина, воздух перестал искриться, а студенты переводили дух. После нескольких лет учебы в Хогвартсе волшебство перестало быть для них чем-то необычным и выдающимся, они были уверены, что постигнуть все на уроках или занимаясь самостоятельно по библиотечным книгам, и теперь у них была возможность увидеть нечто грандиозное и величественное, по сравнению с которым заклинания, разучиваемые на уроках — лишь “глупое махание палочкой”, познать, что магия многогранна и выходит далеко за рамки школьных учебников.
- Вы — можете идти, — сказал Ассбьорн потупившимся Турпин, Брокльхерст и еще нескольким студентам, которые не рискнули продолжать занятия.
Тем ничего не оставалось, кроме как подчиниться — с Фольквардссоном лучше не спорить.
- А профессор Флитвик знает о нашем кружке? — поинтересовался Голдстейн.
- Да.
- И он тоже дал клятву? — скепсиса в голосе Голдстейна было хоть отбавляй, и он был не один такой, кто не мог допустить даже в мыслях требовать какие-либо обязательства с преподавателей.
- Да, — холодно и уверенно ответил Фольквардссон, смерив сомневающихся своим фирменным "орлиным" взглядом, — профессор Флитвик лично одобрил данный кружок, и он также заинтересован в том, чтобы мы не распространялись о наших занятиях за пределами этой комнаты. А теперь скажите, пожалуйста, какое самое сильное заклинание вы знаете.
- Заклятие Патронуса, — ответил Корнер, — нас ему обучил Поттер. Сам он выучил его на третьем курсе с профессором Люпином.
- Защита от дементоров и большинства статичных темных проклятий… — заметил Фольквардссон, — это уровень ТРИТОН.
- В позапрошлом году дементоры покинули Азкабан и перешли на сторону Сам-знаешь-кого! — воскликнула Падма. — В прошлом году они атаковали Хогсмид, и если бы не наши знания, полученные в ДА, мы были бы уже мертвы!
- Я не отрицаю этого, мисс Патил, — задумчиво ответил Фольквардссон, — хотя я попросил бы вас перестать использовать эти дурацкие прозвища "Сам-знаешь-кто" или "Тот-кого-нельзя-называть". Выглядит просто глупо, как будто вы тайком, но на виду у всех обсуждаете нечто, о чем не принято говорить в приличном обществе. Боитесь называть его по имени — придумайте какое-нибудь синонимичное обозначение, например, просто "Лорд" — и просто, и понятно. Что касается заклинания Патронуса, то мы обязательно будем практиковать его с теми, кто его еще не знает, хотя, должен вас сразу предупредить: заклинание Патронуса весьма энергоемкое и потому дается лишь немногим волшебникам, чей магический потенциал достаточно высок, — некоторые из студентов, считавшие себя слабыми, немного приуныли. — Однако сегодня оно нам не потребуется. Сегодня я хотел бы посмотреть на ваш реальный уровень, чтобы выработать дальнейший план занятий. Разбейтесь на пары и начинайте сражаться по моему сигналу. Разрешается использовать любые заклинания, кроме Непростительных, но с тем условием, чтобы ваш противник мог от отразить.
В течение нескольких минут равенкловцы выбирали себе пары и строились, после чего Ассбьорн приказал начинать. Он пока не вмешивался в дуэли, а просто наблюдал за дерущимися, отмечая про себя все больше недостатков. Надо отдать Поттеру должное, он успел чему-то научить своих однокурсников и товарищей по ДА. Они неплохо сражались для своего уровня, но их набор атакующих и защитных заклинаний был крайне скуден, а в сами заклинания вкладывалось слишком много излишней силы, из-за чего быстрее наступала усталость. Также дуэлянты совершали слишком много лишних движений, а это означало потерю времени и, опять же, растрачивание сил. А владение невербальной магией вообще оставляло желать лучшего, вопрос, который поднял этот МакКелби, весьма актуален. В бою “один на один” с опытным и сильным магом никто из них не продержался бы и минуты. Пожалуй, им придется еще много наверстать, прежде чем переходить к изучению непосредственно боевых заклинаний. Отработка скорости и координации движений, наименее затратные цепочки, медитация и окклюменция — вот уже нарисовались темы для следующих занятий.
Юноша обошел уже всех учеников, когда заметил лежавшую на матраце блондинку с длинными спутанными волосами. В ушах редиски, на шее — ожерелье из пробок от сливочного пива, значит, Луна Лавгуд. Казалось, девушку вообще не интересовало происходящее, выкрики заклинаний словно не долетали до нее, она просто ушла в свой далекий заоблачный мир. Поза ее была расслабленной, круглые серые глаза смотрели в потолок, а на губах играла мечтательная улыбка.
- Мисс Лавгуд?
- А, это ты? — мечтательно произнесла она, закатив глаза.
Луна Лавгуд была единственной на факультете Равенкло, кто не боялся Ассбьорна Фольквардссона, и могла позволить себе быть с ним фамильярной. Просто она была не от мира сего, а на таких не обижаются.
- Почему вы не участвуете в дуэли?
В отличие от Луны, Ассбьорн, напротив, старался соблюдать дистанцию в общении. Он еще не забыл тот странный поцелуй на Астрономической башне, который она подарила ему взамен Анны Кайнер, и потому не хотел бы испытать подобную неловкость еще раз, тем более на глазах у однокашников. Не то, чтобы его сильно волновало их мнение о нем, но поцелуи он считал слишком интимным, даже сакральным проявлением чувств, которое недопустимо демонстрировать на публике.
- Или для вас не нашлось пары?
- Нет, не нашлось… — ответила девушка, отрешенно глядя куда-то в сторону, а пальцы теребили платиновые пряди, пытаясь превратить их в некое подобие косы.
Как и Фольквардссона, ее нисколько не беспокоило отношение к ней окружающих. Только если первый стремился всячески демонстрировать свою самодостаточность и сильную, несгибаемую волю и отличался злопамятностью, то последняя, напротив, была мягким и улыбчивым человеком, с легкостью прощавшей обиды. Она была из тех людей, который бы спокойно подставили вторую щеку, стоило ударить по первой, или поделились бы последним, не особо задумываясь, как жить дальше — просто потому, что нашлись бы другие добрые люди, которые поделились бы с ними.
- Если хотите, можете сразиться в паре со мной, — предложил швед и подал руку, чтобы помочь девушке подняться.
- Я думаю, я была бы не против, — ответила Лавгуд и заняла место напротив семикурсника.
- Дама ходит первой, — сказал Фольквардссон, улыбнувшись и отвесил легкий поклон напарнице, едва успев увернуться от невербального “Expelle arma”, которое Луна пустила в него с совершенно безмятежным видом.
Во всяком случае, хотя сражался он меньше, чем в полсилы, дуэль с Лавгуд оказалась не такой скучной, как он думал вначале: девчонка мастерски использовала типичный набор хогвартских заклинаний и активно прибегала к невербальной магии, так что Ассбьорну оставалось лишь угадывать, что она сделает в следующий раз. Движения ее были свободные и плавные, будто она порхала по воздуху или танцевала. Казалось, ей не нужно было сосредотачиваться или прикладывать каких-либо усилий, чтобы сотворить очередное заклинание.
- Эй, Падма, так не честно! — закричал упавший на пол Корнер, едва успев увернуться от летящего в него золотисто-красного луча. — Что это за тарабарщину ты вообще несешь?
- Это заклинание на хинди, языке моих предков, — обиженно ответила индианка. — Если ты знаешь только английский, это не значит, что заклинания могут существовать только на английском! В мире существует больше тысячи языков, живых и мертвых!
Фольквардссону стоило лишь на несколько секунд отвлечься от собственного поединка, чтобы тут же быть атакованным Луной. Мышцы вытянулись и застыли, конечности онемели. “Petrificus”, невербальный — позорище. Это был второй раз, когда Ассбьорна Фольквардссона победили на дуэли, и первый раз — когда так легко и быстро. Сам виноват, отвлекся, потерял контроль. У этой Лавгуд огромный потенциал, так что заклинание вряд ли спадет раньше, чем через полчаса.
Сообщение отредактировал triphenylphosphine - Воскресенье, 12.02.2012, 19:09
Джинни вообще прибить хочется 
