Приглашаем всех творцов принять участие в конкурсе "Однажды 20 лет спустя" в честь юбилея ТТП!   

За что она любила осень? За возможность погрустить. В эту пору на вопрос «Что с тобой?», всегда можно было ответить «Осень», и этого было достаточно, чтобы все поняли.

Дождь безжалостно бил по ветвям деревьев, по дороге, по крышам замка. Быстро одевшись, Гермиона выбежала на улицу, подставив лицо под холодные капли воды. Дождь усиливался, но девушка шла дальше по дороге, не замечая, что солёные капли из глаз смешались с дождём, который смывал с её лица все маски, оставляя лишь настоящее, унося проблемы. Осенний дождь имеет особое свойство – он умеет размывать эмоции, оставляя лишь небольшое место для тоски, или, точнее сказать, печали. Кто знает, может это никогда не уйдёт, а навсегда останется с ней. Но ведь через пару часов всё это вернётся – обида, раздражение, злость и безразличие. Полное. С маленькой толикой грусти. У каждого, наверное, бывает такое меланхоличное настроение, и это вовсе не зависит от времени года. Вероятно, каждой печали надо дать выход. Только последнее время это, почему-то, случается слишком часто.

А дождь продолжает хлестать по лицу, срывая капли слёз и унося их вдаль; бить по рукам; очищая душу. И вот она уже бежит вперёд, влекомая дождём, в погоне за рваным жёлто-бурым листом, который ветер мечет между небом и землёй, стараясь найти ему место в этом мире. Так и ты – мечешься, в поисках себя, но теряешься, и не находя ничего… Прекращаешь искать, устало откинувшись на стену и съехав вниз, сидишь на холодном полу, чувствуя, как умирает часть тебя, так и не найдя своего предназначения.

Гермиона бежала от кого-то по осенней аллее, раскидывая листья, соревнуясь с дождём, так и не поняв, что убегает от самой себя, но при этом, мучаясь от невозможности догнать.

Каждый развратен до той черты, которую сам для себя устанавливает. Леопольд фон Захер-Мазох.

Северус опустился на ковёр, ближе к огню. Он дотронулся до чёрного мрамора камина, который никогда не нагревался. Странно, но этот камин можно было сравнить с ним – холодный снаружи, а внутри пылает пожар. Но это было раньше, а теперь он застывает внутри, и нет ничего, что было бы способно разбить эти цепи, не дающие волю чувствам. Лишь вечером это алое пламя зажигало искорку в его глазах и пускало тлеющий уголёк в его замёрзшую душу, который вместо того, чтобы вспыхнуть обжигающим пламенем, лишь одиноко шипит, словно потухнув ледяной воде.

…И ты протягиваешь руку ближе к чугунной решетке, но отдёргиваешь её назад, словно боясь обжечься. Однако ты не боишься боли, ты к неё привык. Многие твердят, что к боли привыкнуть нельзя, но с тобой всё иначе, боль – это твоя жизнь.

А алое пламя горит дальше, пытаясь дать понять, что оно до сих пор не погасло в тебе, но ты смотришь на вспыхивающие языками, ища успокоения.

Каждый развратен до той черты, которую сам для себя устанавливает. Леопольд фон Захер-Мазох.

Она, как и окружающее её пространство, была похожа на механическую куклу: будто по команде выполняла все действия. Хотя иногда её в голову приходила мысль: «А что будет, когда она остановится? Кто заведёт её вновь? Найдётся ли тот, кто повернёт рычаг, заставив её работать в том же темпе дальше?» На эти вопросы она не знала ответа.

Единственное, что Гермиона упустила - машина не может думать, не может грустить. Иногда она всё же выходила на аллею, стараясь затеряться среди деревьев, забыть обо всём, перестать ощущать бесконечное одиночество и найти родную душу.

Среди одноклассников ей, последнее время, было всё труднее находиться, да и в принципе она была рядом с ними лишь на уроках, иногда сталкиваясь в гостиной, в которой она не любила находиться, старясь быстрее прокрасться в комнату, оставаясь незамеченной. Хотя её друзья, замечали её, звали к себе и задавали дежурные вопросы. Всё это раздражало её неимоверно. Её лучшие друзья, те, с кем она прошла много испытаний, в один миг они превратились для неё в ничего незначащих людей. Нет, безусловно, они занимали часть её души больше, чем кто-либо другой, но даже они не могут помочь, не замечают, что ей неотвратимо, безудержно плохо. Сейчас они сидят у окна, и ей видно аллею, которая за эти дни стала пристанищем для её потрепанной души.

Странно, дождь успокоился, и не было слышно его заунывного перезвона по черепице крыш, по лужам, окаймлявшим замок. Уже вечер, время близится к отбою, а за окном - темно. Гермиона всегда зашторивала окна в тёмное время суток, чтобы не видеть этого серебряного блеска луж, мерцания мокрых осенних листьев в свете ночи. Сегодня она не успела это сделать, и сидела у окна, неотрывно глядя на тёмную аллею. Она выучила её наизусть. Не так, как заданные уроки – разумом, сохраняя в голове необходимую информацию, но душой, запоминая каждое дерево, каждый сантиметр дороги. И вот, среди теней деревьев она заметила тёмную фигуру, которая, не спеша, шла по аллее.

Гермиона не могла ошибиться, она знала аллею, и будто в подтверждение её догадок, человек из тени огромных деревьев, попал в полосу света, и оказался никем иным, как:

- Профессор Снейп!

А человек тем временем, старался быстрее миновать полосу света, который открывал его, вырывая его из тени и подставляя под редкие мерцающие осколки звёздного неба, затянутого серыми тучами и чернеющими облаками.

А девушка в окне подняла взгляд на многовековой клён, стараясь понять, что изменилось в её душе, заставив ту качнуться. Что ж, ответ был прост - Гермиона, наконец-то, во время долгих блужданий по сухим безжизненным пескам, нашла родную душу, которая словно ручеёк, потекла на другом конце пустыни.

…Тебе до неё далеко, но ты знаешь, что она есть, и это придаёт тебе силы, заставляя тянуться вверх, пытаться выбраться из омута отчаяния и губительного безразличья.

Каждый развратен до той черты, которую сам для себя устанавливает. Леопольд фон Захер-Мазох.

На улице уже было достаточно темно. Надо выйти из этих комнат, напоминающих склеп с удобствами. Сегодня он не разжигал камин, оставив того наслаждаться собственной прохладой.

Незаметно пройдя по коридорам окутанного тьмой замка, Северус через тайный выход, оказался у заброшенной аллеи, по краям которой росли обыкновенные клёны. Он никогда не ходил здесь. Раньше – не любил, а теперь - от этого заброшенного места веяло одиночеством, которое приручило Северуса с самого детства. Приручило, но оно не сделалось для него привычным. Он искал понимания, а не находя обжигался и замыкался в себе.

Северус прошёл в глубь аллеи. Сегодня вечером, или, вернее, уже ночью, дождь успокоился впервые за многие дни. Ветер развевал его черную мантию за плечами, словно огромное крыло. Он шумел в верхушках деревьев, старался оживить умерщвлённые им же листья, мирно покоящиеся на земле; пробегал по тропе, толкая то в спину, то в грудь, и уносился в небо, играться с пушистыми облаками, выдувая из них причудливые фигуры.

Северус не летел вперёд, как обычно, а измерял аллею неторопливыми шагами. Странно, но за долгие годы терзаний, он впервые ощутил что-то подобное успокоению. Сейчас он был свободен от всех, и от самого себя. Ему не надо было никуда спешить, ни за кем присматривать, словно кто-то заполнил его одиночество. Северус не пытался анализировать охватившие его чувства, он просто жил ими, дышал их полнотой. Аллея приносила чувство защищённости и дарила спокойствие. Этот тихий шёпот деревьев, опавшие листья, светлая темнота…

Впереди замаячила полоска света, и Северус ускорил шаг, стараясь миновать этот отрезок быстрее. И вот он снова в холодящей темноте. Северус оглянулся на аллею и вошёл в гнетущую тишину Хогвартских подземелий. Он миновал свои комнаты и направился дальше.

Сколько воспоминаний хранят эти стены, какое количество чудес и ужасов они повидали. С непривычки человеку может показаться, что они холодны, бесчувственны, словно камень, из которого они сотворены, но не каждый сможет ощутить текущую по ним магию. Почему-то в памяти всплыли слова Альбуса, что он (Северус) подобен этим стенам. Холодный, неприступный и каменный снаружи, но если кто-то сумеет, то обнаружит в нём то, что никогда не увидели в Северусе многие люди. Только этот кто-то должен также страдать от полного одиночества, как и он, только тогда этот человек сможет понять всю тяжесть ледяных стен. Северус был убеждён, такого человека не существует.

Каждый развратен до той черты, которую сам для себя устанавливает. Леопольд фон Захер-Мазох.

После того, как она узнала в человеке с аллеи профессора Снейпа, девушка стала приходить сюда, в слепой надежде встретить того, кого ни разу не приметила. Гермиона была благодарна ему. Благодаря этому человеку она перестала страшиться темноты, напротив она стала дарить девушке теплоту. Гермиона словно чувствовала в ней родную душу близкого друга, вот только понимала ли она, что этой родной душой для неё стал профессор Снейп?

Каждый развратен до той черты, которую сам для себя устанавливает. Леопольд фон Захер-Мазох.

Осени приходилось уступать свои права. Она отступала понемногу, оставляя свои владения, но, не упуская случая скрестить мечи с морозной зимой. На эту бойню за право господства, любили наблюдать люди. Как в оглушительной битве сходились копья-листья и острые ледяные мечи-снежинки колючей зимы. Каждая из них боролась за право существования, за власть над миром, за возможность править чувствами людей и судьбами их встреч и расставаний.
Осень и зима вновь и вновь встречались на поле боя, не имея возможности определить победителя. Разгневанная осень нещадно лила потоки воды, затапливая всю округу, стараясь не отпускать когда-то полученную победу, а зима не упускала случая выбить оружие у сестры и разъярённо обрушивала морозы, холодя осеннюю воду, покрывая коркой льда.
Но матушка-природа как всегда рассудила по-своему, отдав лавровый венок победительницы зиме и оставив осень с поверженной головой. Зима на радостях осыпала всё вокруг ослепительно-белым снегом, который мягкими хлопьями, в вихре пурги, кружился быстрым вальсом), выстраивая конусы сугробов сугробы и стараясь засыпать замок от основания ледяных подземелий до острых пик крыш.
Нарадовавшись своей победе, зима успокоила северные ветра, остановив пургу. Теперь всё походило на нарисованную картинку из волшебной книги сказок. Величественный замок утопал в белом серебре, а белоснежное одеяние светилось миллиардами ярких звёздочек, ослепляя и заставляя прикрывать глаза, чтобы свыкнуться с их сиянием.
Все дороги были заметены после долгой пурги, и снег был девственно чист; его белое полотно не хранило следов, прошедшего по дороге человека или проскочившего зверя. Всё словно замерло, ожидая приказа властвующей теперь снежной зимы. Вся природа будто умерла или погрузилась в многовековой сон, наслаждаясь ледяным забвением, стараясь вытянуть из него самые яркие впечатления.
Заброшенная аллея, по примеру остальных, спала. Деревья, растеряв золотистую листву, стояли под толстым слоем снега, обрамлявшим растопыренные ветки, давая клёнам новое одеяние. Природа спит. Дорожка запорошена сугробами, обнимающими, словно кольцо рук, стволы деревьев, которые будто угодливые добрые сказочники смотрят на окрестности, причудливо наклонив верхушки-головы с приветливой улыбкой и грустными глазами. Они представлялись старичками с длинной белой бородой и ласковым взглядом, но в то же время могучими колдунами с той силой, о наличии которой мы даже не подозревали.
Зима укрепила в своих правах, заставляя смириться и жить по её законам.

Как это могло произойти? Ответ даже на этот вопрос у Гермионы был готов, хотя она как могла, оттягивала этот момент. Да, осознание чего-либо перед самим собой является наиболее трудным.И сейчас Гермиона не носилась по комнате, сметая всё вокруг, а спокойно сидела на кровати, стараясь обдумать то, что осознала совсем недавно. Разумеется, то, что она любит профессора Снейпа было для неё огромной неожиданностью, хотя…Если учитывать всё её уважение к нему, которое с каждым годом росло, несмотря на его придирки, и, что, когда девушке было одиноко она увидела на аллее именно его…Но Гермиона даже подумать не могла, что это всё перерастёт в нечто большее, чем простая юношеская привязанность.
О, Мерлин! Она сгорала изнутри, как только видела его, её тело становилось безвольным и мягким будто вата, и со всей силой тянулось к нему. Любовь…Она любит… Это лишь одна проблема, а он…Он её ненавидит. Хотя нет, это слишком сильное чувство, по отношению к ней. Он её презирает. Или вообще не видит. Она для него ничто.
Что-то мокрое быстро-быстро скользит по щекам. Одна за другой капли бегут, будто пытаясь догнать друг друга, и, встретившись, упасть в бездну потоков воздуха. Даже слёзы не одиноки…Их много…А она одна…Совсем одна…
Гермиона схватила подушку и швырнула её в стену и обессильно легла на кровать, сотрясаясь от рыданий.
Что поделать, любовь бывает разной. Она может вознести человека на невиданные высоты, даря неслыханное блаженство, или в мгновение ока бросить в самую глубокую яму, заставляя гореть и корчиться в адских муках. Воистину великое чувство. Все храбрые поступки всегда так или иначе совершались во имя любви. Перед ней падают на колени, на неё молятся. Даже самые жестокие люди покоряются ей. Человек создан для любви, мир вокруг него создан для любви, но не стоит забывать, что ненависть и любовь ходят рядом.

Ну, вот, семестр позади и завтра большая часть учеников сядет в поезд и уедет к своим родителям. Гарри, Джинни и Рон собирались ехать в Нору. На Рождество там должна была собраться вся семья Уизли и большая часть Ордена. Гермиона же собиралась оставаться в школе. К родителям она ехать не хотела, было совсем ни к чему, чтобы они заметили, что с ней что-то не так. Да и она сомневалась, что сможет прожить эти две недели, не видя Северуса, а в школе она хоть изредка сможет украдкой следить за ним.
- Ну, Гермиона, - Рон сел на ковёр перед камином, - поехали с нами в Нору! Там будет весело!
- Действительно, весело! – усмехнулась Джинни, усаживаясь на колени Гарри и обнимая его за шею, - Фред и Джордж как обычно что-нибудь устроят. Они, вроде как, новые фейерверки изобрели. И правда, Гермиона, что ты будешь делать одна в школе!
- Нет, Джинни. Спасибо вам за приглашение, но я останусь здесь. – Поблагодарила Гермиона, слабо улыбнувшись.
- Гермиона, ты же прекрасно готова к экзаменам и всё равно остаёшься в школе! Лично я уверен, что ты получишь «Превосходно» по всем предметам, – попытался взбодрить её Гарри.
- Ребята, спасибо, правда, но я не поеду.– С этими словами Гермиона поднялась из кресла и пошла в свою комнату.
Как они не понимают! Какое веселье? Разве они не видят, что ей не до их дурацких глупостей!
Сегодня утром поднялась метель. Сейчас она успокоилась, и лишь снежинки плавно опускались на землю. Их было много, но они не носились под порывами ветра, а спокойно двигались в размеренном танце. В тишине было слышно лишь как передвигаются стрелки, отмеряя час за часом… Их строевое постукивание придавало ощущение покоя. За окном уже начало темнеть, но Гермиона не включала свет. Она просто села на подоконник и, прислонившись лбом к холодному стеклу, наблюдала неспешный танец природы. Снежинки будто выделывали грациозные па, уходя то вправо, то влево, выравниваясь в линии и вновь сходясь в парах, а затем головокружительными вращениями двигаясь по кругу, словно в бальном зале. Небо заволокло серыми тучами, а снег всё падал, с каждой минутой сменяя новыми танцорами узорчатых снежинок, уже успевших завершить танец величественным поклоном и возвысить кособокие сугробы. На подоконник к девушке запрыгнул рыжий кот, который ласково потёрся о её колени. Вытянув ноги и прислонившись спиной к косяку, Гермиона взяла Живоглота на руки и притянула его к груди, крепко прижав к себе, стараясь согреться его теплом. Слушая его ласковое урчание, она поглаживала его за ушами, а кот в благодарность прикрыл глаза, крепко прижавшись к хозяйке. Гермиона успокоилась и закрыла глаза, расслабившись, но не выпуская Живоглота из рук. Тихому урчанию кота вторило лишь тиканье часов, удары сердца девушки, сидевшей на подоконнике в этот зимний вечер.