***
Я очнулся, осознав, что существую, но долго лежал в прострации не в силах пошевелиться и открыть глаза. Мысли в моей голове словно были скованны льдом. Это состояние было для меня мучительно тягостным, оно заставляло чувствовать себя беспомощным. Я собрал всю оставшуюся волю в кулак, чтобы попытаться вырваться из этого оцепенения, но моих сил не хватило – я не смог прорваться сквозь плотину, что отделяло моё «Я» от реального мира.

Когда после множества неудачных попыток я полностью обессилил, на меня напало отчаяние. Оно быстро переросло в панический страх. Страх того, что я останусь тут навсегда, что никогда не открою глаз, что никогда в моей голове не появится ясной мысли. Всплеск паники был сильным и всепоглощающим, но длился недолго – с огромным усилием, но отчего-то таким привычным для меня я обуздал чувства, что затмевали и так почти спавший ныне разум. После того как эмоции потеряли надо мной свою силу у меня возник извечный вопрос: «А что же делать?». Делать было нечего – все доступные мне способы освободиться были перепробованы, сил осталась ровно на то, чтобы не перестали ворочается в голове ленивые мысли. Но надежда была, призрачная и маловероятная, но все, же была. Она заключалась в том, что мне кто-нибудь поможет, протянет руку помощи и вырвет из забвения. Шанс на спасение был, но я не привык полагаться в своей жизни на постороннюю помощь и тем более на призраков и по этому не стал теребить свою душу глупой надеждой и смерился со своей долей. Время шло, оно было мучительно тягучим, но все, же неумолимым. Вмести с ним, словно песок сквозь пальцы, уходили жалкие остатки моих жизненных сил. И мой разум гас, медленно, но верно погружаясь в вечный сон
.
Вот уже я чувствую тонкую грань между жизнью и смертью, перед моим внутренним взором встаёт образ этой последний грани – огромная чёрная воронка, которая ведёт в ничто. Если бы у меня был выбор между состоянием, в котором я прибывал прежде и смертью, возможно, я бы выбрал второе, чтобы, наконец, закончить свой жизненный путь полный душевных страданий. Но сейчас, перед лицом неизбежного конца, мне как никогда прежде захотелось жить.

Сила этого желания неожиданно толкнуло меня куда-то вверх, вдаль от хищного жерла воронки, и понесло меня навстречу какому-то незнакомому свету. На интуитивном уровне я почувствовал, что этот свет и есть тот единственный выход, который я так тщетно ране искал. Пока я совершал этот путь моя душа медленно начала успокаиваться, животное желание жить перестало быть главенствующим над всеми остальными чувствами и медленно бралось под контроль разума. И чем больше рассудок брал власть над чувствами, тем недостижимей казался свет впереди. Это положение вещей было настоящий мукой: вот он стакан воды стоит перед жаждущим, да у того нахватает силы воли, чтобы протянуть к нему руку. Та сила, что вырвала меня из лап смерти, перестала действовать на меня и я замер, не достигнув избавительного выхода. Дальше успех моего освобождения от вязких пут этого удручающего состояния зависел только от меня самого. Я собрался с силами – попытался полностью пробудить свой разум, чтобы сделать последний рывок к свободе, но лёд на моих мыслях хоть и трещал от наплыва усилий, а обращаться в ледоход не спешил.

Вдруг я понял, что силы и время я потратил не та то, что нужно и отпущенный на спасение миг упущен. Я почувствовал, что снова начинаю увязать, что ещё немного и спасительный свет будет, не только недостижим, но и вовсе померкнет. Теперь я не мог ничего сделать, чтобы дорваться до него, но в слабом, от того что душа уже устала волноваться, отчаянье всё моё «Я», всё моё нутро из последних сил потянулась к свету. Я отчётливо понимал, что этого усилия не может хватить для достижения желаемой цели и этот душевный порыв станнит для меня последним.

И тут появилась надежда, та самая, которую я бросил, даже толком не испытав. Кто-то вмешался в мою одинокую борьбу и протянул руку помощи. Я мёртвой хваткой уцепился за этот шанс и не отпускал даже, когда всё уже было позади…

Каждый развратен до той черты, которую сам для себя устанавливает. Леопольд фон Захер-Мазох.

***
Когда я первый раз вошла в эту комнату, мне стало не по себе. Само помещение оказалось просторным и чистым, с высокими потолками и окном почти во всю стену, на окне не было штор, только воздушная лёгкая тюль и поэтому вся комната была залита лучами весеннего солнца. Но вот, что угнетало всю эту идеалистическую картину: у противоположной от входа в комнату стены располагалась больничная кровать, на ней лежал человек.

Подойдя ближе, я рассмотрела его – это был молодой мужчина лет двадцати - двадцати трёх. Первым, что сразу бросалось в глаза это волосы цвета воронова крыла, в беспорядке разбросанные по идеально белой наволочке, и удивительно бледная кожа. Черты лица у мужчины были незаурядными и, казались мне, смутно знакомы. У него было худое чуть вытянутое лицо с высоким лбом, резко очерченными скулами, орлиным носом и острым подбородком. Дальше я помню, что долгого и, молча, смотрела на этого человека, забыв, о существование времени и том где я нахожусь…

Из этой прострации меня вывил раздавшийся над самым ухом голос Гарри: «Ты узнаёшь его, Гермиона?». Я перевела свой рассеянный взгляд с бледного мужчины на друга и встретила глазами лицо усталого и измученного человека: впалые щёки с многодневной щетиной на них, слезящиеся глаза, в которых проступили краснее сосуды, а под глазами глубоко залегшие фиолетовые тени. Всё это плачевное состояние Гарри до ужаса напоминало мне дни нашей кочевой жизни в палатке и мне становилось страшно от этого напоминания…

«Ну, так ты узнаёшь его?» - повторил свой вопрос Гарри. Я отрицательно покачала головой.

Лицо этого мужчины явно было мне откуда-то знакомо. И возможно я могла бы его узнать, но не в тот день – тогда я была слишком подавлена.

«Посмотри на него повнимательней!» - посоветовал мне друг. И я посмотрела.… Но вместо того, что бы попытаться опознать, кто лежит передо мной, ко мне в голову закралось сомнение: жив этот человек или уже нет. Но это сомнение меня натолкнула куча подозрительных признаков: во-первых, глазные яблоки под закрытыми веками были неподвижны, во-вторых, как я не приглядывалась, я не могла заметить признаков того, что он дышит, в-третьих, это его ненормальная бледность, которая, по моему мнению, просто не могла наблюдаться у живого человека…

«Герм, ты не могла его не узнать…» - начал, было, Гарри, но я его перебила, высказав своё сомнение: «Гарри, а он вообще живой?». Мой собеседник нахмурил брови: «Почему ты спросила это, Гермиона?», в ответ на этот вопрос я только кивнула в сторону больничной койки. Он внимательно посмотрел, а потом устало вздохнул. «Да пожалуй, со стороны действительно может показаться именно так, но я уверяю тебя, что он сейчас жив и надеюсь, что будит жить дальше» - Гарри чуть помолчал, а потом добавил: «Я смотрю, ты до сих пор его не узнала. Так я тебе скажу – это го человека зовут Северус Снейп!»…
Всё это было всего около месяца назад, но мне сейчас кажется, что с тех прошла вечность…

Каждый развратен до той черты, которую сам для себя устанавливает. Леопольд фон Захер-Мазох.

***
Гермиона находилась в просторной комнате, за окном которой царили вечерние сумерки, на небо наплыли грозовые тучи. Она сидела на краешке стула, придвинутом к высокой железной одноместной кровати, на которой без движения лежал бледный черноволосый мужчина. Единственным источником света в помещение являлась на половину оплывшая свеча, которая располагалась на прикроватной тумбочке и могла осветить только ряды и шеренги стеклянных пузырьков с лекарственными зельями вокруг себя.

Проходили минуты, десятки минут, а в комнате ничего не менялось, только свеча всё больше оплывала, становясь меньше и приближая мгновение своей смерти, а за окном, наконец-то, наступила ночь и время от времени, вдалеке, слышались глухие раскаты грома.

Вдруг до сих пор неподвижная девушка закрыла ладонями лицо и горько зарыдала.

На улице теперь совсем близко прогремел гром, вспыхнула, на мгновение, осветив всю комнату, яркая молния. С неба на землю стеной хлынул дождевой поток, шум ливня заглушал всхлипы Гермионы.
Сейчас в её голове эхом раздавались последние слова Гарри, которые он чуть ли не прокричал ей в лицо, а потом ушёл из дома, громко хлопнув входной дверью: «Гермиона, я сделал для Снейпа всё, что мог и даже больше! Я потратил уйму времени и сил, чтобы дать ему шанс на новую жизнь, но теперь всё кончено – все мои и твои, Гермиона, усилия пропали даром. Больше нет никаких шансов на успех, мы всё перепробовали.… Всё кончено…».

Девушка была уверена, что Гарри было на много больнее произносить эти слова, чем ей их слушать. Но он ушёл, бросив всё, а она осталась…

Дождь продолжал идти, барабаня по стеклам окна и крыше дома. Но Гермиона не стала, уподобляется природе и перестала плакать, взяв себя в руки. Девушка в последний раз хлюпнула носом и вытерла рукавом мокрое лицо. «Надо что-то делать…» - прошептала она себе под нос, вставая со стула и делая шаг к тумбе с лекарствами и огарком свечи. Гермиона внимательно осмотрела весь ассортимент колбочек и баночек, а потом одним движением руки смахнуло всё на пол. Все склянки с жалобным звоном разлетелись в стеклянную крошку, а свеча затухла, не достигнув поверхности пола.

В своё время все эти примочки, мази и эликсиры были испробованы и не дали не каких результатов… «Всё кончено…» - сказал Гарри, но так не хочется верить этим словам, так не хочется опускать руки, пока в сердце ещё теплится надежда...

«Надежда умеряет последней» - сказала Гермиона, опускаясь на край кровати и беря в свою ладонь холодную руку Северуса: «И она умрёт вместе с тобой!». Девушка нагнулась и поцеловала Зельевара в бледный лоб.
И вдруг произошло то, на что перестала сметь надеется даже Гермиона – Северус Снейп сделал резкий глоток воздуха, словно человек только что вынырнувший из-под воды. Он пришёл в себя. Девушка снова заплакала, но в этот раз это были слёзы счастья…

4.

***
Я почувствовал как моё тело, изголодавшееся по кислороду, рефлекторно делает глубокий вздох, как расширяется моя грудная клетка, как лёгкие наполняются воздухом… И это было прекрасно! Я вырвался и проклятого места и вернулся!... Вот только бы ещё знать, куда я вернулся…

Я чувствую, что меня кто-то держит за руку. Я слышу, что рядом со мной кто-то плачет. Я ощущаю слезинки, которые падают мне на лицо. Открыв глаза я вижу только смутный силуэт, но и этого мне сейчас вполне достаточно… Ведь за ночью всегда следует рассвет!

Каждый развратен до той черты, которую сам для себя устанавливает. Леопольд фон Захер-Мазох.