Глава 4
1 июня 2000 года Это время года всегда было тяжёлым. Так было последние три года, и Гермиона не думала, что эта годовщина пройдёт по-другому. В день празднования победы над Волдемортом она, наверное, никогда не перестанет безудержно рыдать.
О да, празднования были грандиозные. В первую годовщину Министерство устроило роскошный бал, а позже его примеру последовали и знатные семьи волшебников, и организации. Мероприятий на предпраздничной неделе хватило бы, чтобы заполнить даже светский график Лаванды Браун: всевозможные частные вечеринки, публичные торжества, парады и речи. «Пророк» всегда издавал множество специальных выпусков, в том числе «исторический», где перепечатывались те немногие публикации прошлых лет, в которых кое-что действительно было предсказано правильно. И ещё издавался мемориальный выпуск, который как раз и лежал сейчас на коленях Гермионы Грейнджер.
Она сидела, скрестив ноги, на полу маленькой гостиной в своей квартире на Диагон аллее, всё ещё в пижаме, волосы в беспорядке свисали вокруг лица. Первого июня она всегда вставала рано. Это стало её собственным своеобразным ритуалом: встать пораньше, чтобы почитать мемориальный выпуск. Первым делом нужно выплакать слёзы.
Она провела рукой по обложке спецвыпуска, который «Пророк» оформлял в виде буклета. На первой странице всегда была одна и та же фотография: общий план Хогвартса, над территорией клубится дым, в небе — медленно тающая Тёмная метка. Она сглотнула и перевернула страницу, зная, что сейчас увидит множество фотографий, её будут приветствовать и махать ей руками изображения, расположенные от начала к концу в хронологическом порядке смерти этих людей.
Берта Джоркинс. Бартемий Крауч-старший. Седрик Диггори.
Амелия Боунс. Эммелин Вэнс. Сириус Блэк.
Игорь Каркаров. Альбус Дамблдор.
Чэрити Бербедж. Грозный Глаз Грюм. Тед Тонкс.
На третьей странице вставлена маленькая фотография Гарри с Добби, всегда вызывавшая у неё новые потоки слёз.
Она открыла четвёртую страницу, заранее зная, что там будет.
Фред Уизли. Рем Люпин. Нимфадора Тонкс. Колин Криви... ещё много-много других.
И на последней странице тёмный снимок Северуса Снейпа, с заголовком наверху: «ВЕРНЫЙ ДО КОНЦА», а под ним надпись «Пропал без вести в бою. Предположительно погиб».
Не погиб, твердила она мысленно, не отрываясь глядя на фотографию. Не погиб.
— Где же вы? — вслух спросила она, сама себе удивляясь. Она сидела перед раскрытым буклетом, лежавшим на полу, опершись локтями в колени, запустив пальцы в волосы, и смотрела на тёмную, странно неподвижную фотографию своего таинственного бывшего профессора.
Я видела, как вы умерли, яростно думала она. Я видела, как вы умерли, и я вернулась за вашим телом, а его там не было. Наверняка вы живы. Где-то далеко. Где-то там, в эту самую секунду, вы живёте, дышите, работаете…
Я найду вас.
Она положила подбородок на руки, тяжело дыша. Это был ещё один её тайный ритуал, который она скрывала от всех, кто её знал. «Пророк» может печатать какую угодно чепуху о том, что Снейп «предположительно погиб», и, конечно, утверждение Гарри, что профессора действительно укусила Нагини и он истёк кровью у него на глазах, было не в её пользу. Но его тела там не было. Она сама это видела: она пришла с Минервой в Визжащую хижину забрать тело Снейпа… тело, которого там не было. Теории о том, куда оно делось, были в лучшем случае нелепы и, по мнению Гермионы, не стоили того, чтобы их слушать. Предположение Рона, что тело, может быть, просто «исчезло», даже Гарри вывело из отрешённой задумчивости, которую он напускал на себя всякий раз, когда упоминалось имя Северуса Снейпа.
— Это полный бред, Рон. Даже я не верю, что оно исчезло, — довольно резко проговорил Гарри, к удивлению друзей.
— Гермиона! — жалобно обратился к ней Рон. — А ты не думаешь, что он, может быть…
— Заколдовал собственное тело так, чтобы оно исчезло, когда остановится сердце? — Гермиона скептически подняла бровь. — Чепуха, Рональд, полнейшая чепуха. Я знаю, что ты можешь выдумать что-нибудь получше.
Оба парня старались пропускать мимо ушей её настойчивые уверения, что Снейп жив. Действительно, факты, свидетельствующие об обратном, казались неоспоримыми. Ведь она, в конце концов, сама была с Гарри в хижине, когда Нагини укусила Снейпа; она видела, как он передал Гарри свои воспоминания (если это не поступок умирающего, то что тогда?), слышала, как дрогнул всегда такой выдержанный голос Снейпа, когда он попросил Гарри посмотреть ему в глаза. Гермиона, которая в тот момент была совершенно растеряна, теперь поняла. Он хотел умереть, глядя в глаза, так похожие на глаза Лили Эванс… ещё один поступок, который можно истолковать как последнее желание умирающего.
Но разве не могли быть все эти действия частью по-слизерински тщательно разработанного плана, дымовой завесой инсценированной смерти? Гермиона оцепенело покачала головой. Ей никак не удавалось избавиться от этого неясного сомнения…
Она знала: Гарри верит, что Снейп мёртв — профессор был человеком чрезвычайно замкнутым, и передача воспоминаний означала почти наверняка, что он действительно умирает. Если не Гермиону, то Гарри это, во всяком случае, убедило.
— Да разве имеет значение, куда девалось его тело, Гермиона? Какая разница? Бог ты мой, он же передал мне свои воспоминания! Он меня ненавидел, терпеть не мог, но отдал мне самое… драгоценное, что было в его памяти. На пятом курсе я как-то раз случайно увидел одно его воспоминание, и ты помнишь, как он от этого взбесился! Думаешь, он бы отдал мне их все там, в хижине, если бы у него оставалась хоть малейшая надежда выжить? — твердил ей Гарри летом после того рокового июня. — Тела нет, но нет и доказательств, что он жив. А если и жив, то в магической Британии его давно и след простыл.
— А ты бы на его месте остался? — тут же налетела она на него. — Пусть с него сняты все обвинения, что ему, может быть, и не снилось, пусть он помилован, всё равно, разве ты хотел бы вернуться к жизни, которую оставил в прошлом? Вечная борьба, жизнь двойного агента, нельзя никому доверять, кроме одного человека, да и того нет в живых, и убить его пришлось тебе… знать, что все, кого ты любил, кому больше всех верил в этом мире, мертвы! Хорошенькая жизнь, чтобы к ней возвращаться!
— Гермиона, он сам выбрал такую жизнь! — орал в ответ Гарри. — И он мёртв! Смирись с этим!
Если бы Гарри и Рон узнали, что она последние три года усердно разыскивает своего бывшего профессора, они бы почти наверняка подняли такой крик, каких ещё не слышала Диагон Аллея. Вся улица остолбенела бы от этого крика… тем более что он исходил бы от всеми обожаемого «золотого трио».
Она вздохнула, поднялась на колени и встала. Взяв с пола буклет, благоговейно положила его на кофейный столик возле камина. Сегодня придёт Джинни — она не любит проводить эти годовщины с семьёй, и Гермиона, честно говоря, не могла её за это винить. Подруга потеряла брата, которого до сих пор горько оплакивали. Гермиона была достаточно об этом наслышана, чтобы знать, что ожидает сегодня клан Уизли. Вся семья соберётся в «Норе». У Артура будет одна забота — успокаивать свою безутешную жену, а Билл, Джордж, Флёр, Анджелина, Рон и Гарри отправятся полетать: в день годовщины все старались окружать вниманием Джорджа, даже больше, чем Молли. Когда они вернутся, их встретит Чарли, радостно изображающий доброго дядюшку для Виктуар и маленького сынишки Перси и Пенелопы. Перси с Пенелопой закажут превосходный обед, который будет ждать на кухне, полностью готовый и сервированный.
А Джинни будет сидеть у Гермионы, перелистывать мемориальный буклет, поглощать шоколад и неумеренное количество сливочного пива. Когда время подойдёт к четырём часам, придёт Гарри, готовый забрать Джинни обратно в «Нору» на обед. Он пригласит и Гермиону, как делал это всегда, но она откажется. А позже тем же вечером явится Рон, они будут пить вино, есть поздний ужин, а потом заниматься любовью до бесчувствия, движимые горем и желанием забыть. Это будет просто потрясающе. Как всегда.
Но почему-то она никогда не ждала этого вечера.
Отбросив эти мятежные мысли, она прошла на кухню и достала из холодильника пакет кофе тёмной итальянской обжарки. Ей нужно встряхнуться, вывести себя из полубессознательного состояния, а кофе тёмной обжарки всегда справлялся с этой задачей.
Ты ещё ни разу меня не подводил, думала она, насыпая кофе в бумажный фильтр. Так что не вздумай подвести меня сейчас.
*
— Это, наверное, лучший кофе, который я пила в жизни, притом что я вообще не люблю кофе, — сказала Джинни, отпив из тёмно-красной кружки и причмокнув губами. Гермиона посмотрела на подругу и просияла.
— Я знала, что когда-нибудь обращу тебя в свою веру, — проговорила она с широкой улыбкой на лице, внутренне торжествуя. Казалось бы, это мелочь, но Гермиона уже который год предлагала подруге кофе. То, что та наконец согласилась, да ещё и высказала своё одобрение, было больше, чем она могла ожидать.
Особенно после того, как Джинни пришла поздно и вдобавок в паршивом настроении. Кто-нибудь из клана Уизли всегда умудрялся вывести её из себя к тому моменту, когда она «бросала» свою семью, как изволила деликатно выразиться Молли в самый первый год.
Девушки сидели по-турецки на полу Гермиониной гостиной, у обеих был такой вид, как будто они только что встали с постели, хотя было уже почти три часа дня. Их волосы были растрёпаны, одежда слегка помята, и на щеках у обеих виднелись еле заметные следы дорожек от слёз. Мемориальный буклет уже давно перекочевал в ящик стола, где лежал вместе со своими предшественниками, девушки выплакали все слёзы, поделились воспоминаниями и приступили к четвёртой части своего традиционного ритуала — кофе и шоколад. Гермиона сварила ещё порцию итальянского кофе после того, как сама прикончила первую, и Джинни, к её удивлению, тоже захотела попробовать.
— Довольно необычно, что тебе понравился кофе тёмной обжарки, если ты вообще его не пьёшь, — заметила Гермиона, отпивая из своей чашки.
— Потому что он такой тёмный? — спросила Джинни с лукавой ухмылкой.
— Ну да, — усмехнулась Гермиона. — Его нельзя назвать лёгким или сладким в обычном смысле слова.
— Нет, в нём есть какая-то сладость. Очень богатый, деликатный вкус, — отметила Джинни.
— Конечно, это же итальянский. Он самый тёмный из всех сортов тёмной обжарки, и самый крепкий, но в нём действительно есть едва уловимая сладость, которой нет в других.
— Какие ещё сорта ты любишь? — спросила Джинни.
— Я люблю, чтобы вкус кофе был… богатый, утончённый, крепкий, но с лёгкой сладостью, которая может… незаметно проникать в твои чувства, — начала Гермиона, и уголки её губ слегка приподнялись в улыбке. — Венская обжарка тёмная, но её вкус, надо сказать, довольно мягкий и очень богатый. Очень хороший. Французский — самый популярный кофе тёмной обжарки, но мне он не нравится, он мне кажется слишком пряным, хотя его тонкая текстура неплоха. «Портофино» — тоже итальянский, это смесь сортов из Южной и Центральной Америки; он довольно крепкий, поскольку это тоже тёмная обжарка, но у него замечательно лёгкий вкус. — Гермиона пожала плечами. — Наверное, это больше, чем ты хотела знать, но в целом я веду к тому, что больше всего люблю итальянский.
Джинни улыбнулась.
— Ох уж этот твой кофе! Это, знаешь ли, совсем не по-английски, тебе не кажется?
— Да я и чай люблю, — возразила Гермиона, притворяясь обиженной. — Просто предпочитаю кофе. Чай не даёт такого кайфа, и вообще он мне кажется жидким и совсем неинтересным.
— Ну конечно, ведь ты любишь, чтобы напиток был утончённый, богатый, деликатный…
— У тебя это звучит, как будто я выбираю спутника жизни по объявлению в маггловских газетах, Джин! — рассмеялась она.
— А что, нет?
— Делать мне больше нечего!
Джинни пожала плечами, хотя выражение её лица было весьма двусмысленным:
— Можно ведь просто смотреть, но не связываться. Это описание уж точно не относится к моему братцу — он не богатый, а что касается утончённости и деликатности, так этого в нём и близко нет.
Гермиона подняла брови:
— И никогда не было, да я ничего такого и не ожидала. — Но хочу ли я…
Джинни немного помолчала.
— Ты вообще уверена?
Гермиона сделала резкий вдох. Тон Джинни был небрежный, но взгляд — острый, пронизывающий, как у легилимента, допрашивающего свидетеля. Гермиона, конечно, знала, что в её разум никто не вторгается и что Джинни, конечно, не владеет этим искусством (пока), но тем не менее была настороже. Какую игру она ведёт?
— Уверена ли я? В чём? — без всякого выражения спросила она, стараясь, чтобы её голос оставался спокойным.
— Помолвка, — машинально проговорила Джинни, по-прежнему не отрывая глаз от лица подруги. — Ты уверена, что это не слишком скоро?
Вот чёрт.
Они с Роном уже несколько месяцев как обручились, и у Гермионы создавалось отчётливое ощущение, что кое-кто из её друзей этого не одобряет. А именно Джинни и Луна. Луна взялась за неё в первую же неделю и задавала всякие вопросы — вопросы, каких впору было ожидать от Джинни. Это слишком скоро, вам нужно пожить отдельно, пусть сначала определится ваше будущее…
Короче, полнейшая чушь.
Гермиона представить себе не могла, почему Джинни против — как-никак она, Гермиона, обручена с её братом. Но теперь, похоже, всё выяснится.
Что там она спросила? Почему так скоро?
Отлично. Она знает, что на это ответить.
Она сделала медленный вдох и собралась с мыслями.
— «Слишком скоро»? Ты это о чём? Мы дружим уже десять лет, и твоя мама говорит, что мы с самого начала были «предназначены» друг для друга. И прошло уже три года после окончания школы, и все эти три года у нас были настоящие, серьёзные отношения. Ему двадцать, мне двадцать один, с работой мы оба определились, отлично ладим друг с другом, так что признаюсь тебе, Джин: мне непонятно, откуда ты взяла, что это «слишком скоро», — проговорила она, стараясь, чтобы её голос не звучал язвительно.
— Да нет, Гермиона, оставь ты в покое свою — безупречную — логику. Давно ты прислушивалась к своему сердцу? — спросила Джинни и откинулась назад, опершись на руки.
Скорее бы уж она покончила с этой белибердой и перешла к сути дела.
Гермиона натянуто улыбнулась, пытаясь скрыть беспокойное, тошное замирание в желудке.
— Джинни, я что, недавно что-нибудь такое говорила, что заставило тебя поверить, будто я не люблю твоего брата? Потому что ничто не может быть дальше от истины.
— Да нет, — тут же согласилась Джинни. — Ты любишь Рона, и Рон любит тебя. Но я не вижу никаких признаков, что вы влюблены друг в друга … пока.
Гермиона открыла рот, чтобы возразить, но Джинни опередила её:
— А то, что вы спите друг с другом, вовсе не значит, что вы влюблены.
Гермиона закрыла рот. Джинни наградила её нахальной улыбкой, говорящей «я знаю, что я права».
— Ну надо же! — произнесла Гермиона, стараясь перевести дыхание. — Не думала, что придёт тот день, когда Джиневра Уизли будет пытаться отговорить меня выходить замуж за её брата.
— Я не пытаюсь тебя отговорить. Я уговариваю тебя подождать. Тут есть разница.
Гермиона вздохнула.
— Зачем ждать, если мы и так знаем, что поженимся?
— Потому что сначала нужно через многое пройти! И дело не только в том, чтобы определиться с карьерой, — проговорила Джинни, прислонясь спиной к креслу и держа обеими руками кружку дымящегося кофе. — У вас будут ссоры, всякие вопросы, которые нужно решать… Все знают, что вы хорошо ладите как друзья, может быть, вы даже подходите друг другу в постели — этого я, честно говоря, и знать не хочу, но разве всё это означает, что у вас сложится совместная жизнь?
— Да, — не задумываясь, ответила Гермиона. — Мы хотим от жизни одного и того же…
— Чего? — требовательно спросила Джинни. — Вот, скажем, Рон хочет семью.
— Так и я тоже!
— Но он-то хочет семью немедленно. А ты готова начать рожать в первый же год после свадьбы?
— Ну… нет, — запнувшись, произнесла Гермиона.
— Тебе сначала хочется попутешествовать, правильно? Ты всегда мечтала пожить немного в Европе. Думаешь, Рону это понравится?
— Он потерпит, — честно заявила Гермиона, глядя Джинни прямо в глаза и в свою очередь говоря ей взглядом «я знаю, что я права».
— Конечно, он потерпит, — помедлив, мягко произнесла Джинни. — Он будет ждать тебя. Он уверен, что ты для него единственная на свете.
Значит, подразумевается, что я вовсе не уверена, что Рон для меня единственный на свете.
Гермиона вздохнула.
— Я люблю Рона, — сказала она. Но влюблена ли я в него? Гермиона прогнала эту мысль из головы, но не раньше, чем та успела отразиться на её лице. Она с упрямым видом уставилась в пол.
— Гермиона, никто не сомневается в вашей любви и преданности друг другу. Вы лучшие друзья, это всем известно.
— А разве каждая девушка не мечтает выйти замуж за лучшего друга? — быстро спросила Гермиона.
— Ну знаешь, за тебя бы я замуж не вышла, моя милая; готова спорить, что мы бы не подошли друг другу в постели, — невозмутимо произнесла Джинни, отхлёбывая кофе.
Гермиона расхохоталась.
— Ну ладно, кто не мечтает выйти за лучшего друга противоположного пола? — подчеркнула она.
Джинни пожала плечами.
— Для меня это, наверное, Невилл, и это, надо сказать, был бы полный кошмар.
— Но мы с Роном — пара, Джин, и мы умели прекрасно — ну, в основном прекрасно, — действовать сообща больше десяти лет. Не каждому повезёт найти такого партнёра, — настаивала Гермиона, стараясь подавить сомнения, нараставшие у неё в душе — нараставшие с тех самых пор, как Рон сделал предложение. Навязчивый голосок, твердивший «Постойте! Мне нужно больше времени!» , звучал громче с каждой секундой…. Проклятье! И зачем только Джинни понадобилось высказывать свои соображения?
— Да, то, что есть между вами — это прекрасно, я не спорю, — согласилась Джинни, выведя Гермиону из её внутреннего смятения. — Но обрести совместимость, которая превыше дружбы… когда ваше единство переходит границы привычного мира и ведёт в неизвестность, но ты всё равно стремишься к этому… когда находишь глубину понимания на духовном уровне; когда вас так сильно притягивает друг к другу, что невозможно вынести даже мысли о разлуке; когда находишься с ним в одной комнате и чувствуешь как бы магнетическую связь… это совершенно другое чувство. И вот этого, я думаю, у вас с Роном как раз и нет, — тихо договорила она, глядя подруге прямо в глаза.
Гермиона отвела взгляд и уставилась в свою кофейную чашку.
— Напоминает какую-то одержимость.
— Или влюблённость.
— Ну, не могут же все быть, как вы с Гарри. От любви все хотят разного, Джин.
— Ты думаешь, что тебе нужна любовь-дружба. Ты думаешь, что тебе нужен Рон. Может быть, это и так. — Джинни пожала плечами. — Но мне кажется, что тебе нужно что-то совсем-совсем другое.
— То, что нам нужно, и то, чего нам хочется — совсем разные вещи, Джиневра, — тихо произнесла Гермиона.
— Вот-вот, обычно так говорят, когда хотят сказать, что человек должен ставить необходимость выше своих желаний… так почему же ты так упорно ставишь именно это желание превыше всего остального? Думаешь, ты не создана для Великой Страсти? — участливо спросила Джинни.
Нет, не думаю.
Гермиона вздохнула.
— Джинни, я же мозг. Я книжный червь. Я «ботаник», я трудоголик… — Она усмехнулась и замолкла. — Не очень-то типичные признаки человека, созданного для Великой Страсти, если ты понимаешь, о чём я. — Она вздохнула. — И зачем мы вообще ведём этот разговор? Мы с Роном поженимся в течение года.
— Неужели? Вы до сих пор не назначили дату. И когда я говорю «вы», я имею в виду тебя, Гермиона. Рон бы хоть завтра помчался под венец, если ты его попросишь.
Она сделала резкий вдох. Да, Рон был двумя руками за то, чтобы плюнуть на всё и пожениться немедленно. И как сказала Джинни, это значило бы, что не пройдёт и года, как у них родится ребёнок. Чёрт побери, она пока ещё не хочет становиться матерью!
— Ты сказала, что пытаешься убедить меня подождать, Джин, но чем дальше, тем больше мне кажется, что ты считаешь, что нам с Роном нужно просто расстаться.
Джинни пожала плечами.
— Я только пытаюсь тебя немного образумить, пока ты ещё не выскочила замуж и не совершила ошибку.
— Выйти за Рона — это ошибка?
— Выйти за Рона сейчас безусловно было бы ошибкой. Может быть, позже у вас всё получится. — Она вздохнула. — А может, и нет. По-разному может выйти. Но я действительно считаю, что тебе предстоит ещё долгий путь, чтобы разобраться в себе, прежде чем ты всё бросишь, свяжешь себя с моим братом и подаришь миру ребёнка. Ты будешь хорошей женой и матерью, Гермиона, только, может быть… немного позже.
Несколько минут обе сидели в молчании, обдумывая сказанное.
А если она права? Сегодня я едва ли вообще хоть раз вспомнила о Роне… Великая Страсть — это явно не про нас… Влюблена ли я в него? … Ох, пропади оно пропадом!
Хватит, Гермиона. Хватит.
— Кого ты пытаешься уберечь, Рона или меня? — ровным голосом обратилась она к Джинни.
— Я пытаюсь уберечь вас обоих, но он всё равно не стал бы никого слушать, в основном потому что моё беспокойство по большей части касается именно тебя, и что именно тебе надо подождать.
— Значит, Рон готов к браку? — спросила Гермиона.
Джинни рассмеялась.
— Да он родился готовым к браку. Он просто пропадёт, если его предоставить самому себе.
Гермиона не смогла сдержать смешок:
— Это точно!
Джинни наклонилась вперёд и оперлась локтями в колени:
— Ты просто подумай об этом, ладно? Я буду очень рада, если вы поженитесь, но не хочу, чтобы вы женились потому, что тебе кажется, что ваши отношения могут привести только к этому.
Гермиона медленно кивнула. Подумать. Конечно, я могу подумать.
— Я… ценю твоё мнение, Джин. Потрясающе объективно, если учесть, что Рон твой старший брат.
Джинни пожала плечами.
— Я же его люблю, а значит, хочу того, что для него будет лучше. Тебя я тоже люблю и хочу того, что будет лучше для тебя. В общем, я думаю, что жениться прямо сейчас — это не лучший вариант для вас обоих. Но хватит уже об этом, ты просто поразмысли как-нибудь на досуге. А семье Уизли ты и так уже не чужая. И для Гарри ты практически как сестра, так что мы с тобой в любом случае будем родственницами.
Гермиона улыбнулась.
— Он уже сделал предложение?
Джинни закатила глаза.
— Скорее бы уж делал!
— Сделает, если понимает, что для него лучше.
— И если не хочет быть импотентом до самой брачной ночи, — на полном серьёзе заявила Джинни. — Думаю, он ждёт, когда я закончу стажировку в Министерстве, но ведь это ещё целых полтора года, а если он заставит меня столько ждать, то нашей сексуальной жизни придёт… — она чиркнула себя пальцем по горлу. — А ему, я думаю, это не очень понравится, так что, наверное, это самый лучший стимул, чтобы он поднял свою задницу и двинулся в ювелирный магазин.
— А что, летучемышиный сглаз не помогает? — поинтересовалась Гермиона.
Джинни покачала головой.
— Он здорово научился его отражать.
Гермионе не хотелось знать, почему Гарри так хорошо научился его отражать. И если на то пошло, ей ничего не хотелось знать о сексуальной жизни Гарри и Джинни. Или о грозящем ему отсутствии таковой.
Едва она успела открыть рот, чтобы сменить тему, как услышала, что Джинни её опередила, вот только слова, которые она произнесла, оказались совсем не те, каких ожидала Гермиона.
— Это что, сова Виктора? — недоверчиво спросила Джинни, показывая на окно.
У Гермионы практически отпала челюсть, когда в комнату стремительно влетела красновато-бурая сова и уронила ей на колени письмо.
— Спасибо…, — начала Гермиона, но сова, не дожидаясь ответа, вылетела в окно.
— Виктора? — повторила Джинни. Вид у неё был немного взбудораженный, нетерпеливый и вообще, на свою беду, слишком хитрый.
Гермиона кивнула.
— Да. Я уже несколько месяцев ничего от него не получала; интересно, по какому это случаю.
— Ну ладно, давай читай, а мне надо в туалет, — проговорила Джинни, нехотя поднялась с пола и, расправляя одежду, двинулась в коридор.
Гермиона разорвала конверт и вынула коротенькое письмо. Что ж, ведь это Виктор. Его письма всегда короткие.
Гермиона!
Я надеюсь, что эта сова застанет тебя в добром здравии в день годовщины вашей победы. Надеюсь, что ты не очень много плакала; помни, что жертва твоих друзей была не напрасной. Я знаю, что ты сегодня плакала, точно так же как знаю, что сейчас ты пьёшь кофе (итальянский? или, может быть, венский?), и хочу, чтобы ты знала: я всегда о тебе думаю.
Я в последнее время и правда много о тебе думал — на этой неделе я кое-кого встретил, и это напомнило мне о тебе. Мы были в Париже, играли против «Парижских пистолей» в полуфинале Кубка мира и по пути со стадиона домой всей командой остановились выпить в одной деревушке. Эта деревня (называется Капуа) в часе или около того пути от Парижа, очень уединённая, в стиле настоящего старого волшебного мира. В общем, ты ни за что не угадаешь, кого я встретил там в кафе! Северуса Снейпа! Он, видимо, принёс какое-то зелье для нашего тренера (он двоюродный брат Игоря, а Игорь со Снейпом были друзьями, как ты помнишь). Я был так рад видеть его живым, Гермиона, так рад! Я слышал много разных предположений: и что он жив, и что он мёртв, и что он в Чистилище… столько идей, столько вопросов, и вдруг вижу его в кафе, живого и здорового, да ещё и в общественном месте! И совсем близко от Парижа (он сказал, что делит своё время между Парижем и Капуа). Кто бы мог подумать? Мы немного поболтали — он ведь был хорошим другом Игоря, и был со мной очень любезен. Для меня это, конечно, был шок, но и большая радость. Он работает в Париже, не сказал, чем именно занимается, да я и не ожидал, что он станет об этом рассказывать.
Я знаю, ты надеялась, что он всё ещё жив, и подумал, что надо тебе рассказать. Вот видишь? У нас сегодня праздник!
Скоро я буду проездом в Лондоне и надеюсь тебя увидеть.
Твой Виктор
Она прижала ладони ко рту, глаза были расширены от радости и потрясения.
Он жив! Слава Мерлину в небесах, он жив!
Она не ждала, что по щекам опять польются слёзы, но они полились. Её охватило чувство собственной правоты… правоты оттого, что её догадка была верна… радости оттого, что он действительно жив и, по-видимому, благополучен… и необъяснимое чувство облегчения. Словно мир каким-то образом снова стал правильным, уменьшилась боль от того, что было разрушено Войной… словно она уже не стоит на краю и для неё появилась… надежда.
У Гермионы так сильно сжалось сердце, что она прижала руки к груди. Париж. Он в Париже. Он близко — совсем близко…
Слёзы всё текли, дыхание участилось, сердце билось, как будто она пробежала целую милю за минуту.
Я отправляюсь в Париж.
