Самым позорным днем для слизеринца станет тот, когда на вопрос: «Кому он обязан жизнью?» придется ответить: «Гриффиндорцу». А точнее, гриффиндорке. Грязн... кхм... магглорожденной гриффиндорке. После этого можно с полной уверенностью сказать, что слизеринца из тебя не вышло. Но и это еще не то самое невыносимое, что добило окончательно, не то самое, что довело до мысли о самоубийстве.

Чертова гриффиндорка оказалась намного хитрее, чем тертый слизеринец с многолетним стажем двойного шпиона. Эта идиотская девка была готова к войне, как самый прожженный «черный берет». Если не круче. Не удивляйтесь моему лексикону, в маггловском мире, в котором я имею честь... м-да... честь имею... эм... присутствовать, еще и не такое услышишь, запомнишь краем сознания и со временем начнешь использовать во время разговора. Хотя... какие разговоры... так... мысли. Сплошной поток мыслей. Противных, невыносимых, болезненных мыслей.

Я умирал, это я помню точно. Скрюченное, сведенное судорогой тело, адская боль и обреченность — воспоминания такие ясные, что стоит прикрыть глаза и кошмар возвращается. Помню зеленые, презрительно-удивленные глаза Поттера, испуганно-жалостливые — Грейнджер. Помню серебристые нити воспоминаний и почему-то слегка мутноватое стекло наколдованного гриффиндоркой пузырька. А потом... потом провал. Темнота. Словно бездонный колодец, залитый беспросветной тьмой. Не было ни чувств, ни ощущений, ни эмоций. Вообще ничего не было. Затем вспышки, мутные картины, обрывки слов, сказанных шепотом, и полнейшее бессилие.

Беспомощность. Проклятое слово. Проклятое чувство. Открыть глаза не было сил. Да и желания тоже не было. Все, что хотелось, осталось в прошлом. Стремление отомстить, гордость, метания от одного к другому и мысли. Все мысли тоже остались в прошлом. Будущее же пугало до дрожи и полуобморочного состояния. Северус, ты – слабак. Поздравляю. Стоило прожить такую жизнь, чтобы, наконец, признаться себе в этом. Невыносимо. Странные мысли для человека, который был как никогда близок к смерти? Наверное, нужно быть благодарным за спасение, пытаться всеми силами выздороветь, а затем начать жить заново, так? Нет, скажу я вам, все совсем не так. Жить нужно с целью. Хоть какой-нибудь целью. А именно ее у меня и не было. И желания копаться в себе в поисках этой самой цели тоже отсутствовало. Слишком устал, слишком равнодушен сам к себе, слишком... да много чего было слишком.

Только вот не отпустили. Точнее, не отпустила тебя, слизеринец, маленькая гриффиндорка. Не дала упасть в костлявые лапы старухи с косой. Это тоже приставучее маггловское. Черт бы ее побрал! Я имею в виду гриффиндорку, а не старуху. Впрочем, обеих.

Самым первым осознанным воспоминанием стала лохматая каштановая макушка, знакомая по урокам зельеварения. Я долго смотрел на спящую у моей кровати мисс Грейнджер — худенькие, почти прозрачные плечи, невероятно растрепанные, еще больше отросшие волосы, ужасный летний сарафан на бретельках, открывающий выпирающие ключицы. Тонкие запястья, спрятавшие бледное лицо и усталость. Усталостью просто веяло от маленькой, скукожившейся на стуле фигурки. В первый момент я хотел разбудить жалкое создание и послать... спать в другую комнату. Не смог. И не потому, что на запястье заметил рваные, плохо залеченные шрамы от... укусов, однозначно укусов. И вряд ли собачьих. И даже не потому, что всем сердцем, всей душой не желал чьей либо жалости. Я открыл рот и не услышал ни единого звука. Ни хрипа, ни стона, ничего. Вообще ничего. Лишь сиплое тихое дыхание.

Потом пришло неудобство — все, что ниже головы мне не повиновалось. И напрашивался вывод, что либо я парализован, либо меня замотали так, что шевельнуться я не смогу при всем желании.

Оказалось, и то, и другое. Отнялись ноги, шея была зафиксирована каким-то странным маггловским ошейником, грудь и живот перетянуты туго наложенным бинтом. Заучка сказала, что еще несколько месяцев, и я буду совершенно здоров. Несколько месяцев.

Первые дни было все равно. Грейнджер что-то говорила, пыталась шутить, но потом оставила все попытки и просто молча меняла повязки, кормила, обтирала.

Как-то раз я вынырнул из забытья и, не открывая глаза, почувствовал легкие прикосновения прохладных пальцев к лицу. Грейнджер убирала с лица растрепанные, отросшие волосы, и ласково, чуть слышно шептала: «Сколько же ты вытерпел? Сколько перенес? И за что? Боже, будь моя воля, у тебя было бы все хорошо. И ты никогда бы не узнал ни боли, ни разочарования... никогда, слышишь? Никогда...».

Чертова Грейнджер не знала, что ее шепот задел в моей душе какие-то давно забытые и почти незнакомые чувства. Чертова жалостливая гриффиндорка. Только потом я понял, что это была не жалость. Это было сочувствие и желание помочь, желание облегчить мое состояние, желание чтобы я жил.

По вечерам гриффиндорка, которая по совместительству была и моей спасительницей, и сиделкой, тихо рассказывала о ситуации в волшебном мире, о своих друзьях. Сразу не понравился ее голос — тусклый, уставший. Я слушал. И слышал намного больше, чем она хотела сказать. По полутонам и намекам, по дрожащим тонким пальцам и хриплому голосу. Слышал и не мог понять кому из нас сейчас тяжелее.

Понимание этого пришло не сразу, а лишь спустя два месяца. Просто прорезалось, как свежий побег сквозь толщу мерзлой земли и откинуло все бывшие предрассудки. Да, она — гриффиндорка, да, заучка, зазнайка, она из Золотого трио, подруга Поттера. Ну и что? Я - слизеринец, предатель, убийца, шпион. Что она хочет? Почему спасла? И как именно она это сделала? Проще всего было спросить у нее самой, но мне было страшно услышать ответ. Невыносимо хотелось, и столь же невыносимо страшно было узнать. И сама она не касалась этого. Наверняка, чтобы не краснеть под моим взглядом.

Гриффиндорка, нет, не так, Гермиона, приходила каждый день, иногда сидела долгими ночами, держа меня за руку в попытке вырвать из липких щупалец кошмаров. Утром и днем делала обычные процедуры, а вечером рассказывала мне о чем-то, даже если я спал. Этот ритуал вскоре стал необходим для меня, как воздух. Ее голос, ставший чуть более спокойным и даже радостным, более похожий на прежний — звонкий, командный, и уже совсем не напоминающий тот умирающий полушепот первый месяцев.

Спустя время я спросил, как она меня спасла, на второй вопрос не хватило смелости. Ответ был краток: хроноворот, портключ, знакомый маггловский врач со своей частной клиникой плюс зелья, ее магия и серебряные пули для Фенрира Грейбека, который по приказу Темного Лорда сунулся проверить сдох ли предатель Снейп. Как оказалось, Гермиона всадила в него две обоймы девятимиллиметровых, отлитых по спецзаказу, пуль.

Когда я добрался до газет за тот период, то еле смог сдержаться от ужаса — Грейнджер — героиня войны, собственноручно обезвредила пятнадцать Упивающихся смертью, пользуясь пистолетом и палочкой. Пятнадцать матерых темных магов не смогли одолеть магглорожденную девчонку-недоучку.

Но зачем тогда она спасла меня? Поттер рассказал то, что видел в моих воспоминаниях? На последний вопрос покачала отрицательно густой гривой и передала короткое письмо от незабвенного победителя.

«Северус Снейп! Я всегда считал тебя подонком и ублюдком. И я никогда не прощу себе той слепой ненависти и яростного желания тебя убить. Знаю, что тебе моя благодарность не нужна, но я тебе благодарен. И если ты когда-нибудь сможешь посмотреть на меня непредвзято, я буду искренне рад, чтобы ни было между нами раньше. Я твой должник, Снейп.

Гарри».

Что я мог сказать? Что я мог чувствовать? Что я должен был чувствовать? Не знаю. Это было... сложно. Для меня. Наверное, Грейнджер разобралась бы в этой ситуации лучше и даже не была бы в смятении. Но я - не она. Я вообще сложный человек и сам осознаю это.

Спрашивать у Грейнджер, зачем она спасла меня, было страшно. Очень. Но я спросил, а она ответила.

«Вы... мы ошибались в вас, только не перебивайте... мне трудно выразить это словами, но хочу сказать, что никакой жалости нет и в помине...».

Я видел, что она говорит правду, эта храбрая, глупая гриффиндорка. Она сочувствует мне, сопереживает, но не жалеет меня. В смысле, конечно, жалеет, что мне больно, что я плохо двигаюсь, но она не испытывает той жалости, которую я бы не принял.

«Вы так много сделали для нас... и пусть вы часто, да что там, вы почти всегда были несправедливы в школе, но вы всегда, всегда заботились о нас и помогали нам. Я не знаю, что было в тех воспоминаниях. Никто не знает. Гарри не позволил. Но вам верят и вам благодарны. И я тоже благодарна. И я знаю только одно — вы должны жить. Это знание не здесь» - она коснулась головы, «А вот здесь» - тонкая, почти прозрачная рука переместилась на грудь, к сердцу.

Я задохнулся, а она ушла, оставляя меня наедине со своими мыслями, и за это я тоже был ей благодарен.

***

Знаете, покой есть не только в смерти, как я думал раньше. Покой – это теперь моя жизнь. Покой – это маленькая гриффиндорка рядом по вечерам у камина с книгой в руках. Покой – это взгляд ее карих глаз, дарящий мне нежность и любовь. Покой – это ее мягкая улыбка в отсвете пламени камина. Покой – это ее теплая ладошка в моей руке. Моя жизнь с ней – покой. Именно то, что я искал на протяжении долгих лет. Покой – это счастье, подаренной одной маленькой гриффиндоркой мне, слизеринцу.

Каждый развратен до той черты, которую сам для себя устанавливает. Леопольд фон Захер-Мазох.

Есть, конечно, стилистические погрешности, например:

По поводу обоснуя я тоже заметила чужеродность хода с маггловским миром. К чему это, если основная часть событий связана с больничной палатой и Визжащей хижиной. Про самоубийство тоже хотелось бы более развернуто. В принципе такие мысли вполне возможны, но накала страстей, безнадежности в рассказе для них не хватает. Общий тон скорее где-то между раздражением, подспудным беспокойством за Гермиону, боязнью поверить... Чувство, будто он не всерьез костерит гриффиндорку и не всерьез желает, чтобы его тогда оставили на том грязном полу.
Так мне это увиделось, а вы смотрите, как оно задумывалось и верно ли сработало

Еще хочу сказать о письме Гарри: оно какое-то неправильное, литературное. Вот эпитеты к "ненависти" и "желанию убить" смотрятся лишними. Если бы я писала такое письмо прежде ненавистному человеку, то выбрала бы формулировку: "Я никогда не прощу себя за то, что ненавидел тебя и хотел убить." Может, еще как-то усилить, не усердствуя с эпитетами, а больше оперируя фактами и чувствами. Это все-таки не любовное послание, а письмо бывшему недругу.
Вот как-то так.

- Что это с ним? Он опять выглядит грустным?
- Наверное, так сказать, вдохновение кончилось. © Смешарики