По одному из коридоров Хогвартса несли тяжелую раму, завёрнутую в чёрную ткань. По правую сторону приветливо мигали солнечными бликами окна, глядящие с высоты четвёртого этажа на Запретный лес; по левую – попадались редкие пейзажи и натюрморты вперемешку с дубовыми дверями классных комнат и подсобных помещений.

Рама обрамляла мрачную широкую картину. Её долго вешали на заранее прибитые гвозди между окнами, стараясь не шуметь, волнуясь и переговариваясь шепотом. Когда с полотна сдёргивали холщовую ткань, директор МакГонагалл строго поджимала губы. Это был портрет Северуса Снейпа.

Утром последнего дня мая по небу ползло сплетение белых облаков, которое напомнило бы бойкому воображению парящего феникса; дул прохладный ветер, вылизывая свежестью шотландские земли; пахло наступающим летом и смирением.

Портрет Снейпа дремал, но сквозь сон ему слышались звуки наружного мира, чувствовались приходящий день и запахи соседних картин. Даже ночью ощущалось, как на окна замка плотным слоем ложится темнота, просачивается внутрь, заполняя собой каждую щель. Иногда он узнавал голоса: хриплое бормотание Филча, гоняющего студентов после отбоя, звонкие командирские интонации Минервы, щебетание Поппи Помфри, а однажды почудился зычный бас Хагрида. Словно в тумане до него доносились то приглушённые крики, то гул детских голосов, то заливистый смех. Кругом витало одурманивающее спокойствие, ничего не раздражало, и не хотелось просыпаться. Никогда.

***

Я ослепла. Ослепла и утонула в удушающей черноте, словно меня завернули в мантию профессора Снейпа, чтобы я в ней умерла. Словно ворота мира захлопнулись перед моим носом, оставив дрожать в холоде мучительной тьмы. Взамен я научилась видеть звуками, различать оттенки тишины, понимать образ небытия и не бояться его.

Мы думали, нет, мы надеялись, что это будет последняя битва, а оказалось…

Туман из пыли, кругом люди, взрыв, колонна со свистом – на пол, все друг друга прокляли, вихрь магии, чёрный с красным на стенах, вспышки, грохот, звон разбитого стекла, осколки, осколки, осколки, крики, вой, громыхание голосов, пронзительный гомон, и снова туман из пыли… И я ничего не поняла…

***

Тьма опустилась на раны мои,
Колокол бьёт заунывно и больно:
«Дымом идут со дна ада бои»
И повисает над горем безвольно.

***

Профессор Снейп разоблачил себя, отбивая проклятия от директора Дамблдора. Видимо, Волдеморт сильно распсиховался по этому поводу, потому как умудрился проклясть половину Хогвартса, покалечив при этом не только своих врагов, но и значительное количество собственных приспешников, после чего исчез, пообещав в скором времени вернуться. До сих пор в ушах звенит его истеричное «Это только начало!». Ненормальный.

Попав под раздачу, я заполучила какой-то черномагический сглаз, который лишил меня способности видеть. Мастер зелий также оказался жертвой волдемортовского гнева: проклятием его привязало ко мне. Он начинал умирать, если отходил от меня даже на небольшое расстояние. Оказалось, что жизнь неумолимо покидала и тех, кто сам близко приближался к профессору. Пока мы это всё выясняли, трагически погиб директор Дамблдор и пробыл в умершем состоянии семь часов. На седьмой час к трупу подлетел Фоукс, а что было дальше, я не знаю.

А потом я очнулась и обнаружила себя укрытой одеялом, под головой была подушка или две. Кто-то поднёс к моим губам холодное стекло, мужской голос потребовал, чтобы я сделала глоток.

- Профессор Снейп?

- А к вам ещё кого-то привязало проклятием? – холодно, но без яда.

Вместо того чтобы выпить зелье, скорее всего, гадкое на вкус неимоверно, я потянулась к источнику голоса и успела нащупать длинные волосы до плеч, а также большой нос, перед тем как всё это отстранилось.

- Да я это, я, прекратите, – недовольно.

- Мы в подземельях?

- Да. Пейте, - холодное стекло клацнуло по зубам. Я проглотила какую-то отраву, напоминающую Восстанавливающее зелье.

- Так я и думала.

- Думают молча, мисс Грейнджер, а вы уже высказались, так что, будьте добры, впредь не дублировать информацию, - горячо и с ядом.

Я неуклюже стащила с себя одеяло, опустила ноги на пол, пальцев коснулся жёсткий ворс: ковёр. Мужская рука аккуратно взяла мою ладонь и потянула куда-то вперёд.

- Вам, наверно, хочется принять ванну, мисс Грейнджер.

- Естественно.

- Хочу вас огорчить, но мне придётся присутствовать при этой процедуре, если вы не хотите провести ночь с моим трупом, - мужская рука виновато коснулась моего локтя.

- А в уборную мы тоже с вами вместе ходить будем? - ужаснулась я, сильно вцепившись в ладонь профессора.

- Нет. Но придётся сидеть под дверью.

Какое же это, наверное, для него унижение: быть прикованным цепями проклятия к слепой девчонке, ходить за ней словно верный пёс, постоянно сидеть рядом и не иметь возможности избавиться от неё. И помощи ждать неоткуда. Он огорожен от мира стенами своих личных покоев. А я огорожена и от мира, и от профессора непроходимой стеной мрака, беспросветного, тягучего, удушающего. Так почему же получается, что он более несчастен?

- Воспринимайте меня, как врача, мисс Грейнджер, и даже не вздумайте предполагать, что мне есть какое-то дело до ваших прелестей, - громкий звук льющейся воды и разборчивый шелест профессорской мантии, кругом эхо с привкусом замкнутого пространства.

Мужская рука берёт мою ладонь и тянет куда-то вниз, пальцам становится мокро и тепло.

- Больше горячей воды, - выношу свой вердикт я.

Он помогает мне раздеться, погрузиться в воду, подаёт мочалку и мыло, следит, чтобы вся пена была смыта с волос, его руки заботливые, даже ласковые, и я знаю, что при этом он на меня не смотрит.

***

Чёрные запахи горькой воды,
Чёрные звуки зачёркнутой мысли,
Чёрный оттенок слепой наготы –
Страстное эхо в чернеющем смысле…

***

Целыми днями профессор Снейп варил зелья для Ордена. А я, слепая, ничем не могла ему помочь. Лишь перед сном я заставляла его ложиться на кровать, растирала его руки и спину, вслушиваясь в гневную пульсацию боли, исходившей короткими горячими волнами. Я расщепляла на музыку его дыхание, ловила невзрачную ноту его вздоха облегчения, и радовалась ей, как дитя малое. А кругом тьма, гадкая, мерзкая, противная. Как мне хотелось её сбросить, разорвать на куски, растоптать, она давила со всех сторон, заворачивала в тугой кокон, и становилось нечем дышать…

Я могла начать задыхаться несколько раз на дню. Профессор Снейп заставлял глотать какое-то варево с жутким болотным запахом, и после меня отпускало. Я изучила его молчание, которое оказалось намного многограннее знаменитых ядовитых тонов и обертонов из профессорского арсенала. Мне даже казалось, что я могу чувствовать его полуулыбку-полуухмылку.

Мы много разговаривали:

- Мисс Грейнджер, поверьте, я больше вашего проклинаю судьбу за столь щедрые подарки, - утомлённо.

- Когда ослепнете в старости, тогда и поговорим, - огрызаюсь.

- Для меня старость – это непозволительная пошлость, - отстранённо.

- Что, лавры Фламеля покоя не дают? – продолжаю огрызаться.

- Нет, мисс Грейнджер, всё куда более банально, - насмешливо.

- Так поделитесь секретом, пока есть, с кем, - издеваюсь.

- А этого вы пока что не заслужили, - саркастично.

Ещё больше мы спорили:

- Вы специально кладёте туда столько имбиря? На свойства зелья этот корень никакого влияния не производит, зато вкус становится отвратней болотной слизи!

- Вот когда станете Мастером зельеваренья, тогда и поговорим, - ядовито.

- Хотите сказать, что возьмёте меня в ученики? – негодую.

- Я, мисс Грейнджер, по этому поводу думаю то же самое, что и вы, - саркастично.

- Прекратите копаться в моих мозгах! – неистовствую.

- Мерлин меня упаси от такого занятия, - злобно шипит. – Убавьте громкость ваших мыслей на лице, и я ничего не узнаю.

А чаще всего я приставала к профессору с жуткими вопросами, ответы на которые сама знать не хотела, но считала своим долгом помучиться, чтобы не было так безумно стыдно за вынужденное безделье.

- А что стало с профессором Дамблдором, сэр?

- Он умер, мисс Грейнджер, и вы это знаете, - глухо.

- А как же феникс? Зачем тогда прилетал феникс? – лепечу.

- Мы все когда-нибудь умрём, это неизбежно, и это не лечится. Даже слезами феникса.

Я придумала заклинание, которое делает буквы в книге выпуклыми, и большую часть времени пыталась читать пальцами. Профессор Снейп не позволял налагать моё изобретение на магические книжки, рукописи и учебники, в моём распоряжении была только маггловская литература. И если раньше я ради смеха могла согласиться, что в библиотеке декана Слизерина должны храниться исключительно мрачные произведения в духе Байрона и пессимистические трактаты Ницше, то теперь я имела возможность с содроганием проникнуться страшным смыслом слова «накаркали». В моём распоряжении были лучшие из угрюмейших: Кафка (стоял первым на самой удобной полке), Гёте, Данте, Байрона с Ницше я уже упоминала, Шелли, По и ещё много чего интересного. Никогда не думала, что буду развлекаться подобным образом.

Я прикасалась к жёстким буквам до тех пор, пока пальцы были способны чувствовать, до онемения или пылающего жара. Я натирала мозоли, игнорировала колючую боль, невыносимый зуд и кусающее жжение. Я мучила себя, глупо думая, что мучаю свою слепоту, наказывала своё тело, упрямо воображая, что наказываю тьму вокруг себя. И как же дурно мне стало, когда я поняла, что тьма не вокруг – тьма во мне. Это я ослепла, а не мир потух, это мне страшно, противно и безнадёжно, а солнце продолжает вставать каждый день и зависать над землёй. Но мне не было одиноко, я была не одна. Я каждый день имела право взять чужую профессорскую руку в свою и радоваться. Только моя радость была его наказанием. Он был заперт со мной. Именно он со мной, а не я с ним. До этого момента мне было совершенно непонятно, как можно неосознанно радоваться чужому горю, да ещё и с таким аппетитом. Теперь мне стыдно, что я не смогла себя возненавидеть, и не смогла прекратить это. Мне снилось, что тьма превращается в жидкость и затекает в трещины моей души, заполняя собой болезненную пустоту, выжжённую смесью рокового отчаяния и бесконечной усталости.

- Профессор Снейп, я могу что-нибудь для вас сделать?

- Да, мисс Грейнджер, притворитесь предметом интерьера и не обременяйте моё терпение глупыми вопросами.

- Сэр, я знаю, что вы сейчас испытываете боль, - я кладу ладонь на источник тепла и чувствую, что это его спина. – Вот здесь.

- Мисс Грейнджер, если вы решили сразить меня своими вновь приобретёнными способностями, то вам это не удалось, ибо я хорошо осведомлён о…

- Позвольте помочь вам, сэр. Я могу снять боль, - нагло перебиваю. – Я умею.

Он позволял мне уложить себя на кровать, покорно снимал сюртук и рубашку, безмолвно выполнял мои указания, будто отчаялся сопротивляться или будто добился желаемого. А я гадала, хоть и не хотела знать точно. Я, слепая, дурная, немощная, мелкая зануда, чувствовала себя королевой мира, когда прикасалась трепетными пальцами к его телу. Он бы никогда не согласился на это безумие, если бы я могла его видеть. Я бы сама не осмелилась предложить ему такое. И я понимала, что тьма на моих глазах для него стала залогом безопасности моего сострадания, моим пропуском к его боли. Такую цену я бы никогда не заплатила добровольно. Теперь я часто себя спрашиваю, а на какую жертву я бы согласилась?

Я садилась так, чтобы чувствовать коленом его бок, искала линию позвоночника, самое его начало у основания шеи и начинала разминать каждый позвонок, надавливая по-кошачьи нежно, но сильно. Я растирала всю спину профессора, игнорируя источник его неприятных ощущений, потому что знала: он уйдёт, как только боль отступит.

Мои мысли никогда не играли по одним и тем же нотам, каждый раз я придумывала новую композицию, пальцы выписывали новые па. Я скользила по его коже воображаемым взглядом, рассекая тьму касаниями, озвучивая движения собственным дыханием и мешая его запах с отчаянием, негой и своей властью, длящейся несколько минут. Я никогда не позволяла себе лишнего, но могла дразнить себя едва преступным «почти»: отдёргивала руки в самый последний миг, не позволяя им гулять ниже пояса или просачиваться на грудь, или запутываться в волосах.

Один раз во время моей процедуры профессор уснул: я поняла это по размеренному дыханию, хотя для верности позвала его шёпотом, дыхание ни на долю секунды не сбилось с плавного ритма – он спал. Тогда я осмелела проверить, насколько крепок был его уставший сон, решилась вкусить запретный плод. Я потянулась к его волосам, словно Ева за яблоком, но скрип пружин кровати и шелест простыней оповестил меня о передвижениях его тела, и я почувствовала, что он уткнулся лицом в мои колени, невнятно прохрипев какую-то фразу. Кажется, спустя вечность я поняла, что он сказал, и тогда покровительственно погладила зельевара по голове. Наверное, так делала его мама, когда он просил прощения, прижавшись к её ногам. Если такое было. Я могла и ослышаться.

Когда мне приходилось сидеть подле ванной, пока профессор принимал душ, я как никогда остро ощущала, что тьма меня сжирает с ног до головы, вгрызаясь в глаза. Я была готова душу дьяволу продать за возможность прозреть, видеть яркие краски мира, различать мельчайшие полутона цветов, боготворить радужное небо над головой, растворяться в ароматах красного, спелого и сочного, вглядываться в образы природы, вдыхающей зелёным и выдыхающей коричневым. Рядом же со мной был мрачный профессор Снейп, чёрный, словно демон и бледный как крылья ангела. Я проклинала и ненавидела ядовитые профессорские фразы вместе с угрюмым молчанием, но и боготворила каждый удар его загадочного сердца.

В ванной меня часто посещало отвратительное желание: я хотела, чтобы он увидел, как капли воды щекотно стекают по моим голым плечам или выступающим из воды коленям. Я постыдно воображала себе его чёрные глаза и затуманенный взгляд, тонкие приоткрытые губы и его чувства, желания, мысли – я всё придумывала и наслаждалась этим. И не могла представить себе его без чёрных одежд, без угрюмой задумчивости, без ядовитой, терзающей, мрачной горечи, которая вросла в него вместе с гениальностью, войной и одиночеством. Мне думалось, что тьма – его убежище, его молитва, его спасение, но никогда, что это – его сущность.

В предпоследний день моего мучения, вечером, во время ванных процедур, я решилась сказать ему то, что обдумывала с самого первого дня нашего с ним заключения:

- Сэр, от вас пахнет печалью, - говорю громко.

- И чем же пахнет печаль? – его голос эхом отлетает куда-то вверх, он сидит рядом с ванной.

Я передвигаюсь ближе к источнику звуков, обхватываю свои колени кольцом рук.

- Терпким молчанием, засаленным пергаментом и экспериментальным зельем, - я облокачиваюсь о бортик ванны, моя рука помимо моей воли вылезает на волю в поисках профессора и натыкается на его щеку.

Как странно, что он не отшатнулся.

- Что-то случилось? – заворожено спрашиваю.

- Вы меня намочили, - насмешливо.

- Вам невыносимо быть здесь. Вы мечтаете погибнуть там.

- Ошибаетесь, мисс Грейнджер, мне здесь комфортно: не нужно подставлять спину под Авады и оберегать Поттера.

- Что же тогда вас терзает?

Мужская рука касается моих холодных пальцев и нежно их сжимает, отводя от своего лица.

- Вчера я сварил зелье, которое избавит меня от вашего общества. Завтра я вас покину. За вами будет присматривать мадам Помфри, - сказал так, будто хотел сказать совсем другое.

А мне стало страшно.

- Я пытался приготовить антидот и для вас, но боюсь, ваше проклятие спадёт только после смерти Лорда. Мне очень жаль, - его голос был твёрд и безразличен, но его тёплая ладонь виновато сжимала мою руку.

Завтра он покинет меня.

Тьма пульсирует внутри и снаружи, сердце выстукивает гневный ритм, горько пахнет солью, меня туго затягивает в беспощадный кокон непроглядной черноты.

Утром он сказал мне на прощание: «В смерти нет смысла, мисс Грейнджер, и желать её глупо. Но наши возможности крайне редко совпадают с нашими желаниями».

Перед тем как он растворился за дверью, я поймала его мантию, жадно притянула её к себе вместе с опешившим профессором, нащупала его лицо и запечатала смешной поцелуй на тонких мужских губах.

Он ничего не сказал. Но я почувствовала, как звенит тишина, ломаясь под тяжестью его язвительной улыбки. А, может быть, мне это только примерещилось…

***

Где очертания небытия
Острым углом упираются в пропасть,
Падает тьма на металл острия
И разъедает суровую гордость.

***

Несколько часов спустя тьма резко сжалась и упала куда-то вниз. Волдеморт был мёртв, а я – свободна.

Где-то в Большом зале мне сказали, что профессор Снейп погиб. Кругом стоял туман из
пыли. И я снова ничего не поняла. Ничего.

***

Я должна была возненавидеть чёрный цвет, и я честно старалась почувствовать отвращение ко всему мрачному, тёмному и угрюмому, но так и не смогла. Меня тянуло во тьму, тянуло камнем на дно, тянуло так, что хотелось ещё раз ослепнуть. Весь свет с его глупыми красками казался мне никчёмной мишурой и нелепой, ненужной неправдой. Стоило ли прозреть, чтобы увидеть такое невыносимое горе?

Я пыталась не верить в то, что профессора больше нет, но меня отчаянно уверяли в обратном. Говорили: сгорел, и пепла не осталось. А во мне хрипло дышала израненная надежда. И никто не мог её добить, даже МакГонагалл с её печально-назидательным «я видела собственными глазами».

Я им всем не верила, потому что тонкие кисточки от пледа лежали на моём колене, словно изящные пальцы Северуса Снейпа, и у меня не было сил их смахнуть, как не было сил выскоблить из памяти угрюмый образ саркастичного зельевара. И каждый раз, прикасаясь к вину, я вспоминала, что у него были пьяные губы, а, слушая ветер, слышала дыхание профессора. Он был жив в каждом слове, написанном Кафкой, Ницше, По, Шелли… и кого ещё я успела «прочувствовать», пока сидела слепой в личных комнатах декана Слизерина?..

***

- Гермиона, деточка, ты была в коме. Тебе это всё приснилось, - ласково сказала мадам Помфри, наливая Восстанавливающее зелье в стакан с тыквенным соком.

Я проснулась в холодном поту, простыня петлёй завернулась вокруг лодыжки и больно её душила. Это был всего лишь сон, и ведь вовсе не кошмар, но мне стало безумно страшно…

Шёл первый час дня августовского вторника. Лето одурманивало зелёными запахами. Солнце сводило с ума своим назойливым присутствием. Жара пылала и плавила всё, до чего только могла дотронуться. Даже вода превращалась в тягучий сироп из стекавшего в неё раскалённого воздуха, вяленных солнечных лучей и собственного искрящегося безумия. Хогвардс утопал в солнце, которое усердно выжигало светлые стены замка, видимо, добиваясь их полного обесцвечивания.

Гермиона Грейнджер направлялась к главному входу школы. Жаркий летний ветер нежно скользил сквозь её пальцы, огибая локоть, струился по шее и скользил вниз под белую ткань платья, приподнимающуюся возле ключиц от тяжелого, сбившегося дыхания, беззастенчиво оголяя кожу груди.

Она шла неторопливым уверенным шагом, впитывая в себя краски окружающего мира и жаркий ослепительный свет. Её волосы сладко пахли пионами, притягивая дыхание ветра, которое горячими воздушными поцелуями путалось в завитках цвета спелого каштана. На обнажённые колени изредка падала светлая тень от подола платья. Под подошвами её туфель сочно хрустел песок.

Возле главных ворот Гермиону встретила директор МакГонагалл. Обнявшись, женщины побрели по направлению к Большому залу.

- Как проходит подготовка к новому учебному году? – заправляя прядь волос за ухо, спросила Грейнджер.

- Полным ходом, - тепло ответила директор. – Единственная сложность на данный момент – это, конечно же, поиск преподавателя по Защите, но, надеюсь, и этот вопрос вскоре разрешится.

- Думаете, Гарри согласится? – улыбнулась Гермиона.

- Увидим, - оптимистично изрекла МакГонагалл.

- А портрет профессора Снейпа всё ещё молчит? – дрожь в голосе бывшей ученицы вызвала у Минервы горький вздох.

- Обычно требуется время, дорогая…

- Да, конечно, конечно, - смущенно пробормотала девушка.

В Большом зале вдоль прохода между гриффиндорским и слизеринским столами бродил Гарри Поттер, изредка носком туфель «пробуя» с пола тяжесть невидимых пылинок. Юноша попеременно теребил то оправу очков, то острые кончики воротника рубашки. Он давно не видел свою подругу и с нетерпением ждал встречи с ней.

- Мерлин мой, Гарри! Ты здесь! – восторг оказался обоюдным.

Директор МакГонагалл оставила молодых людей, напомнив Мальчику – Который – Опять – Таки – Выжил, что ждёт его в своём кабинете через час.

- Ох, Гарри, целый год тебя не видела! Но ты совсем не изменился, всё такой же, - обнимая друга, сказала Гермиона.

- А ты изменилась. Повзрослела. И стала печальной, - грустно улыбнулся юноша и, тревожным резким жестом указав в направлении верхних этажей замка, неожиданно предложил:

- Гермиона, пойдём к портрету профессора Снейпа, я должен кое-что тебе рассказать.

***

Солнечное сияние окутывало мрачную картину напротив класса Защиты от тёмных сил мягким туманом вездесущего света. Нагревшись от разгорячённого воздуха, рама источала густой смолянистый запах дерева, который, смешиваясь с травяными ароматами, доносящимися из открытых окон по обе стороны портрета, превращался в тонкую гамму неуловимого букета и навевал мысли о зельеварении.

Мужчина, изображённый на полотне, казался совершенно безмятежным: черты его лица являли собой образцовый покой, но какая-то печальная тень лежала на его облике. И было невозможно понять, то ли причудливая игра света заставляет воображение рисовать несуществующую картину, то ли это безупречная маска умиротворения скрывает очередной секрет Мастера зелий.

Очутившись напротив портрета Северуса Снейпа, Гермиона едва подавила в себе желание прижаться щекой к нарисованной груди профессора. Окружённая ореолом света, помещённая в центр жизнерадостности, окружённая детским смехом и счастьем, картина умудрялась оставаться мрачной и вселять беспричинную тревогу в проходящих мимо учеников.

Для мисс Грейнджер полотно обладало невероятным по силе магнетизмом, отчаянно притягивая взгляд, безмерно порабощая волю, беспредельно овладевая вниманием. Гермионе всегда приходилось прилагать титанические усилия, чтобы оторваться от портрета и уйти, но чтобы на следующий день вернуться и смотреть на него снова, мысленно взывая к дремлющему зельевару, раз за разом повторяя мольбу: «Пожалуйста, притворись, что слушаешь, сделай вид, что видишь меня, солги, что ты рад мне. Я всему поверю, всему».

- Никому нет дела до его смерти, - проследив за взглядом подруги, глухо произнёс Гарри. – А ты так переживаешь, словно… Рон сказал, ты сюда каждый день приходишь…

- Рон ревнует меня к произведению искусства. Это нелепо и бессмысленно, - монотонно, словно цитируя инструкцию, пробубнила Гермиона.

- Не совсем так, то есть совсем не так, - запутавшись в собственных словах, юноша понуро тряхнул головой, вздохнул и решительно сказал. – Ты должна знать. Пойдём!

Гарри взял опешившую Гермиону за руку и втащил в кабинет напротив портрета бывшего декана Слизерина. Усадив подругу за ближайшую парту, гриффиндорец запер дверь и наложил различного рода защитные и заглушающие чары, после чего, нервно прохаживаясь вдоль прохода между рядами, поведал мисс Грейнджер невероятную историю, в которую сам едва верил.

- Всё началось с того, что я застукал профессора Дамблдора и профессора Снейпа за бросанием жребия. Жребий этот был каким-то сомнительным, и я решил выяснить, в чём он заключался. Пришлось подслушать. Представляешь, они решали, кому из них следует выжить, а кто может уйти на вечный покой, только монетка всё падала на ребро, да на ребро. Профессор Дамблдор хотел, чтобы остался профессор Снейп, а профессор Снейп уговаривал профессора Дамблдора «прекратить этот бред, помочь Поттеру и не оставлять школу без директора». Профессор Снейп, как выяснилось, изобрёл зелье, с помощью которого можно было изрядно лишить магической силы Волдеморта, но для активации этого чудесного снадобья нужна была добровольная жертва, и, конечно же, оба с энтузиазмом выдвигали свои кандидатуры. Я не выдержал, вышел из своего укрытия, готовый закатить им обоим истерику, но почему-то смог из себя выдавить только: «Пожалуйста, умоляю вас, не надо этого делать, не надо». Представляешь, профессор Снейп даже не стал на меня ругаться за подслушивание, просто спросил, «какого гремлина я здесь делаю». И тут мне в голову пришла идея, точнее хитрость. Я предложил им обмануть зелье, инсценировав смерть. Зельевар согласился, что такое сделать возможно, но результат будет несколько смазан. Ещё до первой битвы здоровье профессора Дамблдора было почти фатально подорвано, поэтому он с боем отвоевал роль умирающего. Директор действительно был мёртв, но только три минуты. На самом деле, Фоукс прилетал только за тем, чтобы «залатать» оставшиеся раны.

- Мерлин мой, я знала, я знала это, - Гермиона не то смеялась, не то плакала.

- Но это ещё далеко не всё, - воодушевлённо воскликнул Гарри.

Мисс Грейнджер всем телом подалась вперёд, в её глазах плескался восторг догадки, и мольба, чтобы эта горячая спасительная жизнеутверждающая надежда оказалась правдой.

- Представляешь, профессор Дамблдор решил, как он выразился «отойти от дел» и остаться для всего мира покойником, жить в деревне и заниматься наукой. Никто, кроме меня и профессора Снейпа об этом не знает…

- Не знает? О, Мерлин, не знает, - повторяла гриффиндорка, задыхаясь от переполняющих её эмоций. – Гарри, ведь это не оговорка?! Ты сказал про него в настоящем времени, Гарри!

Гермиона вдруг громко разрыдалась, судорожно всхлипывая и сильно сжимая кулаки. Гриффиндорец торопливо подошёл к своей подруге, чтобы утешить её, но та неожиданно разразилась задорным смехом. Гарри взял девушку за руку и, широко улыбаясь, иногда посмеиваясь, запинаясь и путаясь, затараторил:

- Он жив, да-да, он жив! Представляешь, Тонкс узнала, что министерские крысы собираются посадить его в Азкабан за прошлые грехи! А он поступил как настоящий слизеринец. Представляешь, вдохновившись спектаклем профессора Дамблдора, он сделал то же самое: инсценировал свою смерть! Теперь они живут в доме на краю деревушки, занимаются своей наукой, как два фанатика! Счастливые! Я им помогаю уже год! А он так часто упоминал твоё имя по поводу и без, и ты… И я решил… Но я им не сказал… Давай сегодня… Давай я отведу тебя к ним!

- О Мерлин, о Мерлин всемогущий! – пыталась успокоиться гриффиндорка. – Сегодня… Нет, сегодня лучше этого не делать. Мне надо… О Мерлин, надо успокоится. Идти к ним в таком состоянии! Да я же сейчас… Мерлин! Нет, нужно придумать предлог, - на лице девушки играла счастливая улыбка, и казалось, что она светилась ярче палящего в тот момент солнца.

- Ты права, - почесал затылок Мальчик – Который – Совершил – Настоящее – Чудо. – Хорошо, давай так: мы пойдём к ним завтра вечером. Я зайду за тобой в шесть, идёт?

- Да, конечно, Гарри, - она порывисто обняла своего друга. – Иди к профессору МакГонагалл, она тебя уже ждёт – не дождётся, наверно.

***

Дом, в котором жили Северус и Альбус, располагался посреди леса, возле шотландской деревни N. Мини-замок, как прозвал его Гарри, напоминал уменьшенную копию Хогвартса: с одной башенкой, собственным подземельем и большим обеденным залом. «Угадай, кто где живёт», - шутил Поттер, рассказывая Гермионе об устройстве жизни «почивших» волшебников.

Из рассказа своего друга мисс Грейнджер узнала, что маги-отшельники обзавелись собственной коровой полгода назад. «Вообрази себе такую картину: профессор Снейп каждый день в пять утра встаёт её доить. Я один раз даже наблюдал», - хихикал гриффиндорец.

Все лаборатории находились в отдельной постройке: профессор Дамблдор настоял. «Жить и работать в одном и том же месте вредно не только для здоровья, но и просто неинтересно».

Оказалось, что корова была не единственным животным, обитающим вместе с магами. С профессором Снейпом жила кошка, дикая лесная шотландская, умная и очень ласковая. Зельевар постоянно её ко всем ревновал, особенно к бывшему директору. «У тебя есть Фоукс, вот с ним и обнимайся». Кошка являлась счастливым обладателем трудно выговариваемого имени Аномирег, но естественно никто так не извращался, кроме хозяина, поэтому животное откликалось на всевозможные варианты: Ано, Аномушка, Анка или Аномурочка. Иногда Альбус звал её Anno Domini, год века Господня, потому что она появилась в доме магов сразу же после последней битвы, словно символизируя новую эру, новую жизнь.

Бывший директор Хогвартса, увидев Гермиону, настолько был приятно удивлён и счастлив, что не смог сдержать слёз радости, когда «душил» девушку крепкими отеческими объятиями. Профессор Снейп был удивлён не меньше своего коллеги, но в отличие от эмоционального старика, всеми правдами и неправдами старался скрыть довольную улыбку, что у него получалось с переменным успехом.

Вскоре в просторной гостиной мини-замка состоялся разговор:

- Нет, мисс Грейнджер, вы хотите заняться со мной вовсе не исследованиями, - пряча улыбку, язвительно изрёк Северус Снейп.

- Северус, ну сам посуди, чем ещё с тобой можно заниматься? – хитро блеснув очками, заступился за девушку Альбус Дамблдор.

- Альбус, вы, кажется, решили отойти от дел, вот и продолжайте, у вас это очень хорошо получается! – беззлобно «отплатил» коллеге зельевар.

- Профессор Снейп, я настолько счастлива вас видеть, что меня практически не задели ваши грязные намёки, - тепло улыбнувшись, уверенно сказала Гермиона.

- Какие грязные намёки, великий Мерлин, мисс Грейнджер!? Вы выдаёте желаемое за действительное, - скрестив на груди руки, возразил слизеринец.

- Северус, а, по-моему, всё как раз наоборот, - не упустил возможности «отомстить» бывший директор Хогвартса.

- Профессор Дамблдор, может, вы мне покажете вашу новую лабораторию? – решился вмешаться Гарри Поттер, зная, что ежедневные дружеские перепалки между учёными могут нести крайне продолжительный и занудный характер.

- Конечно, Гарри, пойдём, я тебе всё покажу! – старику нравилось рассказывать юному Поттеру о своих достижениях и видеть неподдельное восхищение и уважение в глазах молодого человека.

- И чем же, по-вашему, я хочу с вами заняться? – дождавшись, когда её друг и профессор покинут гостиную, с вызовом спросила Гермиона.

- Вы хотите меня, бедного, несчастного, отвергнутого обществом и растоптанного… спасти или, что ещё хуже, пожалеть. Так вот: идите работать в Святой Мунго, там таких много. А я не такой. Вы меня себе придумали, - отчеканил Мастер зелий безжалостным тоном.

- Или это вы меня себе придумали, профессор? Да, мне нравится помогать людям. Но жизнь научила меня, что помощь хороша только тогда, когда в ней нуждаются. А вы не нуждаетесь в моей помощи и, тем более, сочувствии. Зато я нуждаюсь. Позвольте мне побыть вашим ассистентом хоть один раз! Пожалуйста!

- Я рад, что вы поняли такую важную вещь, мисс Грейнджер. Но мой урок вы так и не выучили. Видимо, ваша голова была занята чем-то другим.

- Что вы имеете в виду?

- Помните, я сказал вам, что наши возможности крайне редко совпадают с нашими желаниями?

- Хотите сказать, что у меня нет возможности уговорить вас? – бойко, но с печальными нотками в голосе осведомилась гриффиндорка.

- У вас нет возможности быть моим ассистентом, мисс Грейнджер, потому что я умер, меня нет, я ушёл из этого мира.

- Если вы ушли, значит, я тоже могу!

- Нет, не можете: я прожил жизнь, а вы ещё нет! Будьте добры, сначала помучаться.

- Это вы-то жизнь прожили? Очень оригинально. И это говорит мужчина в самом расцвете лет, который ещё жить-то толком не начал.

- Я почти не удивлён, что и об этом вы прекрасно осведомлены, - ядовито.

- Да вы просто сбежали с профессором Дамблдором на пару!

- Ну, давайте, скажите, что я жалок, что я трус, прошу, не стесняйтесь.

Гермиона отрицательно помотала головой:

- Это я жалкая трусиха, потому что, узнав о вашей смерти, захотела обратно ослепнуть, и потому что не могу сказать вам, какова истинная причина моего визита, - она всплеснула руками. – Нет у меня вашего мужества, профессор.

- Ваша лесть эффекта не возымеет, - холодно ответил зельевар.

- Я знаю. И… простите за беспокойство. Я рада, что вы живы. Прощайте, - она вздохнула и уже собралась развернуться на сто восемьдесят градусов, как он неожиданно обронил:

- В прошлый раз вы поцеловали меня на прощание.

Гермиона подумала, что теперь терять ей всё равно нечего, и раз уж так сложились обстоятельства, она не может не забрать у жестокой судьбы последнее мгновение пьяного блаженства.

Она приблизилась к нему, обвила руками его шею и с упоением поцеловала в губы. То ли день был слишком душным, сводящим с ума тяжелой жарой, то ли Гермиона пахла слишком вкусно, лишая способности трезво мыслить, то ли выматывающее, вспыхивающее день из дня на протяжении целого года, желание, зародившееся в нём в тот самый миг, когда он увидел её нагой, закипело с невыносимой силой – не всё ли равно, что стало причиной необузданной, дикой страсти, которую Северус не мог более контролировать?.. Он начал целовать её словно голодный демон: жарко, порочно, соблазнительно. Гермиона чувствовала, что сознание покидает её, но остаток здравого смысла требовал немедленно прекратить это безумие в гостиной и продолжить в чьей-нибудь спальне.

- Северус, – она резко прервала поцелуй, - ну, не здесь же!

- Если я запру тебя в своих подземельях на неделю, ты будешь возражать? – скользя пальцами по её шее, ключицам и ниже, бархатным голосом спросил зельевар.

- Я буду возражать, если ты этого не сделаешь, - в тон ему ответила Гермиона.

Он куда-то повёл её прочь из гостиной, она даже не могла понять в какую сторону, потому что ничего не видела вокруг себя, кроме него. Они часто останавливались, не в силах сопротивляться жару желания, чтобы их шумное дыхание переплелось с жадными поцелуями. Когда они медленно спускались по лестнице (Северус не мог оторваться от шеи Гермионы), где-то громко хлопнула дверь, а над их головами послышался голос Дамблдора:

- Вы уже спать? А как же ужин? – с искренней заботой. – Совместный сон крайне выматывает, так что настоятельно советую вам вначале подкрепиться!

Мисс Грейнджер, конечно же, была сильно разочарована, что их с Северусом прервали на самом интересном моменте, но отеческая забота Альбуса если не растрогала, то несомненно умилила юное гриффиндорское сердце. Мастер зелий же злобно посмотрел на бывшего директора Хогвартса и уже собрался произносить ядовитую фразу, как Гермиона совершенно неожиданно и неприлично заразительно расхохоталась. Вскоре смеялись уже все.

После ужина Северус и Гермиона испарились в известном направлении, а Гарри и Альбус смаковали вино за неторопливой беседой.

- Как же хорошо, что ты привёл сюда Гермиону, - улыбался Дамболдор.

- По-моему, их чувства так очевидны… Было бы большой жестокостью этого не сделать, - пожал плечами Гарри.

- Твоё сердце, Гарри, всегда видит то, что недоступно другим. Соглашайся на предложение Минервы, у тебя получится даже лучше, чем у меня, - отсалютовав бокалом, сказал Альбус.

- Вы ведь скучаете по Хогвартсу? - больше утверждал, чем спрашивал юноша.

- Да, но не настолько, чтобы в него вернуться. Иногда мы с Северусом смотрим, что там творится через наши портреты, которые естественно спят и будут это делать ещё очень долго, - задумчиво ответил бывший директор и, погрузившись в воспоминания, признался:

- Когда-то в годы юности у меня преподавал один профессор. Он был деканом Слизерина, вёл Защиту. Я боготворил его, восторгался им, с трепетом внимал каждому его слову… Любил его… Но так и не решился ему об этом сказать, подумал, что это неприемлемо, непозволительно, неправильно. И только спустя годы после его смерти я узнал из его записей, что… Что зря не решился. Вот поэтому я так рад, что у Северуса и Гермионы есть надежда на счастье, их чувства греют мою душу, и мне хочется, чтобы у них всё получилось.

Гарри Поттер кивнул своему профессору, соглашаясь и разделяя его переживания. Солнце клонилось к земле, обагряя небо закатом; ветер щекотал разгорячённую землю прохладой; тьма опускалась на крыши домов нежной пеленой: распустившееся счастье перешёптывалось в шорохах наступающей ночи.

***

Тени ложатся неясной волной,
Трепет свечи догорает тревожно.
Вечности будет мне мало с тобой:
Разумом это постичь невозможно…

***

- Знаешь, Северус, сегодня я, наконец-то, прозрела, - кутаясь в одеяло, блаженно улыбнулась Гермиона.

- Что, теперь это так называется? – целуя её ладонь, язвительно хмыкнул Северус.

- Вот зачем ты всё опошляешь?

- Я? Я как раз ничего не опошляю, это тебе хочется, чтобы мои слова значили какую-нибудь гадость.

- А что ещё это может значить? Будь добр, просвети меня.

- Не могу отказать даме в просьбе. Я имел в виду, что ты абсолютно глупо и совершенно бесповоротно в меня влюбилась. И больше ничего.

- Я не поленюсь овладеть окклюменцией и добыть неопровержимые доказательства твоей наглой и беззаветной лжи.

- А не проще опоить меня веритасерумом?

- Не проще. Или ты наивно полагаешь, что я не слежу за публикациями в «Алхимике» и никак не могу знать о существовании антидота для сыворотки правды, разработанной некой организацией АД&СС? По-моему, только полный идиот не догадается…

- Конечно, не догадается. Никто и не станет высматривать в каждой тени наше с Альбусом присутствие, тебе просто повезло, что твои заветные желания совпали с возможностями действительности. Ну, и соответственно, как сопутствующий фактор, повезло и мне для полного равновесия.

- Повезло? Тебе? С чего бы это?

- А ты разве не знаешь, когда возможность реализовывается?

- И когда же?

- Когда происходит совпадение желаний. Например, твоих и моих…

- И никакого пошлого подтекста?

- Абсолютно.

- Ты неподражаем, Северус Снейп!

The End.